Джеймс Джойс (1882 - 1941) - английский

писатель ирландского происхождения,

автор романа “Улисс”, который  Вулфы

отказались печатать в своем издательстве.

Указатель имен из книги:

В. Вулф “Дневник писательницы”

Прототипам образа британской

модернистки.

i

    “Все же я единственная женщина в Англии, которая вольна писать, что хочет”, - заметила однажды миссис Вулф, решительно взяв в руки перо. Но её решительности в тот раз никто не увидел, поскольку она находилось одна в своей комнате и, как ей казалось, была воодушевлена писать новую вещь.

    - Знаешь, Леонард, я тут что подумала, - сказала она за ужином своему мужу, - Я все время мучаю себя ошибками в чужих текстах. Так вот... Не лучше ли мне самой что-нибудь написать? Не правда ли, это отличная идея? Мне надоело читать... Читать, читать, читать!!! Они пишут все одинаково! Как под копирку... Тошнит меня уже от современной литературы. Тебя вот не тошнит?

    - Ну, - начал было мистер Вулф, сразу не найдя, что ответить при столь неожиданном повороте.

- Я знаю, что ты хочешь сказать! – тут же перебила его миссис Вулф, пока он все еще собирался с мыслями, - Ты скажешь: “Ну конечно, дорогая, если ты этого хочешь. Тебе стоит попробовать. Отличная идея, дорогая, учитывая, что недавно мы открыли собственное издательство...” Но Леонард! Я говорю совершенно искренне. Все эти авторы - идиоты! О чем они думают? Ошибки! Написать правильной, чопорной английской речью для них предел мечтаний. На что я сама тычу им каждый раз? Мм? Ты мне совсем не отвечаешь... Наверное, думаешь. Но думай быстрее...

И чтобы не впасть в своё обычное отчаяние и от ошеломляющего количества “шедевров” на квадратный метр в их все-таки жилом доме (не складе!), и, конечно, столь долго пробуждающегося, но уже отягощенного своими делами, гранками, мозга мистера Вулфа, миссис Вулф в спешке, зная, что именно сейчас и никак не позже, если она не выйдет, то даже не вспыхнет, а взорвется, толкнула левой рукой массивную деревянную дверь.

- Вирджиния, ты куда?

- Подышать свежим дымом.

- Курить? С каких это пор ты... Разве ты не делаешь это у себя в комнате?

- Да, Леонард. Но я устаю.

- Как?

- От безделья. Меня воротит от ничего неделания. У меня болит голова!

Мистер Вулф только собрался открыть рот, но миссис Вулф заторопилась:

- Не так, как это бывает, знаешь, при обычной головной боли, а так, как это бывает, когда единственное, что тебе может помочь, - это работа.

С этими словами миссис Вулф вышла и захлопнула за собой дверь. Мистер Вулф так и застыл с приоткрытым ртом, не успев ей сказать что-то вроде: “А ты принимала лекарства, Вирджиния?”

Спустя несколько минут мисс Вульф вернулась и все же попыталась объяснить свою волну активности мужу:

- Есть способ заставить себя вновь вернуться к писательству, - объяснила она как можно мягче свой порыв. - Сначала легкие упражнения на воздухе. Потом чтение хороших книг. Ошибка думать, что литература может возникнуть из необработанного материала. Эта скотина вызывается, Леонард, точно так же, как и какой-нибудь дух.

Она взглянула на стол мужа и заметила огромную рукопись.

- Сам Папа Римский попросил нас переиздать Библию? - с сарказмом спросила миссис Вулф, - Или что?

Леонард обернулся к двум исписанным пачкам бумаги.

- О! Текст, нестоящий твоего внимания.

Миссис Вулф подошла взглянуть ближе. Мистер Вулф тут же оказался рядом.

- Вот, смотри! - начал он листать, - Что это? Раз, два, три, семь... – он поднял на жену полные безысходности, печальные глаза, - Семь ошибок, Вирджиния! И это я еще не дошел до какой?.. Четвертой страницы! Семь ошибок, Вирджиния! 

«Семь ошибок, Вирджиния!» - передразнила она мысленно, - Вот умный!»

- Всё же я возьму её посмотреть.

Мистер Вулф развел руками:

- Воля твоя! Только...

- Что, Леонард?

- Не кричи на меня.

Миссис Вулф нахмурилась.

- Автор виноват, что не умеет писать, автор делает огрехи в тексте! Автор, Вирджиния, не я! - последнюю фразу мистер Вулф уже кричал поднимающейся наверх к себе миссис Вулф.

 ii

 - Сегодня я ни к чему не прикоснусь, - сказала себе миссис Вулф в одно прекрасное утро, - потому что все уродливо. Настоящий художник еще поработал бы, почистил бы, отполировал свои рукописи, но … Это можно делать до бесконечности. Это меня утомляет, я их видеть не могу, посему  пусть я уж лучше не художник совсем.

Так как миссис Вулф проснулась сегодня довольно рано, намного раньше, чем муж и даже намного раньше, чем в дом приходят слуги, у нее появилось несколько свободных часов, которые хорошо было бы заполнить чтением или же занятиями греческим или русским. Но миссис Вулф не нашла, что бы ей почитать для простого удовольствия, но не столь простого, как бульварное чтиво (литература для этой прозы звучало слишком громко, по её мнению). Мысль о языках промелькнула, не успев развиться до серьезного желания, и миссис Вулф вслух, находясь уже в кресле, приняла совсем иное решение:

- Какого лета мне хотелось бы? - спросила она сама у себя, закурив сигарету, - У меня есть шестнадцать фунтов, которые я могу потратить до первого июля, и я чувствую себя свободнее; могу купить туфли и шляпу и пойти в них на прогулку, если пожелаю. А я... - она на минуту задумалась, вероятно, допуская еще какие-то варианты и докуривая, а докурив и отправив окурок в пепельницу, сказала: «Желаю»!

Сегодня солнечный летний день. И красота, и воздух, и красоту эту заметить невозможно, ибо она как солнце - бьет в глаза; и снова свежесть дня не ощутить невозможно, ибо она заполнила собою все и бьет боксером, и кружит голову, но ты просыпаешься, оживаешь, будто это не природа дурманит тебя, а какой-нибудь молоденький медик тычет в нос нашатырь!

