Преодоление отчуждения

Нас много. Нас может быть четверо...

А.Вознесенский

Предуведомление

Прежде чем начать разговор о казахстанской поэзии, необходимо сделать одну оговорку. Когда речь о литературе региона идёт изнутри, довольно легко преувеличить значимость предмета или же случайные и редкие характеристики представить как главные и определяющие. Поэтому очень бы хотелось некоторой полемики по поводу данного текста в дальнейшем, его уточнения и расширения. Также хочу сказать, что не затрагиваю поэтов советских, до сих пор пишущих, иногда - довольно активно. С их творчеством можно ознакомиться на сайте журнала “Простор”, и оно мне не представляется значимым предметом разговора. В рамках этой обзорной статьи я хотел бы представить небольшой экскурс в литературную ситуацию, сложившуюся в Казахстане в годы независимости, и взгляд участника процесса на то, что считаю в современной казахстанской поэзии на русском языке наиболее интересным и значимым.

1

Заметных и постоянно находящихся в поле внимания журналов и издателей имён в казахстанской литературе за последние 20 лет появилось не так много, порядка двадцати не переставших писать поэтов, а прозаиков можно перечесть по пальцам, и почти все были близки либо кругу издательства “Искандер” и журнала “Книголюб”, который издаёт Лиля Калаус, либо кругу фонда и издательства “Мусагет” и журнала “Аполлинарий”, возглавляемого Ольгой Марковой с 1994 года до её смерти в 2008. Вообще жизнь казахстанской литературы (и в частности - поэзии) в последние два десятилетия - это жизнь в отчуждении. Отчуждении от читателя, от издателя, отчуждении поколений друг от друга и отчуждении авторов от национальных литературных традиций. И всё лучшее, что случилось и случается в нашей литературе сейчас - результат попыток это отчуждение преодолеть. Не умаляя заслуг Лили Калаус, хочу сказать, что именно с именем Марковой, а также с именем литературоведа Виктора Бадикова связаны, на мой взгляд, главные попытки такого преодоления.

Ольга была человеком титанической силы. В её хрупком больном теле жил холодный рассудок, недюжинный ум и стремление к передаче знаний. Через литературный семинар, который она вела с 1999 года до самой своей смерти, за девять лет прошло порядка трёхсот человек. Естественно, продолжили свой путь в литературе не все, кто-то ушёл в журналистику, кто-то в рекламу, кто-то сломался и перестал писать, но те несколько десятков авторов, в разной степени связанных с литературой, - отличный результат сопротивления Ольги. Её сопротивления отчуждению от традиции чтения и традиции литературного обучения. Привычка к чтению как досугу едва не исчезла в девяностые, за крахом издательской системы уже проглядывал крах школьного образования. В момент сменились ориентиры и имена, на свалку легко было отправлено всё советское без разбору, хорошее оно или плохое, а возможность работы в Сети и доступа к сетевым библиотекам была лишь у единиц, и такая ситуация продолжалась до середины нулевых годов. Результат - на момент первой встречи каждого сезона семинара Марковой ни один из участников не мог назвать более трёх имён поэтов последних пятидесяти лет. И это она преодолевала и учила преодолевать других. Иногда - слишком жёстко, иногда - ломая автора, некоторые до сих пор сломлены. Но могу ли я судить её? Нет. Приобретённый в диалоге или идейной борьбе с Ольгой Марковой опыт стал основой для доброй половины всего, что происходит сейчас в литературе Казахстана - от Открытой литературной школы, которую открыли выпускники Марковой в 2009 году,  до любого литературного вечера или нового издания.

