- Сергеевна! За подарками-то пойдёшь? Давай, поползли!

Вопрос сопровождался несильным толчком в бок — не на каждое слово Вера Сергеевна теперь соглашалась повернуться. Большую часть дня она проводила, лёжа лицом к стенке. Было зябко, но двигаться не хотелось. Все занятия свелись к одному — ковырять ногтём обильно отшелушившуюся со стены краску. Стена была противного коричневого цвета, а под старой краской – другая, синяя, тоже растрескавшаяся. Вставала Вера Сергеевна нынче только в столовую да в туалет. Впрочем, о туалете лучше не вспоминать — она терпела столько, сколько могла, чтобы отсрочить поход «по нужде». По этой самой причине и есть старалась поменьше. А если добрая Наденька с кухни приносила еду прямо в «палату», как мысленно называла Вера Сергеевна помещение, в котором ей предстояло провести остаток жизни, то и вовсе не стоило выходить.

— Смотри, опять самое лучшее разберут, — проскрипела Анна Ивановна.

— Ох, Аннушка, скажете тоже… — пропела нежным, как у девушки, голоском Зинаида. — Ну, как там можно разглядеть — что лучшее, что не лучшее? Я, например, рада всему — люди старались, тратили своё время, собирали для нас подарочки…

— Да положили всякую чепуху, дешёвку, чего не жалко, — пригвоздила Анна Ивановна. — Совесть перед праздником успокаивают.

Анна Ивановна в прошлом преподавала биологию в поселковой школе и слыла тёткой резкой и суровой.

— Ложуть то, что разрешено, — вздохнула тётя Дуся, как называли её все, даже ровесники. — А то если кому что подороже положуть, другие расстроятся, обидятся… Вот как с моей шкатулочкой получилося…

Даже не поворачиваясь Вера Сергеевна отлично представила, как по круглому, испещренному морщинами лицу тёти Дуси покатались слеза. Действительно, отвратительная история случилась тогда со шкатулочкой. Вот только «другие» тут были ни при чём.  Умнее надо быть, не ставить на всеобщее обозрение такую перламутровую красоту — как будто забыла про загребущие ручки Тоньки…  Тяжёлые ручищи. Уколы у неё получаются такие, что потом вся задница отваливается. Да ещё и скажет какую гадость, типа: «И чего вас, старпёров, колоть, на тот свет пора, а всё туда же – коли их, лечи! Да стой ты нормально, а то так засажу — не сядешь!»

 «Она потому такая злая, что у неё личное горе», — качала головой интеллигентная Зинаида, и три оставшиеся на её лысине завитушки сочувственно тряслись. Завивалась Зинаида регулярно, без кудряшек, подведенных стрелочкой губ, нарисованных бровей и густо  наложенных румян «в люди» — то есть в коридор — не выходила.

Медсестре Тоньке, конечно же, не позавидуешь. Мужа у неё никогда не было, дочке сразу после рождения поставили отставание. Раньше, когда Вера Сергеевна ещё выходила из комнаты, она часто видела девочку Лизочку в «красном уголке», как называлась комната для культурного времяпровождения. Комнату украшало старое пианино без педалей и нескольких клавиш, потасканный аккордеон, две книжные полки и бюст Ильича, разрисованный одним дедом-хулиганом так, что идеал прошлого стал выглядеть устрашающе — особенно по вечерам, при тусклом освещении. Один зуб у него залезал на губу, один глаз был замазан чёрным, другой таращился, а незаурядный лоб венчало неприличное слово.

Восьмилетняя Лизочка в школу не ходила, должно быть, не взяли. Она сидела обычно в развалившемся кресле под полками и резала разложенные на столике книжки. Вырезала страницы из одних, вклеивала их в другие. Замечаний девочке никто не делал — с Тонькой никто не желал связываться. Странно, что умственно отсталому ребёнку доверили ножницы, но…

Вера Сергеевна детей всегда любила, да и они к ней тянулись. Пробовала она заговорить и с Лизочкой, но та только подняла на неё бессмысленный взгляд, посмотрела пару секунд и продолжила, высунув язык, поливать клеем страницу из сборника статей того самого «вечно живого», взирающего с постамента на это кощунство единственным глазом.  

