…там, в  глубине  каменных пещер-коммуналок,  на площадках вершилось священнодейство – свистели на разные голоса,  пылали  дивными  цветами золотые кухонные идолы, раз и навсегда утверждённые на изогнутых чёрных треногах в очерченных мелом квадратах – разъярённые примуса. Даже заходить туда было страшновато, в эти сырые подъезды 50-х, – с расколотыми ступеньками, с громадными, мерцающими из темных углов котами...

Запахи пелёнок, развешенных на перилах, опрелость суконной ветоши, брошенной у дверей вместо ковриков, мешались с запахами еды, керосина.  Да и ступить на саму площадку, было небезопасно. Ведь там готовилась Еда!

Запросто можно попасть  под  горячую руку шаманящих над кастрюлями. 

Военная голодуха еще сидела в людях – еда священна, как и место её приготовления.

Примостившись на  каменных  ступеньках у  шатучих перил, я мог сидеть здесь часами. Манил сюда не чужой кусок, своего как-никак хватало. Манило зрелище сверкающих огней, блеска и свиста туго накачиваемых примусов.  Забыв обо всем, смотрел я,  как огонь, рвущийся из конфорки, страстно  впивался в днище кастрюли,  поначалу стоически молчащей, но постепенно начинающей жалобно роптать, возмущаться, и, наконец, – закипать.

Это было зрелище первого порядка!

Хотя были в нашем дворе и другие, вполне достойные внимания.

Взять хотя бы этого – «Точуножиножницы» – регулярно навещавшего наш двор,  как и все окрестные дворы.

На ритуальный зазыв высыпали из подъездов дети,  взрослые,  домохозяйки – кто с чем. В колюще-режущих дефицита не ощущалось.  Любо-дорого было посмотреть как налегал плечом, всем корпусом раскачивал точильщик при помощи педалей и  приводных  ремней свою чудо-машину с вылетающими из-под шершавых кругов снопами то беленьких тонко-жалящих, то пышно-оранжевых искр.  

Вот они опять схлестнулись в единоборстве с металлом,  и опять – как всегда – одолевают его! Но точильщик, бесстрастный демиург с суровым лицом, ловко поворачивает лезвие, и вот уже укладывает его на новый,  более ласковый круг. Но и тот хищно нападает на металл, подъедая тончайший слой стальной кожицы. 

Металл раскален и сильно шипит, когда точильщик окунает его в воду. Теперь можно продемонстрировать качество и блеск, «пробуя» лезвие на своем  пожелтевшем ногте, виртуозным движением сняв с него почти волосяную спиральку.

И только потом вручается владельцу неузнаваемое  – «новенькое» –  орудие труда.

Закончив работу,  точильщик ослабляет ремни, укладывает защитные очки в суконную блузу и,  закинув станок на плечи, уплывает в  серенький  денёк. И голос его

всё дальше и глуше растворяется в чужих кварталах:

«Точуножино-о-жницы-и...»

Читать рассказ далее...