«Почему времени всегда так не хватает? Мне кажется, я прокручивал этот вопрос в своей голове столько раз, что если бы мысль была чем-то осязаемым, например, камнем, палкой или, в самом деле, непишущей авторучкой, я бы уже наверняка, не наверняка, а стопроцентно натер мозоль. Причем было бы по обыкновению: поболит дня два-три, потом проходит, а как только замечаешь эту треклятую болячку, обращаешь на нее свое драгоценное внимание, так она снова растягивает по всей области поражения ноющую, противную боль. Вот так же и с моей мыслью. Отголоски ее слышны по всем стенкам моей уставшей черепушки...

Время, эх время. Куда же ты бежишь, сломя голову? Я так устал, честное слово. Вот двадцать четыре часа - даже не понятно, много это или мало. Как измерить? С одной стороны, можно попробовать вместить это время в насущные, легко представляемые дела.

Например, чтобы постирать вещи уходит полчаса. Сначала рассортировать по цветам - от пяти до десяти минут, в зависимости от количества одежды,  и потом распределить в порядке очереди: что стирать первым, что после, а какую группу оставить напоследок. Весь процесс в совокупности занимает двадцать минут. Практичнее всего стирать сначала белое. Все базовые вещи в гардеробе обычно этого цвета. Рубашки, сорочки, футболки и проч, и проч.

Когда все формальности с бельем завершены, надо запустить его в стиральную машинку и залить, в некотором случае засыпать, порошок, что тоже занимает порядка десяти минут. Вот полчаса на выходе и получились.

Получается, одна сорок восьмая от дня. Опять же, как понять, много это или мало?

Сложно это, ужасно сложно.

Самое главное заключается в том, что проблема эта - нехватки времени - объясняется и не объясняется одновременно одним простым фактом. Мы постоянно тратим время на маленькие глупые задачи! Да та же стирка: рассортировать, распределить, запустить. Ах, я еще забыл про то, что надо все это, видите ли, развесить! К получасу, таким образом, прибавляется около пятнадцати бессмысленных минут за развешиванием.

И если переоценить процесс стирки и развешивания тяжело, тогда что насчет уборки? Нет, ну вот, в самом деле: зачем я убираю?  Зачем заправляю кровать?

Если бы в мире был конкурс, где надо было придумать глупейшее занятие, за которым можно убить время, я бы ответил: “заправлять кровать”. Ведущий, скорее всего, не понял бы меня, уточнил ответ и удивился.

“Аргументируйте свой вариант”, - сказал бы он.  Странный, конечно, конкурс, но не суть.  Если бы такой вопрос последовал, я не медля ответил: “А потому, господин во фраке, что стоит лишь посчитать, сколько времени уходит на застилание кровати. Простая арифметика, полюбуйтесь. Сначала нужно скинуть на пол, положить на стол или стул все подушки, покрывала и все остальное, что может находиться на кровати. Книги следует класть на полку и не мешать с покрывалом, наушники или иные провода лучше сразу убрать подальше, так как они могут попасть внутрь пододеяльника и остаться там навсегда. Во время стирки вряд ли кто-то будет расходовать дополнительное время на проверку отсутствия его внутреннего содержания.

После этого, надо взять одеяло, взмахнуть им и положить обратно. Теперь аккуратно прихватить край, свисающий с кровати и сложить пополам, подобно конверту. Дальше проделать такую же операцию с покрывалом. Остается только разложить в выверенной композиции или в хаотичном, произвольном порядке подушки”…

“Но вы ведь так и не аргументировали,” - спросил бы он опять. Я бы непременно возразил: “Как же так? Хорошо, попробую иначе. Если описание всей этой процедуры предстало в вашем уме как нечто легкое, само собой разумеющееся, то как вам такой факт: в году триста шестьдесят пять дней. Возьмем, к примеру, два года. Так, для простоты вычислений. Кровать мы заправляем каждый день, тратим на это около пяти минут. То есть триста шестьдесят пять на пять и того тысяча восемьсот двадцать пять минут. И еще на два - это будет количество минут, израсходованное на данное занятие за два года. Три тысячи шестьсот пятьдесят!”