Виктор Владимирович Бадиков, филолог, исследователь билингвизма и отношений писателя и власти. Он преодолевал отчуждение поколений и национальных литератур. Служил мостом между Союзом писателей, “Новой волной” и теми, кто с усмешкой называл первых старпёрами, а вторых - талантливыми недоучками. Находил возможность связать всё более расходящиеся национальные литературы Казахстана, заставить поколения не только знать друг друга, но и соседствовать на одних страницах и в одном пространстве, не отрицая друг друга. Исследуя границы между побуждением и принуждением к письму, границы языков, столкновение и смешение культур, проблему культурного билингвизма (его термин), он сам стоял где-то ad marginem, был перевозчиком между литературными мирами, которые стараются изолироваться друг от друга. И все те небольшие связи, которые до сих пор работают и худо-бедно держат казахстанские литературные поколения в осознании общего пространства, возникли во многом благодаря Бадикову. Увы, с его трагическим уходом, связи эти становятся всё тоньше, конфликты всё острее, и кажется - скоро придётся преодолевать новый разрыв. Хорошо или плохо? Плохо, что разрыв неизбежен. Хорошо то, что есть опыт преодоления. И я его усвоил. Мы усвоили. Что же за мы такое?

2

В случае с казахстанской русскоязычной поэзией (мне больше нравится термин Данилы Давыдова - “казахская русская поэзия”) едва ли можно говорить о некоторой поэтической школе, хотя этот вопрос (возможности построения школы) и стоит упоминания, но можно говорить о некоторых особенностях ментальности, отношения к чтению и канонам, которые проявляются в том числе и на текстовом уровне. Особенно у поколений нынешних тридцатилетних и сорокалетних, для которых падение советской империи стало гораздо меньшим шоком, чем для их отцов и братьев. Да, у нас тоже внезапно будущее из структурированного и определённого (октябрёнок - пионер - окончить школу - работать на алматинском хлопчатобумажном комбинате), стало туманным и пугающим, но в 1990-е у всех появились другие проблемы, и в итоге мы были предоставлены самим себе - государству и отцам было на нас наплевать, они томились тоской по прежней определённости и вопросами выживания. Не школа, а неформальные тусовки и рок-концерты были для многих пространством знакомства с поэзией, и начиналась она не собственно с поэзии, а с песен Юрия Шевчука, Егора Летова, Бориса Гребенщикова. Это первая вещь, которая мне видится важной. Вторая важная черта тех авторов, о которых я говорю, в том, что русская литература не была для них единственной, она встала в общий ряд с другими мировыми литературами, особенно в начале нового периода жизни страны, на старте начала доминирования национальной культуры, когда восприятие русской литературы было не негативным, но довольно прохладным. Третье, связанное с первым - ретроспективное изучение поэзии, от современной (актуальной) - к предыдущей, в особенности - русской неофициальной поэзии советского периода. Это не уникальная характеристика, об этой тенденции применительно к ряду молодых российских поэтов упоминал Дмитрий Кузьмин в статье “Русская поэзия в начале XXI века” (“Аполлинарий”, №26,30, 2006), но все три вкупе они характерны для большинства заметных на казахстанском горизонте поэтов.

При этом следует отметить, что кроме соположенности в пространстве и времени, а также некоторых совместных проектов, то есть - схожести жизненного опыта, общего довольно мало. Я не вижу схожести эстетик, что, вероятно, связано с тем, что опыт чтения, круг чтения у всех складывался по-разному в условиях дефицита информации (это сейчас мы ею перенасыщены), и несмотря на участие в одних и тех же семинарах, тех же проектах, все поэты по-разному определяют свое основное эстетическое основание.

