СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..." НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва» СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1 "Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2 |
Просмотров: 2859
16 января 2014 года
Ну, о музыке – значит, о музыке. Когда я после дембеля пришел в редакцию «Комсомольской правды» к Юре Щекоткину ( с которым был знаком еще до армии по « Московскому комсомольцу») со своей писаниной об армии под названием «Прощальный марш», Юра спулил меня к Леше Дидумову, который тогда работал в отделе военно-патриотического воспитания. Прочитав мой материал, Леша отнесся ко мне, как к родному. Обещав всяческое содействие и почти стопроцентную гарантию публикации, он пригласил меня к себе в гости. Мне Леша очень понравился – не приходилось еще мне до этого встречаться с людьми такого типа. Усталая синева под глазами, выражение лица «как будто знает что-то, чего не знаю я». Правда, немножко неуютно мне было, когда Леша без…м-м-м… ложной скромности представлялся: «Я – поэт и прозаик». И когда он упоминал о своем романе, который, по его словам, никогда не будет опубликован. Леша даже читать его никому не давал – по его выражению – «еще не пришло мое время, моя темница меня еще ждет». Страсти какие… Но в остальном Леша был интересным дядькой, тем более, что у него дома постоянно крутились гениальные поэты и прозаики – окололитературные мальчики, которые очень любили делиться творческими планами. И девочки, которые смотрели на всех… инакомыслящих влюбленными глазами. И, чем очередной революционер был хулиганистее и беспардоннее, тем глаза были влюбленнее. Постепенно до меня дошло, почему Леша отнесся ко мне с таким дружелюбием. Когда в «Комсомолке» опубликовали мой материал об армии, я с удивлением прочитал заголовок – «Последний день». Обратился к Леше – типа, чем же это серенькое выражение лучше моего «Прощального марша»? А Леша, вскользь намекнув на какие-то подводные внутриредакционные сложности, перевел разговор на другое и стал объяснять мне, что благодаря его победе в схватке с завотделом, я должен гордиться, что в моем материале впервые в «Комсомольской правде» появились такие слова, как «самоволка» и «разжалование». Я пожал плечами - не дано мне было понять величия этого момента – и мы пошли обмывать событие. Это я к чему? Это я к тому, что Леша постоянно заводил со мной разговоры об армии. Как было у него, а давай сравним, а расскажи про то, а теперь – про это. Но он перестарался, и у меня возникла реакция отторжения. Я сказал: «Леша, я могу понять, что ты соскучился по запаху портянок. Но я-то еще не успел! Так что отвали от меня с этой темой вместе. Давай лучше… об актрисках!» И пришлось Леше малость приоткрыть свои картишки. Оказывается, у него шел процесс перехода из «Комсомольской правды» в редакцию журнала « Юность». Брали его в отдел публицистики. Для подтверждения своих способностей в этом жанре Леше надо было написать хороший, крепкий материал на свежую тему. И тут Леше подвернулся я. Об армии в « Юности» не писали давным-давно. Завотделом публицистики тему одобрил. Ну, как говорится – не получилось обжулить, скажем, что не очень-то и хотелось. Леша уже прямым текстом заявил: «Боря, помоги. Я в долгу не останусь». Я, малость сконфуженный своей недогадливостью, мотнул головой: «Леша, конечно! Какой может быть разговор после восьми обысков». И несколько дней подряд я вываливал Леше все то, что вспоминал из армейской жизни; и то, что придумывал по «ходу пьесы». А Леша, удовлетворенно пыхтя, еле успевал записывать. Потом для этого материала понадобилась фотография, на которой Леша беседует с солдатиком. Со мной, стало быть. А я за три месяца оброс, лохматый стал. И вот встали мы как-то утром (я тогда у Леши ночевал), кое-как похмелились и пошли на Чистые пруды в скверик. Вид у меня был… На ногах белые боксерки, джинсы, а дальше – армейская рубаха с зеленым галстуком и фуражка в руке. Всклокоченные волосы и опухшая морда. Какие-то два пенсионера привязались к нам, стали орать: «Позорите Советскую Армию, вредительство, дискредитация образа защитника Родины!» Даже милиционера притащили. Хорошо, у Леши было удостоверение сотрудника «Комсомолки». Отвязались все-таки. (А фотография – на трезвую голову – похабная получилась. Лешин приятель – фотограф, пудель немытый, так скомпоновал кадр, что… В общем, Леша сидит в профиль, « дум великих полн», в руке дымится сигарета. Ну, ни дать, ни взять – классик мировой литературы. А солдатик - это я – извернулся перед ним, как официант и преданно в глаза заглядывает – типа, чего изволите? Шевелюру мою ретушер убрал, и до того я лопоухим оказался – я даже в детстве таким не был! В общем, одно расстройство. Папаня мой, когда увидал это фото в журнале – только плюнул брезгливо, да рукой махнул.) Да, а еще, когда я открыл журнал и прочитал