“Хорошо, вы меня убедили. Приз достается участнику N. Итак, победителем в номинации «Глупейшее занятие, за которым можно убить время» становится процесс заправления кровати“.

Я бы выдвинул на этот конкурс еще с десяток других похожих дел. Просто уборка кровати, как самое часто повторяющееся, первое всплыло в моей голове. С нее начинается утро. Это как начало новой маленькой жизни внутри бесконечного и столь короткого дня.

Кровать, а что потом? Потом прихожу на кухню, завариваю чай. Стою, как законченный идиот, разглядываю сколы на фарфоровых фигурках, заботливо расставленных моей мамой. Смотрю на эти сколы и прислушиваюсь к тихому сопению закипающего чайника. Даже отойти никуда не могу. Стою и смотрю на чайник: как он сначала тихо, а потом по нарастающей все кряхтит и кряхтит, и вдруг в один момент - раз! - и из носика медленной полупрозрачной полосой потянулся дымок. Я, забыв напрочь о фигурках, хватаю блестящий, сопящий прибор и наливаю кипяток в кружку до самых краев.  Как раздражает, когда бумажная этикетка на заварке сваливается внутрь! Ненавижу.

В такие моменты приходится брать ложку и аккуратно поддевать ее, пока бумага не растворилась в кипятке. Но настроение уже слегка испортилось…

Чай, что потом. Бутерброды, йогурт. Реже какая-нибудь недогретая каша.

Нет, мама очень вкусно готовит, но у меня нет терпения греть кашу как положено. А положено около полутора минут.

Весь завтрак превращается в бесконечное бессмысленное ожидание. И ведь это только начало дня!

Про школу и говорить не стоит. Сколько времени я трачу в школе! Все эти маленькие перемены, на которых ничего толком не сделать. Я успеваю разве что собрать тетради и учебники в рюкзак, пройти лестничный пролет и разобрать их на такой же парте, только в кабинете этажом ниже. Бессмыслица, еще раз бессмыслица! Столько лишних действий.

Чего стоит очередь в столовой? Стоять и смотреть, как толкаются от мала до велика, протягивают к плотной женщине добродушного вида свои потасканные бумажки. У кого ручонки маленькие, те встают на носочки, порой даже подпрыгивают. Старшие стоят спокойно, аккуратно кладут купюру и незаметно уходят.

Все вроде такая сущая мелочь, такая ерунда. Ерундовая ерунда! Ну, подумаешь, полчаса на стирку, пять минут на кровать, двадцать минут в сумме на маленькие перемены и еще минуты три на ожидание в столовой. В сущности ничего, издержки рутины. Но если посчитать. Ох, если только посчитать.

А это еще не учитывая дороги до школы и обратно, ожидания автобуса, ожидания на кассе. Вообще любого рода ожидания - это въедливая моль, которая с жадностью поглощает тонкий шелк времени.

Любое субботнее утро у меня начинается с похода в магазин. Почему-то мама решила взять это за правило. Причем, неписаное, внезапно появившееся и вклинившееся в тихое ленивое утро.

Не люблю, когда что-то вклинивается в мои планы, даже в их отсутствие. Но что поделаешь. Все же мама!

Выхожу я, получается, в одиннадцать. Ну, или примерно в это время. Мама любит составлять списки дел, а в особенности списки покупок, поэтому иногда я выхожу даже позже. Да, получается, где-то в одиннадцать пятнадцать.

Положив в карман куртки сложенную пополам бумажку, я зашнуровываю кеды, смотрюсь в зеркало и выхожу. Ждать лифт не приходится слишком долго, о, чудо, он приходит в столь ранний час почти сразу.

