Дина Яковлевна всегда делала в жизни то, что ей понятней и ближе, тем самым раздражала сына и невестку. Её считали неуживчивой, а своеобразное  отношение к окружающему миру и последующие поступки  ― вредной блажью.

―Упрямство, граничащее с тупостью, ― ворчала белолицая невестка,  правый глаз которой  ритмично подёргивался, как только речь заходила о свекрови.― И шо? Наша мамочка и есть тянучка моих больных нервов.

Дина и  сама не могла объяснить природу собственных поступков. Со слов сына, упрямый человек часто терпит поражение, остро испытывая на себе последствия дурного характера. Жизнь с матерью закалила сына,  который  крайне редко вступал в спор и не пытался её переубедить. Но сейчас всё изменилось.  Обосновавшись в городе Умани, сын звонил ей каждый день с одним и тем же вопросом.

―И шо тебе делать в этом обрушающемся месте? Продавай дом и переезжай ко мне, ― настаивал сын.

Дине Яковлевне казалось, что он выманивает её из дома с тайным умыслом, всячески уходила от разговора.

― Она нарочно ищет отговорки, шоб доконать меня… Да, да, меня, ― бубнила невестка.

Оказавшись одна в городе, из которого многочисленная родня разлетелась, как рубиновые зёрна граната в золотые израильские дали, Дина запирала ставни, клеила к стёклам подряд  без разбору бумажные иконки, псалмы Давида вперемешку с мужниными фотографиями Храмовой горы.

           По ночам Дина вела счёт миномётным снарядам,  пролетающим над  домом, но  убеждала себя, что это всего лишь упругие каменные мячи, которыми обмениваются между собой две команды сумасшедших игроков, что это вовсе не война, а так, компьютерная программа, способная в любую минуту остановить  игру. То ли волейболист оказался профаном, то ли новенькая, сияющая как пасхальное яйцо, крыша, не готова была отразить удар, но Дина, пересидев под кроватью очередную обстрельную ночь, не смогла защитить собственный дом.

Если лишить человека осёдлой точки заземления, он не нужен никому, даже себе. «Заграницами», переездами, поисками лучшей доли не изменить человека, вросшего корнем в планету, имя которой родной дом. А главное ― не переломить его волю.

В прихожей  сквозь дыру в кровле плыла стеклянная пыль, а в развороченной снарядом стене плаксиво икала маленькая рыжая собачка Девочка, слёзы закипали в щёлках чёрненьких глазок.

 ―И всё же, Девочка, у обстрелов есть преимущество,  ― шептала Дина, прижимаясь  губами к золотому комочку, ― эра кочёвки ― возобновления прежних дружеских  связей.

И она оказалась права.

Флигель, фотографическая мастерская мужа, где последние годы супруг проводил большую часть времени в подвале для проявки плёнки, напоминал по красоте пряничный домик из сказок братьев Гримм. Стоило Дине закрыть глаза, как видится ей муж, переваливающейся тяжёлой походкой идёт по садовой дорожке, задыхаясь от избыточного веса, обвешенный фотоаппаратами. Именно сюда, в  просторный подвал, спасаясь от  обстрелов, стекались  испуганные подруги и соседи. Вместе с ними появился  хрупкий головастый светловолосый мальчик по имени Игорёк.  Сутками стоял он неподвижно в дальнем углу. По ночам, обессилив от слёз, засыпал на описанном матрасе.  Дина принесла из дома подушки и перину, но ребёнок брыкался, отвергая любое проявление заботы. 

― Мама за кушаньем пошла. Когда она вернётся? ― однажды подал голос Игорёк. ― А вот сейчас лизну стену, а она окажется солёной. ― А так сладенького хочется! ― повторял он,  поминутно ударяясь лбом о стену.

— Знаешь, Игорёк, когда прежняя обустроенная жизнь незаметно выскальзывает в створку окна, кажется, навсегда, нужно придумать ей сестру-близнеца, а мы изобретём тянучку.