— Ты зачем это книжечку режешь? — ласково спросила её Вера Сергеевна.

— Порченые, —  прогнусавила вечно сопливая Лизочка. — Чиню.

— Как же ты их чинишь, ты же странички из них вырезаешь, книжечке больно…

— Порченые, — повторила Лизочка.

Рядом лежала старая подшивка сатирических журналов. Лизочка соскребла со стола вырезанного (как ни странно, очень ровно) зелёного крокодила и принялась густо мазать клеем его изнанку. Как поняла Вера Сергеевна, именно ему предстояло украсить «Письма к съезду». Вождей Вера Сергеевна разлюбила давно, но вот не могла она, когда так с книжками… Она раньше и почитать любила, «Граф Монте Кристо» там, или повести Белкина, и вот ещё про Хаджу Насреддина помнит… да много  проходило тогда через её руки разных книжек, которые просили подлечить сотрудники, журналов, которые несли сброшюровать. Вера Сергеевна к печатной продукции относилась с пиететом, любовно.  Вот и неприятно ей стало разговаривать с Лизочкой. Но она тут же себя одернула: ребёнок-то не виноват. Господь ума не дал, а мать ее и вовсе не воспитывает.

— Хочешь конфетку, деточка? — Вера Сергеевна, помнится, полезла тогда в карман за батончиком. Диабета у неё, слава Богу, не было, как у Дуси, а любимые батончики дочка привозила частенько.

— Хочешь конфетку, старая клюшка? — с трудом выговаривавшая слова, Лизочка, однако, уже обучилась хамству от своей матери. Снова подняла свои непонятные глаза, и конфетку из протянутой руки не взяла. Посмотрела, посмотрела, да опять принялась за дело… Вера Сергеевна даже ругаться не стала — а смысл, если ребёнок не понимает, что говорит, за матерью повторяет.

К Тонькиному хамству давно привыкли. Все у неё были «старыми кошёлками, клюшками, мешками с дерьмом»; прибавляла она и матёрку. Жаловаться — только себе дороже. Из трёх медсестёр в доме осталась она одна, и работала Тонька за сущие гроши. Уйди она с работы — и некому будет бинтовать, колоть, переворачивать. «Палате» Веры Сергеевны ещё повезло — у них не было лежачих. Благотворительных памперсов хватало не надолго, и наступал момент, когда… «Опять обосрался, старый хрен! Когда же вы сдохнете все!» — неслось из конца коридора, если кто из сердобольных соседей не успел подать лежачему утку.

…Так вот, завидев шкатулочку, невероятным везением оказавшуюся в прошлогоднем благотворительном подарке тёти Дуси, Тонька сразу же заявила: «Неблагодарные вы, бабки! Я вам уколы, а нет чтобы на Новый год подарить что-нибудь! Я бы Лизке дала — ребенка порадовать! А вам, кошёлки, для чего эта красота?»

Никто не осмелился спросить Тоньку, а для чего эта красота ничего не понимающей Лизочке. Нельзя так с Тонькой —  а то ещё сделает в следующий раз укол «от души», да пожелает скорее преставиться… «Молчание — знак согласия», - констатировала Тонька, и шкатулку экспроприировала. А тётя Дуся, вспоминая свою шкатулочку, до сих пор заливается слезами.

— Зато у тебя детки здоровые, умненькие, — утешала её Зинаида.

— Только где они — эти умненькие-то? — тут же добавляла дёгтю Анна Ивановна.

Сын у Дуси с женою развёлся, уехал на заработки. Дочка продала общую с матерью квартиру, и купила вместе с мужем дом в Болгарии. Живёт теперь в семье мужа, а отдыхать на море ездит — куда же мать забирать?

У самой Зинаиды деток не было. Зато был когда-то любимый мужчина, кумир, обожаемый Николя — известный оперный тенор, снизошедший однажды до своей самой преданной поклонницы, ставшей для него женой, служанкой, обожательницей одновременно.