Миссис Вулф, стоит ей выйти за калитку, уносится черт - те куда, чтобы остановиться только, когда ей заблагорассудится. Чаще всего «благорассудится» ей в тот момент, когда...

- Миссис Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы. Чертова фраза, чертова фраза, чертова фраза! Лишь бы не вылетело из головы, когда я добегу до дома, черт ее дери. Так. Записать. И не куда. Говорю же себе, постоянно носи с собой блокнот. Как у официанточек. Небольшой. Лучше себе повторять ее всю дорогу до дома. Да. Так лучше. Миссис Дэллоуэй...

    Вдохновение — особое состояние человека, которое характеризуется, с одной стороны, высокой производительностью, с другой — огромным подъёмом и напряжением сил человека. Составной элемент творчества!

    Наконец-то. Наконец-то. Наконец-то оно её посетило! Бывали писатели, которых оно не покидало никогда, но миссис Вулф с ними не сталкивалась, а посему и мало в это верила. Говорят, некоторые русские писатели (а может, все русские писатели?) считают вдохновение глупостью и работают по нескольку часов ежедневно, чтобы поддерживать в себе этот огонь, это умение подбирать нужные слова к картинкам в голове. Миссис Вулф пытается следовать их примеру. Регулярно ведет дневник. Старается. Но сдается ей, что все это мифы об усердности, трудолюбии и отсутствии вдохновения. Вот оно, только что само к ней явилось. Внезапное понимание того, каким именно способом можно решить задачу или проблему. Данному состоянию, как правило, предшествует напряжённый поиск решения поставленной задачи. Пребывание в подобном состоянии может быть, как кратковременным, так и протяжённым, главное - нужно помнить и знать одно - оно наступит, и не впадать в уныние.

- Все же по-настоящему волнующая жизнь - воображаемая! - прокричала миссис Вулф Леонарду, который всё это время сидел в типографии и знать не знал, что она уже давно на ногах и даже успела прогуляться.

 - Как только колесики у меня в голове начинают крутиться, мне не нужны деньги, не нужно платье, не нужны ни шарф, ни новая кровать, - продолжала кричать мисс Вульф, бодро поднимаясь по лестнице к себе в комнату.

***

- Леонард! - испугалась миссис Вулф, а потом и разгневалась, - Но сколько раз я просила тебя: стучи! Если ты хочешь на этом стуле меня увидеть, а не разбитое за ним окно - и труп своей жены на заднем дворе... Полагаю, дальше меня испуг не унесет.

- О! Прости, дорогая. Я совсем забыл, сообщить тебе о наших на сегодня планах.

Миссис Вулф нахмурилась:

- Планах?

- Н-да. Планах, - заколебался мистер Вулф, будто бы подготовленное им мероприятие и сообщение о нем - это уже не окончательное решение, не подлежащее обсуждению, а всего лишь предложение, и предложение изначально – нелепое. - Понимаешь, когда я стучался к тебе вчера, ты уже спала, поэтому...

- Ты решил все за меня.

- Нет же. Нет, Вирджиния! Не перебивай. Дай объяснить.

Она кивнула.

- Мы сегодня едем на море. Отдыхать. Свежий воздух и все такое. Тебе будет полезно... Немного встряхнуться, отвлечься от работы... - мистер Вулф на мгновенье замялся, потом продолжил, - В общем, нежданно-негаданно, приезжают какие-то... Честно говоря, не нежданно-негаданно. Нежданно-негаданно это потому, что я сам забыл... На самом деле у нас эта поездка давно была запланирована. Она у меня тоже вылетела из головы. Извини.

Так как миссис Вулф отправилась в поездку совершенно того не желая, большую ее часть она ничего не видела и не чувствовала. Мысли ее были отвлечены на совершенно противоположные расслабленному отдыху размышления о том, почему так трагичен мир.

Море трехцветное. Море трехцветное! В близи оно песочного цвета, потому что прижавшиеся к берегу люди баламутят ногами дно, чуть дальше - небесного (отчего?), и горизонт виден цветом хмурым, ибо вода предупреждает, что, несмотря на всю свою прохладу и приветливость, это все-таки стихия! СТИХИЯ. И не всегда ласковая.

Вылазка со “знакомыми” к морю, чтобы “отдохнуть”, была совершенно не вовремя. Миссис Вулф стало даже казаться, что все поездки в ее жизни происходят только тогда, когда творческая энергия из нее бьет ключом.

Работать было совершенно невозможно, пришлось все время сидеть в палатке, так как терять время на бессмысленный отдых миссис Вулф не могла и, хотя работать она не планировала, взяла с собой те произведения современной литературы, которые в иной ситуации добровольно бы ни за что не открыла.

Пахло деревней и предвкушением старых добрых знакомых, которых тысячу лет не видела и очень хотела бы встретить вновь. Но миссис Вулф сидела как пораженная порфирией, боясь выйти на солнце. И иногда складывалось впечатление, что ей вовсе не присуще такое человеческое чувство, как радость.

iii

Она любила запах аптечной “Звёздочки”. И никогда не пользовалась духами. Считала их слишком вызывающими.

После купания она наносила знаменитый крем на себя как духи: немного в области шеи, запястья, локти... И благоухала! Не было на свете человека, сказавшего её аромату “фу”. Как, впрочем, и не было таких, которые воспринимали бы его как духи.

- Сановитый, жирный Бык Маллиган возник из лестничного проёма, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва, - сказала миссис Вулф.

Мистер Вулф испуганно обернулся, взглянул на чашку, на себя в зеркале, стоявшем неподалеку, и произнес только:

- Вирджиния, ты как тень!

Желтый халат его, враспояску, лениво висел на нем, как мокрая тряпка на деревянной палке. Он поднял бритву перед собой, напенил обильно лицо и возгласил:

- Вирджиния, не стой тут!

Вяло мистер Вулф проследовал к столику с чашей. Потом недовольный и заспанный он холодно смотрел на дергающееся, булькающее лицо, что в свою очередь пялилось на него с такими же недовольством и грустью.