Скажем, для Ивана Бекетова определяющей становится европейская, и в частности - французская и польская поэзия. Невозможность высказывания и её преодоление. Молчание. Слово и его значение и назначение становятся одним из главных предметов поэтического высказывания:

*

совсем недавно мы могли говорить

обнаруживать стремительные значения

говорящие тиши́ны полные совершенных верхов

(в то идеальное время невообразимые абстракции

в потоке светлого воздуха посередине пространства

заставили задрожать и застыть и замолчать)

мы натолкнулись на слова выкачивающие воздух

из всех возможностей

оставляя невидимые пустоты

(так разрушается узор из-за перенасыщенности элементов построения

так и музыка обрушивается

так же некая надежда оставляет след

покидает сплошное необозначенное стремление)

(из цикла “Вакуум”)

Мария Вильковиская, наоборот, отталкивается от фиксации повседневной реальности, с её объектами, именами, мифологиями, информационным потоком, встраивая их в определённый художественный или социальный контекст: 

Вернисаж

а вот и музэй с его необычайным культурным событием

шампанским бомондом прессой

(лучше б они сделали свое открытие закрытым

как изначально предполагалось)

а это японская перформансистка она же художник

сменяет белое кимоно на белое же но европейское платье

жеманно рисует свой очередной шит-эвр

под своеобразный музак льющийся из рояля

(сборник хитов от Шумана до Пьяцоллы)

однажды Фуат Мансуров сказал нам на репетиции

у японцев вместо души черная дырка

сомнительная цитата но так подходит гремящему пианисту

перформансистка

между тем испачкав белое полотно краской разных оттенков

отправляется общаться с журналистами публика

бежит доедать японскую кухню развернутую в том же зале

что и картинки «ее Японии» орнаментально-цветочного свойства

(на многих уже висит красная бирка sold)

столько силиконовых губ

я не видела ни на одной выставке

говорит одна знакомая улыбаясь и на вопрос ну как вам

другая искусствоведка коротко рубит «х-йня»

да я все понимаю

искусство должно быть разным

и силиконовым женщинам нравится все «живое»

но зачем выдавать эту яркую пустоту за (цитата)

«беспрецедентное культурное событие»?

непонятно

………………………………………………………………………..

подмена искусства подмена культуры

имитация жизни

В стихах Марии отражается и её опыт как музыканта и художника (использование несобственно-поэтических приёмов), и опыт перфоманса: дуэт Марии и её партнёра Руслана Гетманчука - очень яркое явление саунд-поэзии. При этом для обоих в их деятельности важны постколониальный дискурс и гендерные исследования.

Интересный феномен нулевых - роман в стихах “Там где нас нет” Равиля Айткалиева (2007), кажется, единственная удачная попытка в этом жанре за последние годы (а попытки писателями предпринимались, включая совершенно нечитабельный “роман-верлибр” Дастана Кадыржанова почти на полторы тысячи страниц, вышедший в 2013 в издательстве “Художественная литература”). И хотя Айткалиев чаще обращается к прозе, его стихи выделяются на общем фоне регулярным обращением к иронии, сложными композиционно-сюжетными решениями, привнесением в текст иной логики, иногда математической, иногда - логики сна,  и огромным вниманием к интонации текста, к ритму дыхания:

Нет, это не я.

Да посмотрите внимательно.

Хорошо, паспорт мой, но фотография­то...

Лица должны совпадать, хотя бы в общих чертах,

зачем тогда документы — объясните, пожалуйста.

Слушайте, кто­то пытается улететь по моему паспорту.

Нет, меня не надо хватать, я­то при чем.

Берите виноватого.

Кто?

Правильного ответа не знаю,

а любой меня не устроит.

Но если посадка заканчивается,

то, куда же денешься.

Это я, конечно.

Один из ярких поэтов, проявившихся буквально в последние год-два - Ануар Дуйсенбинов. Его эксперименты по совмещению в рамках одного текста русского и казахского языков (видимо, тут не без влияния Сергея Завьялова и его книги “Мокшэрзянь кирговонь грамматат”), внове для казахстанской поэзии, если не считать редких точечных вкраплений у поэтов старшего поколения. Пока сложно сказать, возможно ли здесь построение поэтики, но сами тексты представляют несомненный интерес:

