СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..." НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва» СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1 "Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2 |
Просмотров: 2593
27 мая 2011 года
У Льва Толстого есть повесть «Отец Сергий». Там про некоего князя Степана Касатского, командира кирасирского полка, красавца и баловня судьбы, внезапно решившего принять монашеский постриг. Причиной столь резкой перемены в жизни(по крайней мере внешней причиной) послужило признание невесты князя в том, что ранее она была любовницей царя. Толстой объясняет, что Касатский «принадлежал к тем людям сороковых годов, которых уже нет нынче, к людям, которые сознательно допуская для себя и внутренно не осуждая нечистоту в половом отношении, требовали от жены идеальной, небесной чистоты, и эту самую небесную чистоту признавали в каждой девушке своего круга, и так относились к ним». Ну что ж, Толстой лучше знает людей сороковых годов, чем мы, читатели: раз требовали (удивительно для сегодняшнего читателя: не только брать –но и требовать!) небесной чистоты – значит, была в ней потребность. Не мудрено поэтому, что после рокового признания невесты князя объяли смертельная обида и разочарование не только в невесте, но и в роде людском: ведь нарушились сами устои бытия, вернее сказать, существования князя, был поруган негласный кодекс чести, по которому он жил и без которого не представлял своей жизни. Произошла, говоря современным языком, ломка стереотипов. Но что делать человеку, если стереотипом была вся его жизнь до роковой минуты, если в стереотипе он видел свою суть и даже превосходство над другими? Естественно, решить, что мир бесповоротно погряз во зле и стать на путь отмаливания грехов человеческих во имя той самой небесной чистоты, которую так хотелось видеть в бедной заблудшей невесте. И вот мы наблюдаем, как князь Касатский, по мановению автора, превращается в сурового отца Сергия, удалившегося от мира и яростно лишающего себя пальца топором, дабы умертвить плоть на время соблазна –созерцания женщины. Получается, вся эта святость выросла из «смертельной обиды», из боли за поруганные устои, которые на самом деле являются предрассудками людей сороковых годов. Но позвольте: если вправду так, то мы не можем верить Толстому, говорящему о рождении нового человека из красавца и гордеца князя, потому что не та ли самая гордыня, которая владела князем в миру, заставляет стяжать святость монаха? Князь Касатский и отец Сергий – разве это не один человек, уже заранее убеждённый, что его достойна одна лишь небесная чистота и потому эту чистоту завоёвывающий умерщвлением ли плоти, ласковыми ли словами в светских кругах? Необходимо, чтобы невеста или даже сам Бог, убеждён Толстой, были достойны моего героя, а не наоборот. Но Толстой не был бы самим собой, если б не разоблачал, в первую очередь, самого себя. Так, в «Войне и мире» есть эпизод, где бойкое семейство Ростовых ухаживает за занемогшей после измены князю Андрею(после увлечения, переросшего в измену), Наташей. Толстой настолько акцентирует внимание на «чувствах добрых» в семействе, приведённых наконец недугом в долгожданное действие, что как бы ненароком проговаривается о той грани сочувствия и радости помочь, которая как бы оскорбительна для человека в беде, которому помогают. Если логически продолжить эту мысль Толстого (а Толстой, очевидно, её продолжил – вспомним последующие его произведения, не говоря уже о «жизнетворчестве»), то выходит, что даже сочувствие корыстно, потому что требует объекта применения в виде чьего-нибудь страдания рядом. Может быть, лучше всего не страдать, не помогать и не вопрошать, а превратиться в беспричинность, в нуль, наполненный той самой бесполезной и безнадёжной небесной чистотой, превратиться в пустыню, где ничего не растёт и не может быть ценным, кроме её величия? Похоже, именно этот вопрос, трансформирововшийся позже в убеждение, что добро – это то же зло, даже хуже, так как зло хотя бы откровенно и не заставляет свершать себя подвиги «во имя» против собственной аморальной природы( т.е. зло, в толстовской концепции, - это как бы бесполезное усилие зла сделаться своей противоположностью), и привёл Льва Николаевича к «ереси», к «непротивлению злу насилием». Князь Андрей, увидев огромное небо, забывает о Наполеоне и окружающих людях. Толстой, призывая к «непротивлению», хочет очистить мир то зловредных причинно-следственных связей, оставив людям одно бесстрастное небо их святости. Несомненный оппонент этим взглядам – Достоевский. У Достоевского герой очищается, обретает «новое небо и новую землю» в самом грехе, столь ненавистном для Толстого. В «Дневнике писателя» Фёдор Михайлович делает выпад против Константина Левина (вымышленного персонажа!), проповедывающего в «Анне Карениной» мир во всём мире и потому не могущего принять военного вмешательства России в турецко-болгарские дела. Достоевский на это даже не отвечает, а живописует в красках(богатое воображение!) все издевательства и кровавые гнусности турок – завоевателей Болгарии, с помощью которых они распространяют там свою власть(это тем более поражает, что писатель на месте событий не был, а «почерпнул информацию» из газет и раскрасил её в болезненные цвета своих произведений). И после ряда таких газетных фактов, обогащённых воображением сострадательного и чуткого на несчастья человека, следует логичное восклицание, порождённое самой «логикой жизни», риторический вопрос, смысл которого: «да неужели ж после всего этого не вмешаться, не помочь?» Вот она, самая красноречивая логика человека, очутившегося среди бед: раз я очутился здесь, в жизни, внутри греха, то обязан в грехе участвовать, чтобы очистить его смирением своего участия(ведь всё это, в конце концов, от Бога!). Тут и доказательств особых не надо. Люди страдают – значит, надо облегчить страдания своими несовершенными – ох, какими несовершенными –средствами. А что здесь, возможно, эгоизм и насильственное желание себя возвеличить – так пусть, кто же спорил, что я грешен, но только чем грешнее и темней, тем слаще взывать к свету, тем с большим усердием и упоением молишься. Известно, что Толстой после смерти Достоевского, перечитав заново всё, что последний создал, так выразился о его произведениях: «Штамп, невероятный до пошлости». Правильно. Штамп. Толстой хочет неба, а ему предлагают штамп т.е. стереотип всё той же земной ситуации, когда человек покоряется соблазну всех своих чувств, всех тёмных сторон своего я, он издёрган, суетлив и двусмыслен, а, может быть, многосмыслен, но через это вдруг проясняется тот образ, который задумывался Господом Богом, когда он решил заселить землю людьми. Потому что человек у Достоевского играет в Его игру, даже если не соглашается с ней. Он горяч, этот человек, а это уже хорошо, потому что предполагает участие в Его замысле, где страсть ошибок и испытаний переплавляется в любовь к их создателю. Какая разница, говорит Достоевский, есть ли бескорыстие в чистом виде или нет, главное – опыт взаимного предстояния перед небом. И тут важен даже самодовольный император Наполеон, который не увидел неба так, как его увидел князь Андрей.
|
Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ" Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон» "МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона) «Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2 "ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове) |
Москва