Миссис Вулф потянула дверь на себя, осторожно, пока защитная полоска внизу не прикрыла порожек усталым веком. На вид закрыто. Обойдется до её прихода.

***

Она перешла на солнечную сторону, минуя открытый люк погреба. Солнце приближалось к шпилю церкви.

Похоже, день будет жаркий. Когда в плотном платье, особенно чувствуешь. Темное проводит, отражает (а может, преломляет?) тепло. Но в светлом костюме никак нельзя. Не пикник. От ощущения блаженного тепла хочется зажмуриться. Где-нибудь на востоке, вот таким утром, пуститься в путь на заре. Будешь двигаться впереди солнца - выиграешь у него день. А если все время так, то в принципе никогда не постареешь ни на один день. Идешь вдоль берега, в незнакомой стране, подходишь к городским воротам, там стража, какой-нибудь служака с усищами опирается на этакую длинную пику. Бродишь по улицам под навесами. Головы прохожих в тюрбанах. Темные пещеры лавок, где торгуют коврами, внутри здоровенный турок, свирепый турка, сидит, поджавши ноги, покуривая свой кальян. Крики разносчиков. Для питья вода с укропом, щербет. Слоняешься целый день. Можешь повстречать парочку грабителей. Ну и что... Солнце к закату. Тени мечетей между колонн; мулла со свитком в руках. Дрожь по деревьям, сигнал, вечерняя свежесть. Идешь дальше. Гаснущее золотое небо. Мать на пороге хижины. Зовет детишек домой на своем темном наречии. Из-за высокой стены звуки струн. Луна в ночном небе, лиловая. Звуки струн. Слушаешь. Девушка играет на этом инструменте, как же он называется?..Цимбалы…

Вот он, наш бравый мистер Элиот, без пиджака, прислонясь к стене у мешков с сахаром, что-то (или кого-то?) созерцает, как он щурит свои глаза! Удивительно.

Стоп, надо перекинуться хоть парой слов: может, из вежливости, или просто - хочется?

- Добрый день, мистер Элиот.

- Добрый день, добрый день. Хорошая погодка, миссис Вулф?

- Ничего не скажешь.

***

Она остановилась перед витриной, глядя на связки колбас, копченых и кровяных, темных и светлых. «Пятнадцать помножить на». Цифры, ускользая, вертелись в ее мозгу: миссис Вулф недовольно отогнала их. Глянцевые кольца, туго начиненные мясом, насыщали её взгляд, и она безмятежно вдыхала пряный и парной запах вареной свиной крови.

Почка сочила кровь на блюдо с рисунком из ивовых ветвей - последняя. Она стояла у прилавка следом за соседской прислугой. «Возьмет её или нет?»

Мясник захватил два листа из стопки, завернул первосортные сосиски, оскоблил медную рожу.

- Пожалте, мисс.

С дерзкой ухмылкой девушка протянула ему монету. Мисс Вульф успела заметить, насколько крупны и некрасивы руки этой служанки.

- Благодарим, мисс. А вам, мэм?

Миссис Вулф, не мешкая, показала.

- Три пенса, мэм.

Рука ее приняла влажную мякоть и опустила в пакет. Затем она выудила из сумочки три монетки и положила их на резиновые пупырышки. Они пролежали миг, были мигом подсчитаны и мигом же отправлены, одна за другой, в ящик кассы.

- Спасибо, мэм. Заходите.

Лисьи глазки, благодаря её, метнули испытующую искорку. Миссис Вулф почти сразу же отвела взгляд.

- Всего доброго, - произнесла она, уходя.

- Всего доброго, мэм.

Она зашагала домой, углубившись в свои мысли.

Облако начало закрывать солнце: медленно, больше и больше, целиком. Серое. Вдалеке. И тут седой ужас опалил её плоть. «Зонтик здесь?» В сумке вместо него нашелся какой-то затерявшийся листок. Сложив листок, сунув его в карман, она ускорила шаг.

***.

Войдя в спальню, миссис Вулф прикрыла глаза и, двигаясь сквозь теплый  желтый сумрак, стала медленно приближаться к зеркалу. Но когда наконец-то достигла его, не стала на себя смотреть и отвернулась.

Потом она отправилась вниз. В столовую. Пока там никого.

Чайник. Вполне закипел: пар валит из носика. Она ошпарила и ополоснула заварной чайник, насыпала четыре полные ложечки чаю и, наклонив большой чайник, залила водой. Поставив чай настояться, она отодвинула большой чайник в сторону и, вдавив сковородку прямо в жар угля, смотрела, как масло плавится и скользит по ней. Когда она развернула почку, Пинкер жалко тявкнул рядом с ней. Миссис Вулф бросила ему окровавленную обертку и положила почку в шипящее масло. Перцу. Она взяла щепотку из выщербленной рюмки, посыпала круговыми движениями.

“Странно, но Леонард до сих пор нигде не был ею замечен. И только миссис Вулф позволила себе об этом вспомнить, как...

- Ты куда ходила? - спросил тут же появившийся на пороге мистер Вулф.

Ясно, беспокоился всё это время за неё, ведь она не предупредила, что отлучится. Но надо отдать ему должное: он её не разыскивал, а теперь, когда она уже дома - не набросился отчитывать, хотя всегда страдал гиперопекой, жадной, болезненной любовью к ней, страхом за её здоровье.

Мистер Вулф заметил готовящийся завтрак.

- Ты ходила за покупками? - нахмурился он.

“Естественно, за этим последует колкое замечание, что...”, - миссис Вулф зажмурила глаза, ожидая неприятного вопроса, и он прозвучал:

- Неужели ты всё еще боишься слуг, Вирджиния?

- Нет. Совсем нет. Уже нет.

- Тогда почему тебе самой понадобилось идти за продуктами? Ведь, в конце концов, если ты не доверяешь Нелли... Но почему тебе самой пришлось все это готовить?

Миссис Вулф разозлилась:

- Почему, почему, почему, Леонард?! Потому! Я просто пошла прогуляться. Мясо, почку, я купила совершенно случайно. Захотелось. Минутная прихоть. А готовить... А почему бы и нет? Мне хотелось срочно чем-нибудь себя занять. Отвлечь. И я решила... - тут миссис Вулф о чем-то задумалась и ушла в себя.