Внутри всё, как всегда, заляпано. Какие-то непотребности маркерно-перманентно выделены крупным шрифтом, зеркало в разводах, кнопки выдернуты или вдавлены. Сама кабина пошатывается от любого резкого скачка или необдуманного движения. Легче стоять неподвижно, оловянным солдатиком, дабы не нагонять беду. Иной раз у нас кто-нибудь да застревает. В таких случаях вызывают специальную бригаду, которая проводит ряд каких-то манипуляций и проч, и проч. Не хочу вспоминать. Да и зачем?

На выходе из лифта встречает подъезд. О, это счастье, если он вымыт до белизны или хотя бы пуст от посторонних нежданных гостей. Периодически у нас греются разные бездомные. Это пьяницы-тихони. Обычно они спят или тихо щебечут невинную песенку себе под нос. Зрелище не из приятных, но чем-то умилительно-жалкое. Завидую этим людям в одном: у них время идет бесконечно!

Светлая улица встречает бетонным постоянством асфальта. Хорошая дорожка, приятно пройтись. На газоне, потрепанном от постоянной беготни соседских детей, посажены в строгом геометрическом порядке анютины глазки. Высаживают их весной, обычно в мае или апреле, в зависимости от погоды. Зимой газон выглядит тускло, зато в теплое время года пышет всеми красками. Глядя на этот обособленный участочек с цветами, волей-неволей думаю про дачу. Про бабушку и вечную ее сгорбленность, мелькающую в саду. Какая-то изюминка, наверное, есть в этих анютиных глазках.

Анютины глазки отделены от асфальтовой дорожки забором, а сразу за ним стоит скамейка. Она почти никогда не бывает свободна. Ее норовят занять то старушки, то маленькие дети. Занята она, в общем, в любое время дня и ночи.

Спинка скамейки приставлена к решетке забора так, что нельзя одновременно отдыхать на ней и смотреть на анютины глазки. Зато, справа от нее располагается вход в соседний подъезд, его чудоковатая крыша, поросшая мхом и пыльный подоконник консьержки, заставленный кактусами. Она вечно выглядывает из-за этого пыльного окошка, потом резко отдергивает тюль и взглядом следователя пристально следит за всеми проходящими. Ей около шестидесяти лет, но точного возраста никто не знает.

Каждый раз, в одиннадцать часов, субботним утром, я прохожу мимо этой скамейки и слышу одни и те же разговоры. Что-то внутри меня трепетно просит остановиться и прислушаться. И, конечно же, я не могу противиться этому жалобному зову.

Одна и та же компания. Девчонка в платьице, лет четырнадцати, парень в закатанных джинсах и чересчур пестрых носках, с неприятным, грубоватым смехом, еще две безликие особы и какой-то тихий, молчаливый мальчик на самом краю скамейки. Что они обсуждают? Чем они живут?

Как здесь не послушать-то! 

Вот девчонка в платье снова откликнулась кваканьем на очередную безвкусную шутку.  Я останавливаюсь, как вкопанный и слушаю каждый долетающий до меня звук. 

Едва улавливаю  контекст, но все же очень интересно слушать сию бесполезную болтовню. Самое, пожалуй, приятное, что ребята меня не замечают, я  лишь иду мимо и вдруг останавливаюсь, чтобы как будто переключить музыку. В этот момент уши мои напряжены сложнейшей работой по улавливанию звуков. Пятнадцать минут все это занимает, если я, конечно, не решаюсь вступать с ними в дискуссию, что очень редко, но происходит. По какому-то глупому, причем, поводу. Мы ведь даже толком не знакомы.

В магазине пол  всегда отдает характерным запахом хлорки. Он бьет в нос так быстро, что едва успеваешь пройти внутрь и уже привыкаешь к этому химическому коктейлю. Забавен, конечно, тот факт, что пол, несмотря на такой ядреный, характерный запах неестественной чистоты, остается по-прежнему грязным. И это могла быть грязь, занесенная новоиспеченными покупателями, но нет! На полу оставлены разводы от швабры. Вот что действительно огорчает.

Беру тележку, хожу по пестрым, но одинаково приторным рядам, машинально спихиваю  все соответствующее списку в корзинку и обхожу все ряды еще раз. На всякий случай.

