Что в имени…

Почему — кто его знает? Но одного иначе как Борисом Ивановичем назвать не решаешься, а другой — Вовик, даже на Володю не тянет.

Фишка

Фишка была собачонкой, мелкой глуповатой домашней зверюшкой, евшей особую пищу, которую в собачьем магазине невозможно купить, собачонкой, у которой отношения с четвероногим сообществом складывались неприязненно, напряженно. Точней, вовсе не складывались. Да и где им было не то что сложиться, но завязаться, случиться. Разве что в телевизоре, где на собачью случайность Фишка лаяла громко, заливисто, самозабвенно, словно на случку визави приглашая. 

Фишка была призвана забавлять, скрашивать, удивлять, между ногами вертеться, издали похожая на большую мудрую крысу, но только очень издалека. Цвета она была серо-пегого, которого в природе вовсе не существует, и вот тебе на. Угревалась она на диване, в кровати, одним словом, где было мягко, тепло и уютно, ведь она сама была частью тепла, мягкости и уюта, чего ни у кого нигде никогда не бывает в избытке. Воспитана была хорошо. Не гадила — ни боже мой, грязь с улицы — лапы ей протирали, не заносила.

В доме часто была не слишком заметна: Фишка, ты где, Фишка, куда убежала? Зато на улице — глаз да глаз, без поводка — она его не терпела, да и неудобно было на такое его надевать — без поводка могла юркнуть: ищи, куда занесли Фишку любопытство и глупость.

Свое имя оправдывала вполне: дорогая и редкая, породы изысканно привозной, она была фишкой, знаком, отметиной, символом нового уютного времени, которое то ли уже наступило, то ли куда-то туда, где были Шарики и Полканы, нежданно-негаданно провалилось.

Эрос Танатосович, Танатос Эросович

Называли по-разному. Несуразно — и те и другие. Одни — Эрос Танатосович. Другие — Танатос Эросович. И те и другие ради прикола, по-моему, безобразного, язык безбожно ломая. Ни на тех, ни на этих не обижался. Идет, бывало, по коридору, в древнегреческие размышления по уши погруженный, изредка вздрогнет, на юное лицо-и-фигуру юноши-или-девицы на миг отвлечется, и дальше — с каждым годом шаркая всё отчетливей, всё сильней. Каждая новая метла — в последнее время они мелькали всё чаще — его желала смести, но древний грек на факультете был зачем-то положен. А где взять нового древнего грека? Задача в нынешние времена нерешаемая.

Кто же так, весьма образно, но совсем безобразно русского человека так безродно, почти космополитно прозвал? Нынешние студенты? Ну что вы! Преподаватели? Полноте! Оно им надо? Других забот у них нет? По коридору пробегают, себя не замечая, не то что древнего грека, на юное падкого.

Остается один путь познания истины — в прошлое заглянуть: кафедра, чай с печеньем, дым из трубок, одним словом, античность, обнаженная, скромно генитальная, краснофигурная. И вопросов вопрос: как Эрос Танатосович выжил, как дожил Танатос Эросович до наших беспокойно бесплодных времен? У кого спросить, если никто больше не дожил? У него самого? Но даже в наши времена задать такой вопрос до крайности неприлично.

Оставим. Поступим иначе, от неприличия увильнем. Юнца и юницу отловим, настропалим и направим. Им всё нипочем. Что в страусиное нарядиться. Что голым явиться.

Она справа по ходу шарканья древнего грека, он соответственно слева.

— Эрос Танатосович, кто вас таким прекрасным именем наградил?

— Танатос Эросович, кто вас так безобразно прозвал?

— Вопрос, мои юные други, нелепый. Ведь говорим Эрос Танатосович, а подразумеваем…

— Танатос Эросович!

— Молодцы! Говорим Танатос Эросович, а подразумеваем…

— Эрос Танатосович!

Еще долго, от согласных докучных отделавшись, вслед за древнегреческим шарканьем гласные упоенно неслись меднозвонко.