    Наверное, это стиль его общения, но при котором у меня, можно сказать, отнимают собственную волю! Такое отношение играет, между прочим, главную роль в формировании инфантильных, закомплексованных личностей. Ограничение сферы деятельности, постоянное накладывание запретов, ограничение самостоятельности! Каждое движение контролируется, любая мелочь обрастает правилами и... Все это - серьезное психологическое давление, но не каждая женщина может его выдержать! “В целях «безопасности» и контроля твоего состояния, Вирджиния!”. В итоге я оказываюсь неспособной выполнить подчас элементарные для своего возраста задачи, живу в убеждении, что я «ещё недостаточно здорова» и «причиню себе вред»!

    А элементарная потребность в уважении и самоуважении? Не одна ли она из важнейших, благодаря которой люди окончательно выздоравливают?

    Леонард является непререкаемым авторитетом, его воля - закон! Да, благодаря ему я полностью ограждена от возможных трудностей, Леонард непрестанно беспокоится обо мне, но порой это приобретает нездоровые, навязчивые формы. Я буквально живу его жизнью, начинаю уже высказывать его суждения о мире! Хотя со стороны может быть незаметно, но мне такие чрезмерные заботы не слишком нравятся, и я скоро буду рада даже от их источника избавиться.

    Я просто хочу жить. Жить! А если так существовать, то... и смерть - выход? Каждой женщине нужен мужчина, а не психотерапевт.

- Понятно, - процедил Леонард, ломая руки. Он минуту просидел молча. Ему казалось, что он только что отчитал маленького ребенка, и теперь требовалось извиниться перед ним за свою неправоту. Но он не мог этого сделать, потому что ему отчего-то казалось, что это понизит его авторитет, как рассудительного и строгого взрослого; покажет, что он тоже чувствителен, робок и раним. Нет. Надо оставаться сильным. Но все же мистер Вулф смягчился и тихо произнес:

- И как? Как тебе прогулка по Лондону? Хоть понравилась?

Миссис Вулф проснулась и ответила (её уход в себя для мужа остался незамеченным):

- Да. Точнее нет. Не знаю.

- Встретила кого-нибудь? - догадался мистер Вулф.

- Элиот. Попался мне сразу после долгого затворнического писания. Два месяца без перерыва. Нагнал на меня тоску. На меня легла его тень.

Мистер Вулф вздохнул.

- А ведь мозг, творящий литературу, нуждается в максимальной храбрости и уверенности в себе, как... средневековый рыцарь, - прошептал он.

Миссис Вулф пожала плечами. Приготовленная ею почка подмигивала  мужу. Повторно вскипел чайник (мистер Вулф его поставил, когда пришел).

- Я попробую? - спросил он, указав на остывающее блюдо.

Миссис Вулф улыбнулась и кивнула.

- Странная штука человеческий мозг! - сказала она, - Капризный, неверный, постоянно пугающийся теней! - она встала из-за стола, - Мой разговор с мистером Элиотом заслуживает быть тебе поведанным, однако не сегодня, потому что я устала, Пожалуй, я снова лягу.

iv

Если у женщины нет секса? Если она не может им заниматься в угоду своей физической или психологической особенности? Если она ассексуал? Да, если определяет себя таким страшным, грубо звучащим словом, имеет ли она право думать о сексе? Занимается ли она им мысленно?

    Мужчина, который сможет убедить миссис Вулф в том, что ей не нужно стесняться своего либидо, будет вознагражден по-царски. Она очень чутко реагирует на малейшие изменения в настроении партнера. Если он чуток, нежен и заботлив, ее сексуальность раскрывается, будто цветок под лучами солнца, и тогда в ее силах сделать так, чтобы мужчина почувствовал себя лучшим любовником на Земле.

    Ей не импонирует быстрый секс в грязных безлюдных закоулках Лондона, миссис Вулф предпочитает заниматься любовью, «поспешая медленно», в максимально комфортной обстановке.

    Она не прочь заняться сексом и у себя кабинете, так как чувствует себя там максимально защищенной. Когда миссис Вулф разоблачается в присутствии мужчины, ей очень важно услышать, как она прекрасна. Комплименты необходимы ей ничуть не меньше любовной прелюдии. Если партнер не спугнет ее своей грубостью и напором, она с удовольствием проложит своими губами маршрут по его эрогенным зонам, целуя и покусывая чувствительные местечки. Миссис Вулф может допустить занятие любовью ночью на пляже — лунный свет и шепот волн позволит ей раскрепоститься.

    Ее прикосновения легки и осторожны, миссис Вулф с удовольствием прикасается к партнеру, поглаживая его, и с не меньшим удовольствием принимает ответные ласки, чуть ли не мурлыча.

Иногда она - поклонница лесбийской любви, как правило, причина в том, что она считает мужчин слишком грубыми созданиями.

Например, Джеймс Джойс - зрелый козел.

    Джойс, привлекавший ее потому, что не может не привлечь, владевший ею духовно... Как бы не хотела она, чтобы это перелилось в физическую близость, но именно он ей сейчас лез в голову. Неотесанный, грубый, но именно от мысли о нем Миссис Вулф стонала, а иногда непроизвольно кричала...

- Вирджиния, снова? Снова началось? - спрашивал ее всегда беспокойный, всегда оберегающий, всегда такой милый Леонард, открывая дверь, иногда через нее (если миссис Вулф закрывалась изнутри, хотя мистер Вулф запрещал, постоянно злился на это, “ведь случись что, как он ей поможет, ну, правда?”).

- Нет, Леонард. Со мною все в порядке, - отвечала она, - Я так...

***

“Надеюсь, сон не вещий”, - именно с такой мыслью миссис Вулф открыла глаза.

Да, не вещий. Ведь приснился не в ночь с четверга на пятницу? Значит, ничего и не значит. И не предвещает. Глупые сны люди видят из-за тяжелой работы и жестокой жизни.

Когда сны им мешают ночью - невероятные, ужасные, - они просыпаются и хотят узнать, что это означает. Какой-то символ? О чем-то их предупредили?