Утром Дина, наконец, решилась обследовать крохотную кладовую в дальнем углу подземного помещения. Ключ находился здесь же, над дверью, в углублении стены. Кроме железной бочки, тщательно покрашенной в ядовито лимонный цвет с надписью «Не вскрывать. Убьёт», повсюду валялись обрезки фотобумаги, ржавые щипцы стреноженно торчали из мучнистой колбы, пиджак мужа на вешалке замер  от наглости, с которой Дина шарила по углам святая святых его мастерской. Крышка бочки не поддавалась, пришлось отбивать молотком. Бочка до краёв была наполнена  фотографиями незнакомой женщины в обнимку с Дининым мужем, голых как Ева и Адам перед соитием. Позы не отличались разнообразием. Груди напоминали тыквы, съёжившиеся от сырости, а кожаная дудочка мужа сломанную свирель. Глянец бумаги поблёк, лишённый солнечных лучей, и деформировал блудницу до искривленно раскинутых ног.

― Вот где раздавались поцелуи твоего мужа! Под землёй! ― взвизгнула троюродная тетка Сима.

Дине бы воскликнуть: «Подлец! Он обманывал меня, а ведь я пожертвовала лучшими годами своей молодости». Услышав лёгкий смех, тётка оглядела Дину  с раздражением. Ей показалось, что Дина высмеивает собственную слабость  личных отношений с мужем, праведный гнев более уместен в данный момент.  Дина радовалась совсем по другому поводу, она  не могла оторвать взгляд  от полки, на которой красовались две бутыли с мёдом, подернутые серебристой патокой.  Они-то и определили  градус счастья, который зашкаливало по Фаренгейту.

К обеду водружённая под деревом бочка впитала жар не только летящих снарядов, но и любовного экстаза игривого фотографа и его натурщицы. Тишину угадывал  Игорёк. Стараясь вписаться в отведённый для молчания орудий отрезок времени, дрова добывали в соседней посадке.

Янтарно-упругой радугой стоял пар над кастрюлькой с сахаром, в которую покорно тёк мед. Позвякивали кольца, тонкими пальцами плавно помешивала она содержимое серебряной ложечкой, раскрасневшись от жара, то и дело откидывала с лица вьющуюся прядь  волос.

― Держи тянучку, Игорёк! ― Дина подошла к мальчику. 

Игорёк поднёс содержимое ко рту,  аромат корицы струился в воздухе, затем поспешно сунул в рот сладость, точно боялся, что отнимут, и ещё долго скрёб ложкой по ободку тарелки. 

Так началась эра тянучек.

Несколько дней спустя  состав «детей подземелья» значительно пополнился.

― Мы к вам. Нас разбомбили, ― сообщили соседи.

Прибытие новых обитателей, в основном  стариков, представляло угрозу  жизни тянучек. В моменты наивысшей опасности просыпался аппетит, точно испуганный зверь, перетиравший пищу впрок. Последние две картофелины Дина нашла в дальнем углу погреба, они тихонько пролежали до лета,  синими побегами тянулись вверх назло разрывавшимся снарядам.

На спиртовке сварили суп, и Дина подумала, что, возможно, эта похлебка последняя в их жизни.  Пищи катастрофически не хватало. Сахар таял на глазах, как арктические льды  от вселенского потепления. А Игорёк ждал тянучку, как рождественское чудо жарким августовским днем.

Сегодня день выдался палящий, ссохшиеся от зноя листья, осыпаясь, напоминали издалека стаю воробьёв.

Дина Яковлевна пересекла  пустынную площадь,  где с постамента разогретый  солнцем Ильич указывал путь в светлое будущее. Перебежками, мимо закрытых магазинов, по обезлюженным  улицам добралась до остановки, а затем опустилась на корточки за ограждением, прижав к груди стихи Мани Лейба в надежде, что поэт защитит её от беды. И когда полупустой автобус с обезличенным кондуктором сорвался с места, Дина продолжила повторять: «Яхве, защити! Христос — моя сила!»  Чем громче работали орудия, тем яростней хотела жить.