       В столь ранний час, особенно в субботу, продавщицы редко пробивают что-то быстро. Подпилить ногти, накренить голову к плечу, перекосившись в позе старой ивы - это все пожалуйста, это к вашим услугам. Но быстро все пробить… Это нет, это я жду, каждый раз стою и как дурак жду! Нет, ну хоть бы раз возразил, возмутился, ан-нет, смотрю на бумажные коробочки со жвачками.

Как, конечно, все это удручает. Все эти магазины, кассы, пол в хлорке, разговоры ребятишек, которые счастливы нигде не учиться и ничего не делать. Последнее расстраивает исключительно по причине искренней белой зависти.

Ну, как так? Ну, почему кто-то счастлив просто так? Они живут беззаботной, полной жизнью и главное время - его-то у них предостаточно. Вроде тоже ходят за продуктами и стирают белье, а может, у них не имеется машинки и им вообще приходится использовать порошок с мылом.

    А я один. Среди тысячи маленьких противных дел, которые набрасывают на меня, как гости зимние куртки на напольную вешалку. Всегда приходил в изумление от этой  бедной трехногой деревяшки. Как она умудряется удержать тяжелые, заснеженные шубы и шарфы?  Такой вопрос всплывал в голове, но странно, что не всплывал другой: как я выдерживаю все это?

Если провести даже простейшие подсчеты, мы слишком много времени тратим на простые дела. Нам некогда банально жить,  что уж говорить об экзаменах и планах на будущее, каких-то важных для себя вещах, осмыслении своего, в конце-то концов, существования!

Было бы только время. Только его мне и не хватает.

Я так и не успел нормально подготовиться. Ненавижу. Ненавижу себя за это. Одиннадцать чертовых лет, но это ладно, из них минимум десять ты ничего не делаешь. А как же последний? А последний он вот, в полной красе.

Пока доедешь до школы, пока уедешь обратно, звонок в подъезд репетитора и вечный, нескончаемый поток подобных мелочевок. 

Ах, как же я забыл! Треть этого времени человек вообще спит!»

Женщина привстала со стула и медленным, но отчетливым тоном объявила: “Внимание! До конца экзамена осталось пять минут”

«Пять минут! Просто немыслимо! Зачем она вообще это сказала, только настроение испортилось.

Что, в сущности, пять минут? Ни написать, ни исправить. Только ответ внести. Готовый, где-то заранее записанный ответ. Чтобы он был, у человека должно быть еще, по меньшей мере, минут тридцать. Так зачем же говорить об этих жалких пяти минутах, если за это время ничего нельзя успеть?»

Он оперся рукой о влажную щеку. В аудитории стояла ужасная духота и каждый спасался как мог. Кто-то обмахивался рукой, другие нервно и часто дышали. Почти все девочки сидели с завязанными волосами. Приглядевшись, можно было увидеть, как размывается в раскаленной дымке воздуха их макияж. Солнце припекало и разбрасывало свои лучи по всему классу. За окном  сидела синичка. Она чирикала, перелетала с ветки на ветку и периодически прочищала перья.

«Как же хорошо птицам! Они могут просто вот так сидеть целыми днями и ничего не делать. И если бы все же птице пришлось что-нибудь сделать, она непременно сделала. Никакого быта, никаких помех!»

Женщина еще раз привстала со стула и объявила уже громче:

«Выполнение экзаменационной работы окончено».

Она говорила еще какие-то слова, но они растворились, не отпечатались в памяти.

Подписи, сдача работ. И вот толпа медленно, тонкой ниточкой утекает в коридор. В расслабленный,  умиротворенный от холодных стен коридор. Ничего уже не тревожит ни разум, ни сердце. Лишь легкое беспокойство, прокручивание того, что нельзя отмотать и изменить. Уставшие ребята стали выходить один за другим и вскоре исчезли, будто их никогда здесь не было.

Где-то в глубине стопки, в плотной матовой папке тлеет одинокий, пропитанный тоской бланк. Пустой, кристально чистый бланк. Но подписанный.