Осторожно! Это просто сон. Люди интуитивно воспринимают его за знаки. Это стремление души к вполне разумному спокойствию. Если уж и изменять настоящую жизнь, то никак не окрасив ее негативно.

Да, она просто утомилась тяжелой работой. Ведь быстро заснула. А обычно. Обычно бывает совершенно иначе.

Она имела обыкновение, главным образом по ночам, когда движения души побуждали беспокоиться и бодрствовать, исследовать и строить в уме неслыханные сцены для передвижения, утверждения человеческих судеб и укрепления планов написания вещей огромнейших и трудно представляемых. И миссис Вулф казалось, что она изобретала вещи редкие и достойные того, чтобы их запомнить, перенести на бумагу и представить суду всех своих друзей, строгому суду Леонарда и даже еще более строгому - читательскому. Иной же раз вместо произведений подобного рода, она проектировала и строила некие сложнейшие задания газет и сочиняла многочисленные колонны текста с различными метафорами, связывая их по-новому и изящно. Жаль только, что это всё - сны. Наутро миссис Вулф снова просыпалась раздраженной, часто вновь с головной болью и мыслями о том, что она как была не способна к литературному труду, так невежей и осталась.

***

    Миссис Вулф заканчивала роман, силы были на пределе, и, как всегда, ей казалось, что все получалось не так, читатели не поймут её замысла.

По-моему, нам не дано знать, какое событие в нашей жизни окажется главным, какое - второстепенным. Бывает по-разному. Стоит задуматься о важности мелочей. К тому же, у каждого своё главное, свое второстепенное?

Мы слишком просто, легковесно, как данность принимаем каждый отдельный день, что он должен состоять из различных событий, мыслей, переживаний, впечатлений. И нужно определенное усилие, чтобы “в одном мгновенье видеть вечность, огромный мир - в зерне песка, в единой горсти - бесконечность и небо в чашечке цветка”. (Не удержалась, чтобы не процитировать эти ясные прозрачные строчки Блейка.)

Вот! Даже он, даже Блейк со мной согласен. Теперь я точно уверена: не надо стыдиться говорить о мелочах. Ведь порою лишь в одной, мимолетной, малозначительной реплике ярче, чем в мириаде абзацев нелепейших книг вдруг открывается нечто. И вообще, так бывает сплошь и рядом.

Объемность достигается осадками разнообразных впечатлений.

    Потом миссис Вулф стала размышлять, а что же в сущности делает она, и решила, как всегда бывает в таких случаях, когда книга застревает, что недостаточно продуман план, - она то сокращает, то вырезает, то меняет местами, всюду сомневается - значит, заблудилась?

v

***

- Закончила читать “Улисса” и я думаю, что этот выстрел мимо цели, - говорила миссис Вулф, спускаясь к обеду, - Талант, конечно, есть, но низшей пробы. Слишком многословно. Противно. Претенциозно. Невоспитанно, и не только в общепринятом смысле, но и в литературном тоже. Первоклассная проза, как я понимаю, требует не перебарщивать с трюками; слишком много фокусов - это опасно. Мне все время приходил на память неоперившийся ученик закрытой школы, у которого много идей и много энергии, но который из-за неуверенности в себе и эгоизма теряет голову и становится экстравагантным, манерным, шумным, неловким.

- И… дорогая?

- Я думаю, это будет большой ошибкой, Леонард, если ты опубликуешь этот роман в нашем издательстве. К тому же безграмотность, которую ты так не любишь... Бог весть, когда этот роман станет нормально вычитанным.

- Да, я тоже лишусь рассудка, Вирджиния.

- В точку, Леонард, в точку. Здесь мне и прибавить нечего.

- Что ж. Решено. После обеда мне надо будет уведомить автора о решении. Этим и займусь.

Миссис Вулф ушла к себе, заперлась и долго размышляла. Сегодня день, когда должен быть нанесен решительный удар...

“Начинается движение”, - чувствует миссис Вулф, она шагает к стене, поворачивается и зигзагами вновь идет к креслу, она думает и самое важное для нее сейчас то, что в данную минуту происходит в голове.

Трепещущая, настроенная на “свою” волну, чем-то на редкость впечатленная, миссис Вулф дрожащей рукой цепляется за какую-то позолоченную ручку и, машинально схватив со стола тетрадь, опускается в кресло. Несколько минут, чтобы её раскрыть...

   “Многие люди сравнивают убийство эмбриона с убийством родившегося человека. Логика простая - человека убивать нельзя, а эмбрион принадлежит к биологическому виду - человек. Но эта логика ошибочна и по факту вводит новый безосновательный запрет.
    Запрет на убийство людей был введен людьми по простой причине - все хотят жить, и никто не хочет быть убитым. Но речь ведь здесь идет не о человеке в буквальном смысле, а о личности. Умирать не хотят личности, а не тела людей. Только человек с психической жизнью может чего-то хотеть.
    У зародыша нет личности, она появится только после рождения. Значит, убийство зародыша не является убийством личности и не попадает под запрет убийства человека.
    Точно такую же ошибку человечество делает, когда говорит, что аборты - это убийства детей. Есть большая разница между эмбрионом и ребенком: ребенок - личность, он начал психическую жизнь, начал думать, чего-то хотеть, а эмбрион - у него нет психической жизни.
    Аборт - отмена существования личности в будущем - прекращение не начавшейся жизни. Если это достаточное основание для запрета абортов, то столько же не начавшихся жизней отменяются, если женщина не рожает детей непрерывно и избавляется от своей яйцеклетки каждый месяц, которая могла бы стать человеком?
    Пока женщина вынашивает эмбрион, она является живым инкубатором. Запрет абортов принуждает её работать инкубатором в течение беременности. Этот же запрет принуждает женщину содержать ребенка до его совершеннолетия. По факту девушек собираются сделать рабами своих будущих детей, скорее всего, с целью повышения рождаемости в стране. Но запрет на аборт работает не только против матери, но и против детей тоже. Дети, родившиеся от такого запрета, с высокой вероятностью будут на содержании нищих, сломленных, подавленных матерей или окажутся в детдомах. Появление детей должно быть осознанным и взвешенным решением. Те же женщины, которые выступают против абортов, скорее всего детей хотят. Есть женщины и девушки, которые их не хотят, и они тоже личности. Предлагаю уважать желания других людей”.

