Музыкальная критика всегда уступает литературной. Музыка – в большей мере область «несказа́нного», нежели литература, даже самая изысканная. Как говорить об искусстве звука, чтобы читатель сумел из слов понять то, что в словах невыразимо? Об этом можно писать академически-скучно – для малого круга лиц. Написать «общедоступно», да так, чтобы облечь музыку в слова без вычурных «красивостей», без слащавости и ненужных «высоких слов» – задача почти неисполнимая. Начало XX века дало много первоклассных имен, сумевших оставить глубокий след в области слова о литературе, – Розанов, Вячеслав Иванов, Гумилев, Мандельштам, Волошин, Глинка-Волжский, Брюсов, Андрей Белый, Борис Садовской и так далее, и так далее, не говоря уж о почти недостижимых величинах, как Блок или Иннокентий Анненский. Если же вспомнить о критике в эмиграции, придется назвать, по меньшей мере, еще с полдюжины имен, не только Георгия Адамовича с Владиславом Ходасевичем, но и Петра Бицилли, Конст. Мочульского, Д. Святополка-Мирского, Вл. Вейдле… Кого из музыкальных критиков можно было бы поставить рядом? Леонид Сабанеев – один из тех немногих, кто умел писать о музыке без никчемной «сладости» и столь же ненужной «сухости» (чего не мог избежать, например, тоже оказавшийся в эмиграции Б. Шлецер), но увлекательно, живо, с подлинной глубиной проникновения в предмет. В музыке он имел прекрасных педагогов: как пианист – Н.С. Зверева и П. Шлецера, как композитор – С.И. Танеева и Н.А. Римского-Корсакова. Значительным композитором не стал, – не хватило внутренней целенаправленности, одержимости музыкальным творчеством. Но критиком стал необыкновенным, – особенно если ценить стилистическое мастерство и умение сказать о сложном – точно и просто.

В критике ему, правда, тоже не хватало внутренней цельности. В начале века Сабанеев – идеологический «оруженосец» Скрябина, своей настойчивой пропагандой смущавший даже тех, кто ценил автора «Поэмы экстаза» и «Прометея» не менее высоко. Позже, в эмиграции, он лишь отчасти «отрезвел», но в большей мере, мягко, ненавязчиво, «сменил вехи». В 1910-е годы, выдвигая имя Скрябина как знамя новейшего искусства, Сабанеев готов был, в увлечении, занизить значение других композиторов. Стоит вспомнить только статью 1912 года «Скрябин и Рахманинов» в журнале «Музыка»! Скрябин – «новый тип композитора, еще не бывший в России», его творчество в сути своей – связано с космосом и подчинено единой религиозной идее. Рядом с ним можно поставить только великого Вагнера. Рахманинов – только лишь музыкант, «каких было и будет много». Спустя почти полвека, в 1956-м, в «Русской мысли» он опубликует статью с «обратным» названием – «Рахманинов и Скрябин» и во многом с «обратным» знаком. Скрябин, который все время стремился «как бы вы­прыгнуть из своего искусства», желая казаться «или пророком, или мессией, или даже самим богом» (на что у Вагнера было «несравненно больше прав») подан более иронично. Рахманинов («никогда не хотел быть ничем кроме как музыкантом, из своего искусства никуда выскаки­вать не желал») – один из «человечнейших» композиторов.

За полвека и взгляды, и чувства у любого человека меняются, иногда – весьма заметно. Но сабанеевский «откат» от Скрябина объясняется проще: поначалу он просто не мог сопротивляться «магнетизму» личности композитора, готового синтезом искусств перевернуть мир, потом, после смерти последнего, он «пришел в себя» и начал – все более и более – «изменять» своему прежнему кумиру.

Податливая натура Сабанеева не позволила ему стать первым среди критиков. Пусть Асафьев, Каратыгин или Мясковский – при всей их литературной одаренности – не столь блестящи стилистически, но в них более ощутимо то внутреннее основание, на котором они возводят свои суждения о музыке. И все же Сабанеев, помимо чисто литературной одаренности, обладал и ещё одной важной чертой – разносторонностью. «Неустойчивость», «рыхлость» характера помешали в одном, но помогли в ином. Сабанееву трудно было ограничиться одним полем действий, он сочетал в себе музыканта, математика, физика и биолога. Имел математические труды, работы по зоологии. И потому с редким знанием дела писал о «колокольных звучностях» в музыке позднего Скрябина или же о законе «золотого сечения» в искусствах и в человеческой жизни. Отсюда – необыкновенность в подходе к музыке, к искусствам, к собственным воспоминаниям. И даже когда ощущаешь натяжки в суждениях (тот же закон «золотого сечения» у него выступил в роли Фатума – очевидное  преувеличение), сам угол зрения бывает настолько нов, что поневоле начинаешь ценить и многие «перегибы». Листая страницы, написанные Леонидом Сабанеевым, мысленно ставишь галочки на полях: здесь он увлекся, здесь – необыкновенно точен!.. а вот тут, пожалуй, и «счрезмерничал». Но чувствуешь: уже в тебе это слово. Уже его не забудешь. И поневоле будешь сопоставлять: и с прочитанным, и – с услышанным.

2006, 2020