<...>может поэтому чешуей спадает сейчас и рифма,

и заглавные буквы, а пунктуация

птичьим следом на свежем снегу

исчезает не сразу но как видите исчезает

________не сразу но как видите__________

так раздвигаются ноги у времени

так рождается новый год

январем ко мне несвежей разметкой трассы

неопрятными представителями незарегестрированного извоза

так он идет швыряя пепел обратно в салон

жаным-ай шыбын жаным-ай

вылетит говорит в окошко за плечи в прошлое

жаным-ай шыбын жаным-ай

если ты энтомолог лови и не забудь булавки

жаным-ай шыбын жаным-ай

мой янтарь замороженный мёд

жаным-ай шыбын жаным-ай

зу етіп өтеді зу етіп зымырайды

зуб архарлинского перевала

лечат в этом году взрывными работами

и экскаваторами<...>

В стихах Дуйсенбинова также нередка фиксация повседневного опыта, однако, она несколько иная - иногда с неоромантическим оттенком, иногда с социальным, делающим текст близким к жанру памфлета (я не знаю идеи лучшей для воплощения/ чем идея сделать меня позором// великого/ казахского/ народа)

Алексей Швабауэр, вновь начавший писать и публиковаться после десяти лет молчания, тоже - одно из открытий 2013 года. В его стихах, опирающихся зачастую на музыку, фотографию или кинематографическую оптику, происходит некоторое осмысление зазора между объективной и субъективной реальностью, связи их и отчуждения. Здесь есть и ностальгия, но в меньшей степени, т.к. и ностальгия подчиняется то сюрреалистическому, то псевдонатурфилософскому, то мифологическому началу:

***

Помню, пластинки

пускали с балкона.

Виниловый проигрыватель

«Юность-301»

голубого цвета

был поломан уже тогда

и поющая голосами смешных

паровозиков и мамонтенков актриса

продержалась в воздухе

особенно долго...

Можно заметить из примеров, обращение к свободному стиху или к гетероморфному - встречается чаще у названных мной авторов, чем обращение к стиху конвенциональному, что - тенденция, но не правило. Более консервативны в этом смысле Айгерим Тажи (см. подборку в № 30 “Лиterraтуры”), давно и хорошо известная читателям толстых журналов; крайне неровный в последние годы, но иногда выстреливающий отличным циклом стихов поэт старшего поколения Дюсенбек Накипов; Кайрат Бакбергенов (замечательный переводчик, к тому же) и Заир Асим. Для последнего характерно исследование в рамках текста собственной телесности и отношения тела с окружающим пространством, в мире Асима спортивный носок легко может стать предметом философского анализа (см. эссе Мироощущение, «Новая Юность», № 6(105), 2011):

<...>разноликие люди

проходят мимо

любуясь друг другом

молодые матери

носят детские копии

своих мужчин

Ряд имён я оставил за рамками статьи, по тем причинам, что эти авторы достаточно хорошо известны читателю - Марат Исенов, Юрий Серебрянский, Василий Муратовский, Канат Омар. Другие несколько выпали из процесса, а их последние публикации датируются началом-серединой нулевых годов (Михаил Варов, Тигран Туниянц, Евгений Барабанщиков), или же наоборот, ещё недостаточно в процесс погружены (Евгения Зольцман, Зоя Фалькова, Денис Ибрагимов), тем не менее, некоторая картина из названных имён может быть составлена.

В завершение мне хотелось бы высказать мысль, без которой представление будет неполным. Мне кажется, есть ещё одна общая черта у казахстанских поэтов - это обращённость вовне, незамкнутость поэтического сознания на географии, осознание того, что работа идёт не на уровне “лучший поэт города/страны/региона”, а в несколько более широком пространстве, что важен поиск своей точки, ниши, в огромном пространстве современной русской поэзии, если таковая ниша существует. И ещё важной для всех названных оказывается поэзия не как констатация некоего заранее известного конвенционального факта, но как исследование, как метод познания и способ выражения собственного поиска.

(источник - Журнал "ЛиTerraТура")