Физическое ощущение победы и свободы! Хорошо ли, плохо ли, дело сделано; и не просто сделано, а завершено. Basta! Finita la commedia!

“У меня все просят и просят статьи. Вот статья. По-моему, вышло неплохо”

vi

    Чтобы всё это сделать, Джойсу даже не нужно было быть знакомым с Вирджинией Вулф, думать о ней. Ибо зачем же тогда сдался Беккет, которого он взял в литературные секретари, назначил своим учеником, наследником и женихом своей дочери Лючии?

    Сэмюэль был обречён. Жить с Джойсом в его доме, писать, как Джойс что-то своё и под его диктовку ему, спать с его дочерью так, как Джойс спал со своей женой Норой, зачем-то подражая, носить очки, слепнуть и превращаться в мертвеца, как с каждым днём слеп и превращался в живого мертвеца уже тогда его великий кормилец.

    Но откуда-то у двадцатичетырёхлетнего Сэмюэля Баркли Беккета нашлись силы не становиться Джойсом, отказаться от наследства и от Лючии (она – любящая, брошенная – не вынесет разрыва отношений, сойдёт с ума, лечить её – безуспешно – будет доктор Карл Густав Юнг), оставить Париж, вернуться в Дублин. Джойс посмеивался: давай, давай, я тоже возвращался в Дублин, тоже работал там учителем и спустя два года снова уехал оттуда – навсегда. Тут он был прав: проработав два года, четыре семестра, преподавателем французской литературы в колледже Святой Троицы, Беккет вновь сорвется с места и навечно оставит Дублин: будет жить в Лондоне, Германии, Италии, даже во Франции, но только не в Париже, где его будет ждать уверенный в том, что запараллеленное им никогда никому не распараллелить, Джойс.

Джойс знает почти всё, не знает лишь одного, что юноша Беккет умеет подчищать прошлое и не только своё собственное, но и прошлое других людей. Некоторые отнюдь не глупые словари будут, не уставая гласить: «Часто встречающееся утверждение, что Беккет был секретарём Джойса, не соответствует действительности»).

***

- Вы его читали?

“Вы читали мистера Джойса? Вы читали Джойса? Вы читали очаровательный сборник Джойса? Вы читали... рассказ...”. Повсюду она слышит о нем. Естественно, как литературный критик, которому необходимо быть в курсе всех культурных событий Лондона, касающихся ее дела…

 Вирджиния давно принималась за “Улисса”. Он еще спрашивает!

- А есть кто не смог? - раздраженно спросила миссис Вулф.

Молодой автор пожал плечами.

- Да. Посему я и хотел бы, миссис Вулф, услышать Ваши за и против.

Миссис Вулф передернуло. “Надеюсь, он не заметит? Отчего? Что?” Почему ее так раздражал этот молодой автор, она не понимала. Но ей не хотелось с ним ни идти, ни говорить. У нее от его присутствия болит голова. Сэмуэль Баркли Беккет ей ничего не сделал. Он ни в чем не виноват. Но все же в нем что-то имелось такое, что вызывало у нее тошноту. Здесь она впервые столкнулась с тем, что работа бывает нелюбимой и сложной.

- Одолела двести страниц и была удивлена, вдохновлена, очарована, заинтересована первыми двумя-тремя главами - до конца сцены на кладбище, а потом удивлена, утомлена, раздражена и разочарована бесконечным подростковым расчесыванием прыщей. И мистер Элиот, великий мистер Элиот, считает этот роман равным “Войне и Миру”! Неграмотная, грубая книга; книга бедного самоучки, а все мы знаем, какие у этих самоучек печальные, эгоистичные, напористые, грубые, страшные и в высшей степени тошнотворные книги! – чуть повысив голос в конце, ответила она и ненадолго задумалась, - И еще мне кажется, если страдаешь анимией, как мистер Элиот, то в крови видишь красоту. Так как я человек в этом смысле нормальный, то мне очень скоро вновь захотелось классики. Это я могу дочитать и потом.

Он был очарован ею. Возможно, именно эта встреча спровоцировала его изменить всё, изменить, чтобы просто быть в добром отношении с миссис Вулф, чтобы она просто уважала его.

    Измениться Сэмуэлю Беккету было вполне по силам. План Сэмуэля Баркли Беккета был ясным и простым.

    - Всё очень просто, – сказал себе он, возвращаясь от миссис Вулф, – Чтобы не быть Джойсом, надо делать всё наоборот: Джойс всю жизнь боялся политики и прятался от войн и революций – я этого делать не стану; Джойс пишет по-английски, я буду – по-французски; Джойс всегда преклонялся перед жанром драмы и ставил её выше романов и рассказов, выше поэзии, но обе его драматические попытки – и ранняя, 1899-го года, «Блестящая карьера» – неудачное подражание Ибсену, и следующая, в 1915-ом, «Изгнанники», ещё одно неудачное подражание Ибсену, – закончились ничем, полной ерундой и доказательством того, что Джеймс Джойс совершенно неспособен сочинять пьесы. Я же напишу несколько романов, больше, чем у него, пять или шесть, но главное – не романы, главное – я буду писать пьесы, и Ибсен тут будет абсолютно ни при чём…

    И Сэмуэль Беккет, тот самый малый, который прислуживал величайшему гению, который чуть ли не землю за ним целовал, вдруг, в один миг испытал ко всему отвращение. Ко всему, что было до этого момента, - жизни со своим другом и якобы учителем Джеймсом Аллоизиусом Джойсом

vii

Мистер Вулф протер руки полотенцем, подошел к столу, сел.

- Приятного аппетита, дорогая, - произнес он.

- Приятного аппетита, дорогой, - ответила миссис Вулф.

