То ли грусть, то ли спокойное осознание данности тонко перетекает через край реальности, предложенной в ощущениях, вернее, чем в разных вариантах вещного мира:

Откуда – её я не звал -
Идёт беспощадная старость.
И кажется всё я сказал,
Но главное что-то осталось.

      О! разумеется, естественное течение времени становится на определённом временном отрезке чреватым: человек понимает – всё ближе то, неизвестное, но воспринимают это по-разному.

      Вадим Терёхин – стоически, с моментами сожаления: мол, к главному не прикоснулся…

      Стихи Вадима Терёхина плавные, напевные, без резких зигзагов, скачков и рывков, мелодически красиво оформленные.

      Над ними хочется задуматься, соприкасаясь с чем-то чрезвычайно важным, затёртым повседневностью:

Не думая о каждом часе
Невольно прожитого дня,
В безудержном однообразье
Уходит время от меня.

Разумеется, будучи следствиями нашего времени, стихи Терёхина не могут обойтись без современности, кусающей всех по-разному:

За какие такие грехи
Он не знает как жить до получки.
Замминистра читает стихи.
И над ним в небесах нет ни тучки.

Мало пишет, дела и дела.
Не доволен собой замминистра.
Что напишешь на поприще зла?
Ну, а в небе по-прежнему чисто.

       Контраст небесного и земного выявлен чётко, однако, поэзия Терёхина едва ли строится на контрастах, но – на гармонии.

       И в этом её сила.

       Калужская земля наэлектризована прошлым: хотя нынешний город и разрастается, но в центральной своей части – тих, веет стариной, и около Торговых рядов останавливаешься непроизвольно, представляя извозчиков проносящихся мимо…

       Русские классики любили Калугу: и – кто только тут не бывал, кто только не был связан с городом…

       А вот и современность подоспела: хотя непонятно порой, что считать ею?

       Тридцать лет назад это современность – или уже нет?

       …Владимир Кобликов писал, в основном, для детей; и хоть Константин Паустовский называл его «творцом деревенских характеров», произведения его адресовались нежной ранней аудитории, с которой необходимо быть чутким вдвойне.

        Сын художника, Кобликов особенно внимателен был к пейзажу: на фоне родного, среднерусского разворачивается действие его книг; и пейзаж, одухотворённый словом, не носит статического характера, но является дополнительным персонажем повествования.

       Первая книга его – «Открытые окна» - вышла в 1961 году, последняя – «Топорок и его друзья» - в 1970; книги Кобликова отличались необыкновенной открытостью миру, что – вкупе с индивидуальностью стиля и острым глазом – делало их превосходным чтением для поколений, вступающих во взрослые пространства.

       Думается, на книгах писателя вырастали хорошие люди.

       …со смотровой площадки калужского парка открывается восхитительный вид на Оку, чьё плавное течение настраивает на спокойный лад даже самую метущуюся душу; а Правобережье, простёртое за рекой, разрастается постепенно, превращаясь в полноценное продолжение Калуги.

        Юрий Убогий – прозаик, получивший премию имени Леонида Леонова – знает жизнь до прожилок, до изнаночной её стороны: ибо долгие годы работал психиатром в областной больнице.

        Он автор 12 книг прозы, и премия имени Леонова – беспрецедентного стилиста – не зря досталась ему: есть в манере письма Убогого крепость, вещность; нет, разговора о подражание не может быть, но отблеск классика двадцатого века порою ощутим.

        «Мальчик издалека» - чудесная книга детства, где каждый эпизод (а повесть оригинально составлена именно из чередования оных), то отливает перламутром мечты, то даёт вкус подлинности человеческого хлеба.

        Повести Юрия Убогого рассматривают повседневность – такою, какая есть, они погружают в мир семейных отношений, где высверки счастья бывают столь же часто, как случаются траурные полосы; и могучим реквиемом достойной жизни звучит (если не гудит набатно!) повесть «Порог»…

       …осенью в Калуге особенно хорошо: по какой из улиц не пройти, в какой переулок не свернуть – всюду оттенки элегичности подчёркиваются огромным пространством многоцветья; а если постоять на Каменном мосту: голова закружится от глубины Березуйского оврага.

       … Песня – явление и ширь…

Безогляность и чёткое всматривание в определённые пласты яви.

Многое мешается в разных понятиях, они становятся амбивалентными, потом количество значений увеличивается, бликует оттенками, расходится ассоциативными рядами; но то, как увидела песню калужская поэтесса Нина Смирнова, заставляет задуматься:

       Неожиданно и откровенно
       Заблудился сентябрь в поднебесье
       И оттуда нам в кровь внутривенно
       Разливает осенние песни.

       Он поёт о простуженных далях,
       Что теплом не насытились вдоволь,
       Он на солнечных неба педалях
       Так распрыгался – истинный щёголь!

       …ибо песня – в нас, она заложена изначально, являясь своеобразным свойством мира, но расшифровать сугубую специфику этого свойства способен только поэт: поставщик песен ко двору реальности.

       Что ж…

       Это не плохая миссия.

       Нина Смирнова чувствовала природу, как чувствуют собственную жизнь, вместе идя наощупь, зная, что щедрость её, может в любой момент обернуться бездной.

       Есть бездна стихотворчества, есть бездна небес – вечно мерцающих и столь роскошных, что начни вглядываться, поймёшь, сколь ничтожны игрушки денег и славы.

        Вечный костёр виделся Смирновой – и вечное же, Фениксу подобное, превращение:

    Дни былые сжаты временем,
    Напитали их ветра.
    Лягут дни созревшим семенем
    В золы вечного костра.

       Ибо:

       Здесь стоят полки Отечества. –
       Полыхай, заря, гори!
       Здесь на страже человечества
       Русские богатыри.