заголовок Лешиного материала (Прощальный марш»!!!), то довольно-таки ехидно поинтересовался у него: «А тут, видно, не было подводных течений? Пропустила цензура такой жуткий заголовок?» Леша похлопал меня по животу – росту он был небольшого: «Я понимаю твой юмор. А что, лучше, если бы этот заголовок без дела валялся? И потом, я же дал тебе деньги? Или ты считаешь, что мало?» Ох, а для таких разговоров я почему-то с детства не приспособлен. ( До сих пор, кстати.) Поэтому махнул я рукой: «Ладно, Леша, проехали. Пошли пиво пить». Затянулось что-то мое предисловие. Хотел-то – о музыке… Интересно, почему у меня сердце сразу приняло джаз? Может, потому, что это изначально духовная музыка? Одно название – «спиричуэлс» - чего стоит. Но… тогда-то я об этом не знал и не задумывался. Нравится – и все тут. Как-то занесло меня к Леше в редакцию «Юности» (он уже там работал). У него в отделе сидела пожилая (по моим понятиям) худенькая женщина в брючном костюме. Я вывел Лешу в коридор: «Это у тебя надолго?» Леша важно нахмурил брови: «Это знаешь кто? Это единственная в Советском Союзе женщина – джазовый критик! Брат ее – лучший тенор-саксофон в советском джазе. А в сумке у тебя что?» «У меня в сумке, Леша, то, что в приличном обществе вытаскивать неудобно». (В сумке у меня было две «бомбы» по ноль восемь - «Вермут», пятна от которого на одежде не брал ни один растворитель и не отстирывал ни один порошок). Леша ухмыльнулся: «Заходи. Она в жизни такое видала, что тебе и не снилось». Мы зашли в отдел. Леша стал многословно представлять меня этой… критикессе джазовой. А она хриплым прокуренным баритоном прервала его: «Что он из себя, и кто он из себя – я сама разберусь. Попозже». Посмотрела мне в глаза: «Меня зовут Людмила Сергеевна. Придет время – будешь звать меня Люсей». Ну, я сразу и сомлел. Как человек, падкий на экзотику. Такие… агрессивные дамы мне еще не попадались. Разлили мы по стаканам принесенную мной отраву. Людмила Сергеевна, никого не дожидаясь, легко выпила стакан этой бурды, подняла глаза к потолку и облизнула губы: «Чем-то напоминает мне испанское вино (тут она сказала что-то вроде «барабахосикосьнакось») тысяча восемьсот мнадцатого года. Только у… сикосьнакось…. вкус более терпкий». Я радостно закивал головой: «Ну, конечно! За столько-то лет и хорошее вино в гадость превратится. Испанцы, наверное, сами его не пьют, все на экспорт отправляют». Людмила Сергеевна криво ухмыльнулась, сама налила себе еще один стакан, выпила, взяла в руку мой пакет со второй бутылкой и встала: «Ладно, Леша. Не буду тебя отвлекать. У меня еще встреча с руководителем ансамбля «Оружейный склад». Молодой человек меня проводит». И направилась к выходу. Я – опять как телок – поплелся за ней, махнув Леше рукой. А тот сидел с такой физиономией, как будто проглотил что-то непонятное. Из недельного общения с этой Люсей я извлек народную мудрость: чем бы женщина ни занималась – хоть джазовой критикой – это в ней ничего не меняет, как в женщине. И в памяти моей осталась только ее довольно-таки идиотская привычка орать среди ночи: «О-о-о-о-о, диаболо-о-о!!!», имитируя потустороннюю страсть. И еще не менее милая манера – сидя в постели, перебирать десятки фотографий негров с трубами, тромбонами, саксофонами и чуть ли, не каждую совать мне в нос и говорить: «Это мой любовник. И это… И это…» (Кстати, руководитель ансамбля «Оружейный склад», с которым я позже познакомился, сказал про Люсю так: «Если у женщины не удалась личная жизнь – ее можно только пожалеть. Потому что ей предстоит тоскливая старость»). Да. Я же хотел о музыке. Познакомился я с братом Люси – Толиком. У него был хороший тенор-саксофон, по-моему, фирмы «Сэльмер». Бывало, покурит, покурит Толик травки, а потом как дунет!.. С какой-нибудь простенькой темы уходил в такие лабиринты, в такие хитросплетения! Когда он стихал, я только глаза таращил, плечами пожимал да руками разводил. А Толик спокойно улыбался: «Это ты меня одного послушал. А ты бы посмотрел, что творится, когда хорошая компания в хорошей обстановке собирается. Тогда нам публика не нужна. Джем-сешн – это для самих себя». И вновь начинал выдавать музыку, уводящую к заоблачным утесам. А я сидел, слушал и думал, как шофер из книжки: «А хорошо дудить, сукин сын!» Так что – и о музыке могу сказать, что рядом с ней я потерся, верхушек нахватался. И все. Для общего развития – оно, конечно, полезно. Помогает кроссворды разгадывать. А заголовок – это музыкальный жаргон шестидесятых годов прошлого века. С натяжкой – можно перевести так: «Заткнись, дядя, все в норме».
|
Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ" Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон» "МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона) «Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2 "ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове) |
иркутск