С минуту они молча ели, причем миссис Вулф именно ела, за обедом она всю себя посвящала процессу прожевывания пищи и не любила отвлекаться ни на что другое, не любила тревоги, шума, внезапных гостей или изменений запланированного меню. Порой миссис Вулф раздражало в процессе приема пищи даже малейшее отклонение в последовательности ее приема или, скажем, в сервировке стола: это совершенно неверно, что литераторы не следят за своим здоровьем, рационом и режимом дня. Скорее наоборот, литераторы все превращают в искусство; а если не в него, то в незыблемый закон, потому что хоть что-то в их жизни должно придерживаться строгого порядка. Миссис Вулф ела, зато же мистер Вулф, казалось, где-то летал в облаках. Он сидел и что-то обдумывал. Через некоторое время он обратился к жене:

- И ты считаешь, у того автора нет больше шансов? Он ведь написал весьма неплохой сборник рассказов.

- У Джойса?

- Да, да. У Джойса.

- Все надеются, что эта шумность, неловкость, это то, что заставляет доброжелательных людей жалеть себя, а безразличных - раздражаться; все надеются, что это у него пройдет с возрастом. Авторы взрослеют! Но в случае Джойса, так как ему уже сорок, эти надежды, вряд ли, осуществятся. Я читала невнимательно и лишь один раз; а это ненадежно, и, несомненно, я более небрежно, чем требуется по совести, отнеслась к его достоинствам. Я чувствую попадание и жжение мириадов крошечных пуль; однако от этого не получаешь смертельного удара прямо в лицо. И я думаю, и думаю, что это правильно, хорошая вещь сражает с первого прочтения, должна сражать - иначе зачем ее таковой называть? Нельзя перечитывать книгу и пытаться убедить себя, что она хороша.

- Знаешь, Вирджиния, я думаю, теперь мне придется тебя огорчить.

Миссис Вулф вопросительно взглянула на него.

- Ну, в американской “Нейшн” появилась очень умная рецензия, которая анализирует содержание романа; и делает это куда убедительнее, чем сделала ты... Я не спорю, Вирджиния, в первом впечатлении есть свои достоинства, там  своя правда, но... На этот раз, должен признать, мы провалились, не приняв этот роман.

- Надо же? Надо еще раз перечитать некоторые главы. Возможно, современникам не под силу оценить настоящую красоту. Но она, пожалуй, должна ошеломлять, а я не была ошеломлена. Опять же, я была раздражена. Как сейчас.

Мистер Вулф только пожал плечами, тяжело встал и тяжело пошагал обратно к делам - в типографию.

Миссис Вулф проводила его теплым взглядом. Наверное, более ласковым, чем он того заслуживал. Ведь она все еще на него злилась. Опять. Вспышки острой обиды возникали периодически. Ибо, конечно...

Конечно, очень неприятно, когда есть ощущение, что твой муж - это не поддержка, а критик и обидчик. Но я думаю, человек, который сам не достиг того, чего хотел, безусловно, чувствует свою несостоятельность и неполноценность и компенсирует её болезненными уколами чужому самолюбию.

Поэтому вместо того, чтобы расстраиваться, нужно сказать себе, что мне его просто жалко: единственное, что у него есть в жизни - это потребность кого-то критиковать, чтобы почувствовать свою значимость. Если вместо того, чтобы воспринимать его критику всерьёз и обижаться, в душе его жалеть, то не сомневаюсь, что через некоторое время я смогу выработать в себе полную устойчивость к его замечаниям. Это непросто, так как в каждом из нас сидит маленький ребенок, которому очень хочется, чтобы им были довольны. Но необходимо начать процесс перехода к “взрослому” восприятию Леонарда, я же ясно вижу мотивы его поступков. Итак, ребяческое поведение Леонарда мне не мешает, а вызывает лишь сочувственную улыбку.

Быть счастливой и довольной своей жизнью и не позволять Леонарду отнимать эту радость. Найти в себе силы по-человечески сочувствовать.

viii

    - А может быть...

    Долгая пауза. Уже молчание. Минуту... Две... Семь...

    Мистер Вулф не выдержал:

    - Что “может быть”?

    - Мне следует написать какой-либо роман... В духе того парня, ну, как его там?

    Миссис Вулф защелкала пальцами, хмурясь, будто и вправду позабыла того, кого позабыть было ну никак невозможно. Невозможно хотя бы за интеллект. Тугодум мистер Вулф на помощь не приходил (как она рассчитывала), да и вряд ли смог бы - слишком много их, современных авторов в Британии развелось, посему миссис Вулф пришлось прекратить свое мнимое беспамятство и она произнесла:

- Ах да! Джеймс Джойс! - вновь забегала по комнате, почти диктуя, - Рассказ об одном дне, прожитом одним обывателем из одного некрупного городка... Почему бы мне, - миссис Вулф перестала носиться перед мужем туда-сюда, остановилась, прищурилась, - Не написать что-нибудь об одном дне, или нескольких часах простой английской женщины... В чем он состоит. Из чего эта жизнь..?

***

Миссис Вулф проснулась. Села на край кровати, свесив ноги. Как тяжело, как тяжело вставать, одеваться во вчерашнее белье. Натягивать колготки! Стоять: умываться и смотреть на на день постаревшее лицо. Утро. Оно наступило еще раз, не спросив: а нужно ли кому?

Миссис Вулф расправила плечи, вздохнула.

Первое, о чем нужно позаботиться, это выпить стакан чистой воды. Намечается, наверное, такой роскошный день, а она никак не хочет трудиться. Голова пуста, в ней даже не затеряно ни одного беспутного слова. Однако от течения жизни не убежишь.

Покончив с гигиеной, миссис Вулф взялась за чернее ночи кофе. Выпить в одиночестве свою горькую чашку. Бессмысленно выкурила пару сигарет. Потом стала соображать, чем же заняться.

Срочных дел не было, точнее, не было ни возможности, ни какого-либо желания ими заниматься. Снова идти гулять? Теперь заснуть ей не удастся. Да и стыдно. Миссис Вулф слышала, как в типографии уже возится мистер Вулф и, ничего не делая сама, чувствовала неловкость. И нервничала. Начинался день, предвещая жизнь - наполненную и блестящую... Леонард вон уже занимается делами, хотя только переболел простудой и все еще слаб. “Идеи бьются, но, увы, исчезают, - огорчилась миссис Вулф, - Надо хотя бы дать знать, что я тоже рано встала, и не валяюсь в постели без дела. Я просто схожу с ума”, - решила она и открыла дверь наружу.