       Чеканные строки, формула надежды, яркость яви грядущей -подразумевающейся.

        …а калужское, родное, провинциально-уютное, не теряющее хорошей патриархальности наполняло стихи Смирновой с избытком: и радостно, как подарить игрушку ребёнку, и горестно, как пить отвар из полыни:

       Какая царственная Осень
       Гуляет нынче по дворам! –
       Она как будто снова просит
       Довериться её коврам,
       И небу, и прозрачной дали, –
       И выйти из дому на свет,
       И убедиться, что печали
       Здесь места нет, здесь места нет!

       Царственность, своеобразное византийство были присущи стихам Смирновой!

       Нет, смерть, отменяя тело, не отменяет стихов: присущи и сейчас, будут присущи и в гипотетической, никому не известной вечности.

       …тем не менее, поэты всегда апеллируют к оной, и Марина Улыбышева, видя мир, как сочетание кристаллов волшебства, трактует его по своему: сильно и нежно:

       Среди бледных комнатных растений
       сон твой так спокоен и глубок.
       Я уйду сквозь каменные стены,
       как вода уходит сквозь песок.

       Её поэзия точно пронизана вибрацией сплошной серебряной струны, сконцентрировавшей в себе столько грусти и счастья, что получается музыка, которая завораживает.

«Медленные стихи»…

Приятное название – ибо куда поэту торопиться?

Времени хватит на всё, ежели занимаешь его у источника, дающего стихи; времени хватит и на осенний сад, столь необходимый в обиходе поэта:

Что делать осенью в саду?
Сгребать листву, искать слюду?
Ходить туда, сюда, потом сюда-туда?
Ломать сухую череду.
Смотреть на темень на пруду.
Туда-сюда, сюда-туда, туда-сюда…

Ритм рвётся, - как листья, падающие с древес, делают это обычно зигзагом.

Ритм рвётся – иначе поэту не пробиться к чему-то главному, пусть невыразимому, но что так необходимо, если идти поэтической тропой, если приравнять её к жизни…

Есть особая безнадёжность: идущая из повседневности хренового пошиба: безнадёжность ежедневности, и, фиксируя её донельзя точно, МаринаУлыбышева создаёт картины жёсткие, отдающиеся болью в сознание читающего:

Злобный мужичонка курит папироску
и глядит угрюмо из окна
на заката рдяную полоску,
что сквозь щель оконную видна.

Никого рука не обнимает,
потому что некого обнять.
Ничего душа не принимает:
ни понять не может, ни принять.

Естественное противопоставление земного и небесного: с немою роскошью над нами и низменностью, в которой обречены жить:

Кажется отравой  хлеб насущный.
Огненной водой стакан налит.

… А закат в окне, как сад цветущий,
Весь в цветочках аленьких стоит.

Жизнь всё дальше от неба, жизнь всё плотнее в яме, и не сказать, чтобы обычный, повседневный человек был в том слишком виноват…

Марина Улыбышева, тонко чувствуя ритмы современности, живёт нормами высоты, от банальности быта стремясь к новой музыке бытия, и то, что человек вдруг летает – да, да, в нашей обыденности – рисуется ею легко, как заурядная картина:

А мне, должно быть, это снится.
Когда успела я уснуть?
Летает человек, как птица,
над улицею Красный путь.

Что за нелепость? Что за штуки?
Раскинув худенькие руки.
Пытаясь облако обнять...
Пытаясь дрожь в груди унять...

Стремленье к полёту: сущность стихов Марины Улыбышевой, и именно это, придавая им своеобразный окрас, делает их полновесными, яркими, интересными…

       Уплотнённая поэтическая ткань Улыбышевой красиво разворачивает предметность мира – но предметность одухотворённую, точно пронизанную токами неизвестного пространства, следствием которого является наш мир.

       …любо пройтись по улице Набережная: криво изогнутой, тихой; минуя старые, очень старые, ветхие домишки за заборами, из-за которых видны купы яблонь и вишен…

        Михаил Лохвицкий был сильным прозаиком; первая книга рассказов вышла в 1955 году, и называлась «Встреча в пути».

Сергеев-Ценский, сыгравший большую роль в жизни писателя, предсказал ему успех в жанре романа; и первый роман Лохвицкого «Неизвестный» был посвящён старшему мастеру.

        Густая фактура отличала прозаические тексты Лохвицкого, что – в сочетание с умением выделить характер, изъяв его из плазмы житейской, - превращало чтение его книг в удовольствие, способствуя при этом росту души…

        Паустовский называл Лохвицкого очень светлым человеком, говорил, что от его улыбки становится легче жить.

       Тем не менее, одна из основных повестей писателя была посвящена Кавказской войне, и изнанка мира, вечно претендующая на лицевую, солнечную часть, была показана жёстко и сильно.

        Арсений Струк был не только русским, но и украинским поэтом; биография его носила подлинный размах, ибо был он морским штурманом и офицером-зенитчиком, инженером-теплоэнергетиком и участником строительства советских заводов, помощником губернатора и редактором…

        Избыточность жизни вливалась звёздным потоком в его стихи, звучавшие, казалось, разноголосо, при том, что авторская неповторимость чувствовалась всегда – именно она и не позволяла бросать чтение на полдороге, требовала финального преодоления пути.

        …прогулки по Калуге отливают литературным колоритом:  имея в виду и объём прошлого, и современность, которая, хотя и слишком противоречит поэзии и серьёзной, вдумчивой прозе, едва ли обойдётся без них…

        Падают осенние листья, покрывают землю, создают великолепные орнаменты на асфальте; падают – но не могут пасть в бездну пустоты таланты, так щедро и ярко проявившие себя в пределах древней русской калужской земли…