— Ах, какие подарки мне дарил Николя… — вспоминала Зиночка всякий раз, получая свой благотворительный пакетик.

— Ага. Особенно после смерти тебе преподнёс… подарочек, — обрубила её Анна Ивановна.

— Ну, зачем вы так… — осуждающе трясла кудряшками Зинаида. — Он святой человек… ему некогда было о таких прозаических вещах думать!

— Сама бы напомнила, — качала головой тётя Дуся. — Ну где это видано, тридцать годков на него положила, а как помер — так за дверь пошла! Сказала бы ему заране, давай, мол, так и так, дорогой мой друг Коленька, распишемся с тобой…  не молоды уже мы с тобой, а вдруг что случится-то… Вот и случилося…

— Как я могла? — заполошно вскрикивала Зинаида. — У нас были такие чистые отношения! А если бы он решил, что я меркантильна, что я только ради его успеха, денег, квартиры? А я его обожала, обожала просто так, за его талант, и он — обожал меня!

Детки обожаемого Николя выгнали Зинаиду из дому на другой день после похорон. Они были наследниками. Она — никем.

— По закону, ты — гражданская жена. Надо было в суд пойти, там доказала бы, что вы жили вместе столько лет. Квартира — это совместно нажитое имущество! — объясняла дурёхе Анна Ивановна. — А ты  этим кровососам всё подарила!

— Ах, они просто всегда ревновали меня к отцу, вспоминали свою  мамочку! Они же уже взрослые были, не смогли меня полюбить…

— Нет, ну как с ней разговаривать? Тьфу!

Зинаида только недоуменно смотрела на Анну Ивановну, и становилось ясно, что никогда они друг друга не поймут.

С Зинаидой можно было хотя бы поговорить иногда. Раньше Вере Сергеевне всё было интересно — и про гастроли, и про артистов, а главное — про разные страны, города, озёра, моря… Вера Сергеевна часто представляла себе именно море: тёплые ласковые волны, мягкий песок, блестящие брызги…

Анна Ивановна с тётей Дусей, если не затевали свары из-за пустяков, с энтузиазмом обсуждали только огородные дела, да старые сплетни — приехали они из одного посёлка. Истории-то у всех здесь похожие. Дом у Анны Ивановны сгорел, муж умер ещё раньше, а к сыну она не пошла, хотя тот вроде звал. «Негде там у них. Да и не хочу, чтобы смотрели на меня и ждали…», - отрезала Анна Ивановна. С невесткой они не ладили, сын выпивал частенько. Впрочем, её иногда навещали.

А вот Вере Сергеевне, действительно, грех жаловаться — вот её-то уж точно любили. И никто в том, что она здесь оказалась, не виноват.  И жила она хорошо, не болела, и работала почти до восьмидесяти, и квартира у них хоть небольшая, но уютная была, и отдыхать целых три раза ездила — один раз в Анапу (на море!), два — в санаторий от профсоюза. Там, правда, даже речки не было… Могла и ещё поездить, профорг была её подругой, да не хотелось семью оставлять, а потом помогать дочери пришлось. На работе Веру Сергеевну ценили, кто лучше неё мог переплести огромный талмуд или красиво сложить чертежи? И замужем она была. Муж достался хороший, не пил, не обижал, вот только рано ушёл. Дочка, правда, со своим развелась, и квартиру пришлось разменять. Зять в коммуналку поехал, а они оказались в двадцати метрах втроём, с внученькой ещё. А потом и внучка подросла, вышла замуж, привела парня к себе. Кое-как ютились, ширмы двигали, на одной кровати с дочкой спали, ну а как уж Мишенька родился — так Вера Сергеевна сама и предложила, ну, безвыходная же была ситуация! Не хватало ещё, чтобы и от внучки муж ушёл… А дочь — и сама уж пенсионерка, спасибо, из детсадика её не гонят, уважают, она там воспитательницей. Вот скоро перед самым праздником забежит, раздавать персоналу коробки с конфетами, чтобы маму не обижали. Денег, правда, в садике платят мало, но зато конфеты к каждому празднику дарят родители. И сколько ей объяснять — ну не обижает никто тут Веру Сергеевну. Уколы ей Тонькины не нужны, а остальные – они нормальных-то людей сразу видят, Вера Сергеевна ко всем приветливо, ну и они… И ничего, как-нибудь она тут, привыкнет постепенно. Только бы родным было хорошо. Нелегко им живётся, ох, нелегко, вся душа болит за них…

