***

В желтом сквере

ноябрьская шпана

и обелиска римский профиль:

спокойный взгляд

и каска – в пол-лица.

Снежинки.

Любимая моя,

Вот так уходит осень.

Звонят к вечерне;

на лице кота

звук выстрела подъездной двери,

привязанной на поводок пружины.

Мы стали меньше,

стоя у окна,

как рукава рубашки, –

юг

и север.

Город Д

Город,

чьё имя размыто рекой

(то ли Н, то ли Д –

какая-то буква приходит на память),

этот город

оставили

мне.

Города растут,

пока

к ним приезжают.

Каждый

имеет шанс

повзрослеть

и остаться

один на один

со временем,

повернувшим в вечность:

в компании пирамид,

культовых глыб

и пещер с граффити.

С автопортретами предков.

Жители

оставили этот город

мне.

Я теперь так

понимаю

это.

На каждой улице кто-то ждёт

письма, короткого сообщения, –

просто знака,

когда можно будет

трогаться в путь,

туда,

где беспомощные города

создают иллюзию

побеждённого страха.

Веришь ли, –

я здесь

умру:

какого ещё

можно требовать

подтверждения?

Мне жалко

вмурованных в стены дней –

родных и близких –

больше,

чем собственной свободы.

Они

оставили этот город

мне.

Я остаюсь, –

как памятник

их уходу.

Omni tempore

В заполненных солнцем городках

из прозы Гессе –

до крытых черепицей башенок

и выше –

сквозь марево нагретого асфальта

виден

контур дома,

где длится детство.

Как в объёмном кино,

остывает время –

словно воск выливают в тени заборов.

Получается музей под открытым небом.

Мы играем ведущие роли, –

в качестве

собственных

экспонатов.

Как пространственные модели –

мы долговечны,

конкретны и строги в своих пределах.

Напоминаем себе о прошедшем;

время ушло сквозь нас

бесследно.

Ушло оно, и что нам пространство

наших тел, домов и улиц?

Земная персть вместо лица любимой,

чужие надписи

над знакомой витриной.

Объективное время всегда сверхлично,

ловит

на очередном

перекрёстке.

Интуитивно

его помним,

расцвечиваем

индивидуальным смыслом.

Время нужно считать непрерывным

потоком,

если угодно, – водопадом.

Растрачиваем его –

на части,

субъективируем,

забываем.

Никто ни с кем не живет рядом,

у всех своё личное время и место.

Как максимум,

наши миры похожи.

Как минимум, –

здесь и сейчас –

неуместны.

Через серийные сдвиги смыслов

банальных слов

повседневной речи

мы возвращаемся к оставленным формам,

к языку, к городкам,

к самому себе, –

к человеку

из пожелтевшей книжки,

которую написал,

предположим,

Г. Гессе.

***

Тогда по реке ходили баржи,

катера, моторки,

паром-кораблик

и «Фёдор Люшин»,

на подводных крыльях.

Небо,

как громокипящий кубок,

рвалось от невидимых самолётов;

тогда

невозможно было представить,

что этот звук

станет звуком детства –

оглушающей музыкальной темой.

От воды

шёл тонкий дурман,

разделённый дамбой;

крики и плеск раздавались задолго

до того,

как открывалась равнина пляжа –

светлый песок и сиреневая река.

У дна

всё было тускло-коричневым:

мох,

крупные камни, мальки,

перловицы

и собственная рука –

в серебре ускользавшего воздуха.

Реальность

начиналась тогда –

бесконечным летом;

и я был ровесником солнца

с обложки

журнала «Барвинок».

Я привык

к тишине:

сижу

и гляжу на воду;

кажется, протяни руку –

и сомкнётся

пожатие

экологически чистых

ладоней.

***

В нашем дворе стоял навес

для сушки белья.

Когда шёл дождь,

немолодые жилички

вывешивали потрёпанные паруса своей жизни.

Их снимали на ночь. Боялись, что украдут.

Рассказывали, что в соседнем квартале

унесли-таки два

пододеяльника.

Кому-то

нечего было подставить ветру.

Года в четыре я видел –

ветер сорвал белое полотнище

и грянул его оземь.

Тащил и тащил его к мутной луже.

Торжествовал.

Хуже

было только прямое попадание

в парус

футбольным мячом.

В пятнадцать –

как ядро из мортиры.

Конечно, всё снесли.

Бельё рассовано по центрифугам.

Встанешь на это место –

прислушаешься…

Такие вещи

легко забываются.

***

Я узнал его грозную свежесть,

лёгкую поступь

золотых сандалий,

гул

множества голосов, –

так, как описывали его

древние книги,

когда ревущий поток

смирял

ярость

в бескрайней долине

и

воссоединялся с морем:

весеннее половодье, –

время

собирать камни.