Дина ехала в гуманитарный штаб, чтобы заработать продуктовый пакет, содержимое которого должно было взбодрить её и без того голодный желудок. Под штаб приспособили стадион, который  по утрам напоминал гудящий разношерстный человеческий улей. От быстроты, с которой Дина лущила пакеты, сводило пальцы, и они взлетали точно трепетные птицы над головами вьющейся  цепочки работяг. От одной позиции продуктов к другой, прогибаясь под тяжестью пакета, в который собирались мука,  крупы, чай, тушёнка,  сахар, приходилось вышагивать  по пятьдесят кругов.  Кормили скромно, но хлеба давали вволю.

― Смерть заскакивает в дома и хватает людей, ― упрямо сопел в трубку сын. ― Ты нашла покупателей на дом? Смотри, не продешеви, там хитрые люди…

В тесном помещении пункта охраны, как раз напротив входной двери, после работы каждого волонтёра принято досматривать. Особенно тщательно подверглась обыску Дина Яковлевна, у которой молодая охранница в медицинских перчатках на глазах притихшей толпы извлекла из тайного кармана, пришитого к тыльной стороне джинсов, 300 граммов сахара. Девушка, с чувством нескрываемого превосходства, демонстрировала находку, охранники, обступив Дину со всех сторон, сомкнули кольцо.

― Воровка! Наживаясь на чужом несчастии! Обираешь  детей и стариков.

У Дины  дрожал подбородок. Но она, как говаривала невестка, упряма до тупости,  саркастически окинула охранников взглядом, чем вызвала ещё большие нападки.

― И шо? Меня опять через войну загоняют в гетто? Только теперь под землю! Так нет же!  ― заорала Дина и ткнула начальнику охраны округлый кукиш.

Она  буквально неслась по тропинке к дому, старалась не глядеть в глаза  обезглавленным деревьям, на листьях которых искрилась паутина, точно волос рано поседевшего Иисуса. Небо сгустилось, напоминая свежевыпеченный сметанник, и только солнце нет-нет, и заглядывало в лицо. Весть о случившемся каким-то образом дошла до сына. Невестка при воспоминании о войне и свекрови впадала в истерику.

―Ты это делаешь нарочно, шоб нам жилось плохо! ― кричал сын из далёкой Умани. ―Надеюсь, через людей, которые околачиваются в доме, ты сбережёшь нашу мебель?

На редкость крепкое молчание воцарилось в подвале. Игорёк протянул Дине сахарного петушка, единственное сокровище, которым безраздельно владел на огромной, сытой планете, оставив  отметину молочного зуба на карамельном оперении!

Дина Яковлевна, не сказав ни слова, вернулась в полуразрушенный дом, осторожно вскрыла половицу в спальне, где хранила тайное сокровище — золотой браслет. Десяток раз подряд она вынимала из несговорчивого тайника воспоминания, оглаживая тонкими пальцами веснушчатую любовь к давно ушедшему дарителю. Касалась губам изящной огранки и придумывала-придумывала продолжение несостоявшейся истории. Говорят, что усталость истощает любовь. Ничего подобного! Браслет стал фетишем, придавал остроту желания, усиливая и без того избыточную горячечность пульсирующей крови. Затем,  не предупредив, Дина надолго  исчезла из дома.

Однажды ночью, когда тревожное ожидание бродило среди спящих по углам,  Игорька разбудил запах ванили вперемежку с мякотным ароматом картофельного пюре и мяса. Не сотрясалась земля, взяв тайм аут, лишь большие спелые звёзды беззвучно ронял Господь. Радужное пламя озаряло тонкую знакомую фигуру. Игорёк  вскочил с матраса и с криком: «Она вернулась!» бросился к Дине.

― Дитё, помогай! Пировать будем,― услышал он знакомый голос.

Перед измученными голодом и страхом людьми Дина вытряхнула гору продуктов,  и, конечно, пакеты с сахаром, потому что единственному ребенку на планете так не хватало сладкого.

В ту ночь Игорёк крепко спал.  Не для него миномёт перекраивал судьбы обитателей подземелья, потому что мальчишка был убеждён: жизнь намного веселее, чем представляют её себе эти мрачные, серьёзные взрослые.