ИЗ МАЛЬЧИШЕК ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ

(Николай Рубцов)

Его смерть, как и смерть Есенина когда-то, ошеломила многих. Тем более, что это была предвиденная смерть:

Я умру в крещенские морозы.

Я умру, когда трещат березы…

Горькое, сиротское поколение. Писатели, вышедшие из мальчишек военного времени часто не успевали «прописать» до полной отчетливости то, что было им назначено. Но именно они явили миру последнюю русскую классику. Шукшин, Белов, Распутин, Вампилов – имена не просто знакомые. Без них русская литература будет неполной. Рубцов стоит рядом с этими именами.

Если попытаться мысленным взором увидеть всю русскую поэзию 1960-90-х, пожалуй столь сильной и чистой просодии мы не встретим ни у кого. Совершенства достигали не многие. Но и те, кто достигал, мог стать «хрестоматийным» лишь на очень коротком промежутке своего творчества. У Рубцова – больше дыхания. И когда ему удается «пропеть» до конца не обронив неточного слова, когда рождается стихотворение без «пятен» – тут засквозит, засветится то, чего никакими слезами, никаким потом или культурологическими штудиями не достичь.

Тихая моя родина,

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои…

Именно с этими знаменитыми строками связывали явление «тихой лирики» – целой плеяды поэтов, стихами которых дышали шестидесятые-семидесятые. Только что гремели «эстраднники», щеголяя «хлесткостью» образов и не замечая чрезмерной плакатности своих сочинений. И вдруг – читателю надоели рифмованные лозунги, он начал не слушать, но вслушиваться. Тогда-то и стал внятен голос совсем иных поэтов: Николай Тряпкин, Владимир Соколов, Алексей Прасолов, Олег Чухонцев… Рубцов, несомненно, стал символом этого поколения. За самыми простыми строчками его стихотворений начинала сквозить вечность.

…Тихо ответили жители,

Тихо проехал обоз,

Купол церковной обители

Яркой травою зарос.

Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил….

Тихая моя родина,

Я ничего не забыл…

Говорят не только слова, говорит само их сцепление, неповторимая рубцовская интонация. Внутри строк словно рождается тихое небесное свечение, как на картинах Нестерова.

Поэзия 1960-х и далее – за редкими исключениями – это или филологические опыты, или истертый «до дыр» набор образов: березки, васильковые глаза, золото волос... Все не свое, все взято «напрокат». Рубцов умел жить словом, – с той свободой дыхания, от которой мы почти отвыкли. И перечитывая теперь написанное им, не перестаешь замечать, сколь многое из того, что казалось не главным – вдруг обретает силу.

Утром проснешься на чердаке,

Выглянешь – ветры свистят!

Быстрые волны бегут по реке,

Мокнет, качается сад.

С гробом телегу ужасно трясет

В поле меж голых ракит.

– Бабушка дедушку в ямку везет, –

Девочке мать говорит...

Какая некрасовская и, – все ж таки, – все равно рубцовская завывающая тоска прорывается в этих строчках!

Или – «Зимняя ночь», которая, вне всякого сомнения, «обречена» оказаться в первом ряду высокой русской лирики:

Кто-то стонет всю ночь на кладбище,

Кто-то гибнет в буране – невмочь,

И мерещится мне, что в жилище

Кто-то пристально смотрит всю ночь...

Или жуткий – до дрожи – «Неизвестный»:

Он шёл против снега во мраке,

Бездомный, голодный, больной.

Он после стучался в бараки

В какой-то деревне лесной.

Его не пустили. Тупая

Какая-то бабка в упор

Сказала, к нему подступая:

– Бродяга. Наверное, вор...

Рубцов родился перед Рождеством, ушел в Крещенье, «земную жизнь пройдя» лишь до половины. Мы знали его стихи – и будто не знали их. Слышали больше то, что стало слишком известным: «Тихая моя родина», «В горнице», «Видения на холме», «Левитан», «Звезда полей»… – даже одно перечисление «избранного» может тянуться и тянуться. Но теперь и то, что ранее было замеченным «не до конца», – оживает, обретает новый и незабываемый голос.

2005, 2020