Внизу мистер Вулф увлеченно продолжал писать свои записки.

“Интересно, почему человек, который знает о литературной работе практически все, вот уже сколько времени не может написать продаваемой заметной книги?” - подумала миссис Вулф. - “Каждая книга, каждая его книга словно обречена на несовершенство”.

Он молчит, закрывает глаза, открывает глаза, закрывает, откидывается назад, а миссис Вулф наблюдает и ждет, боясь шелохнуться и спугнуть прекрасную картину. И все же она большой бездельник?

Это забавно, мистер Вулф её, наконец, замечает, произносит еле слышно и совершенно спокойно (интересно, а он давно знал, что она за ним шпионит?):

- Проснулась?

- Да.

- Хорошо спала?

- Да.

- Вирджиния, давай поговорим. - В этих его словах - “давай поговорим” - звучала смутная тревога, он будто снова о чем-то беспокоился и снова, наверняка, беспричинно чувствовал себя виноватым, - Идем, идем на улицу...

И если мистер Вулф действительно беспокоился, то жаль, что миссис Вулф абсолютно не переживала. Она стояла, беспечно вдыхая свежий воздух после затхлого, спертого воздуха в доме и ждала.

- Твой метод, Вирджиния.

- М?

- Твой стиль.

- Да?

- Давай, я тебе расскажу одну историю из курса математики. В математике есть такой ученый Готфрид Вильгельм Лейбниц. И в математике есть такая штука, которую он там открыл, называется она математический анализ. Лейбниц посвятил этому открытию почти всю свою жизнь, треть ее точно - с тысяча шестисот шестидесятых годов до самой смерти он занимался математикой. Он понимал важность своего открытия, потому что в будущем математический анализ позволил... - мистер Вулф поднял голову, показывая этим, как значимо было открытие ученого. - Но Лейбниц был простым ученым, отдавшим всего себя науке. Был еще Иссаак Ньютон. Также известный ученый в областях математики и физики, больше физики, ибо ею он и занимался. Этот ученый был профессором Тринити-колледжа и президентом Королевского Общества. И он, юнец, давивший себе глазные яблоки ради любопытства, запатентовал открытие Лейбница. Доказать, кому по праву принадлежит математический анализ смог только какой-то добряк, Вирджиния. Я забыл его имя, но им, видимо, являлся один из тех ученых, которые не имели интересов в области математики и тесной дружбы с кем-нибудь из двух вечных оппонентов. Просто задав Ньютону обычный вопрос, из которого стало ясно, что запатентовать-то математический анализ Ньютон запатентовал, но только понятия, что именно это такое, великий ученый совсем не имеет. Конечно, никто не послушал простодушного добряка, ведь Ньютон все-таки профессор и экс-президент!

- К чему ты клонишь?

- К тому, - признался мистер Вулф, - Что боюсь, такое может произойти и с тобой.

- О чем ты?

- Джеймс Джойс. Так как его роман весомее, хотя пока только еще в виде потертой бумаги и с огромным количеством орфографических ошибок, но первым делом будут говорить о нем. О его методе, и совсем забудут, кому он изначально принадлежал на самом деле.

- Это потому что он - мужчина, а я - женщина.

Мистер Вулф печально вздохнул. Но он удивил её, будто бы взял и обнял её…

***

Миссис Вулф поднимается по лестнице, входит в комнату. Садится за своё рабочее место. С минуту смотрит перед собой и вдруг ощущает: произошло интереснейшее событие: она успокоилась, но не смирилась. Она заново родилась!

Она любит Леонарда Сидни Вулфа, любит его чистой, бесхитростной любовью, не хочет от него убежать. Кажется невероятным, но она даже не испытывает раздражения к месту, которое он (хорошо, они) избрали в итоге своим домом. Всё будет хорошо. Она перестает грустить, перестает унывать. Ричмонд еще лучше других. Конечно же, он лучше. Хотя и типичный пригород.

“Так. Спуститься к Нелли и обсудить меню будущего обеда”.

    “...я выбираю по одному персонажу в каждой эпохе и пишу о нем и обо всем, что вокруг него. Замечательное занятие. А теперь я с удовольствием замечаю, что уже семь и мне пора готовить обед”.

    - Обед, мадам? - удивилась Нелли, и ее левая бровь причудливо вздернулась.

    Это всегда чрезвычайно веселило миссис Вулф. Она улыбнулась:

- Да, Нелли.

“Неужели я всё это подумала вслух”?

    - Но я же всегда его готовлю... Неужели...

    - Нет-нет, Нелли, - перебила Вирджиния служанку, понимая, что сейчас начнется, - Ни в коем случае. Ты прекрасный повар... Просто... Просто я сегодня хочу приготовить любимому мужу сама.

    “О как!” - подумалось Нелли, - “Второе дыханье любви?” Но, конечно же, ей подумалось это не вслух, и она, поклонившись, тихо ушла к себе.

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Чт января 21, 2016, 14:07:06 Сначала мне эта вещь показалась какой-то пародией, шуткой. Но когда я погрузилась в нее глубже, то поняла, что это достаточно серьезное произведение, хотя иронии здесь через край. Всё это было бы очень смешно, если бы не было так грустно, поскольку мы знаем историю жизни и болезни Вирджинии Вульф, ну или, по крайней мере, что-то слышали об этом. Но грусть, оставшаяся после прочтения этого произведения, была очень светлой. Руслан весьма точно сумел показать то, что происходит в голове творческой личности, это балансирование сознания на грани реальной и внутренней (воображаемой) жизни: когда трудно определить хочется ли тебе чего-то на самом деле или тебе этого хочется только в твоем воображении. Причем сделал он это не занудно и болезненно, а тонко, изящно и с юмором. А вообще, для меня это история любви. Так как любил Вирджинию тугодум Леонард, никто бы не смог её любить. Потому что невозможно. Поскольку мы еще не научились и, вряд ли, когда-нибудь научимся читать в душах друг друга, как в книгах. Последняя правка: января 21, 2016, 14:09:55 пользователем Ирина Митрофанова

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.