Точнее, болела. Не привыкла здесь Вера Сергеевна, как обещала дочери. Так и не смогла привыкнуть. Сначала очень плохо было ей на душе, крепилась она, занятия себе находила, кроссворды гадала, телевизор, когда работал, в красном уголке смотрела. А потом…  всё остыло в ней, всё умолкло — желания, чувства, мысли стали казаться далёкими, лениво их стало даже думать. И здоровье-то вроде не хуже, чем у других, ну, слабость старческая, ну, ногам тяжело, а так-то… Похудела Сергеевна за этот год – второй её пребывания здесь, осунулась, разговаривать ей расхотелось — даже с Зинаидой. Мужчина один — довольно опрятный дед, не такой уж и старый, не затхлый-вонючий, как другие, а приличный человек, бывший диспетчер, приходил к ним порою в гости. Увлекался раньше оперой, вспоминали они что-то вместе с Зинаидой, а поглядывал-то на неё, на Веру Сергеевну. Даже песни какие-то на аккордеоне играл. Да только всё разом вдруг надоело, ни на кого смотреть не охота. Даже дочке не радовалась — слишком больно было видеть её, держать руками её руки, а потом в окошко смотреть, смотреть, пока не скроется за поворотом родная фигурка.

— Помрёт скоро наша Сергеевна, — сказала как-то тихо тётя Дуся, думая, что Вера Сергеевна спит. — Вот так будет лежать, лежать… да помрёт. Вона, и сканворды свои не гадает уже. Может, растолкать её как, или лекарство какое нужно?

— Да потому что тут или живут много лет, как грибы, или помирают на третий годок, как поймут, что это всё, ничего больше в жизни не будет, — объяснила Анна Ивановна. 

— А ты как сама собираишьси? — поинтересовалась тётя Дуся.

— Я – как гриб. Всех вас переживу.

— А зачем? — спросила Зинаида. —  Зачем? Вот я — я не хочу долго жить. Но зато сколько живу — столько останусь женщиной с большой буквы! Вот так опускаться и лицом к стенке лежать – нет… На меня Николя с неба смотрит. И он уже ждёт меня, я знаю!

— А затем, — отрезала Анна Ивановна, — что наука о том, есть ли что на твоём небе, молчит. И может, Николя твой гниёт сейчас в яме, как и другие, а я туда как-то не тороплюсь. Мне сверху по земельке ходить как-то покраше будет.

…За подарком Вера Сергеевна не пошла. Но повернуться-таки повернулась. Молча наблюдала, как разбирают свои пакеты соседки. Каждый год — почти одинаковые наборы предметов. Чашка, полотенце, шерстяные колючие носки, которые Вера Сергеевна терпеть не могла. Ночнушка или майка — это ещё ладно. А потом — кому что из добрых людей фантазия подскажет, кто-то мочалку положит, кто-то — расчёсочку.

— Ой, какая прелесть! – несмотря на прошлые зарубежные подарки Николя, Зинаида умела радоваться мелочам. — Какая косыночка… Вот помнится, мне как-то Николя привёз из Испании…

— Дуся, тебе полотенце не нужно? Мне золовка недавно такое же принесла, — предлагала обмен на расчёску Анна Ивановна.

Вере Сергеевне ничего этого было не надо. Дочка ей всё приносила — и полотенчико домашнее весёленькое, и чашечку, и салфеточку чистую на тумбочку, хотя и просила её Вера Сергеевна: не нужно... Глянешь на такую вещицу из дома, хранящую память о другой жизни, и сразу слёзы текут из глаз. Разве что просила всегда о свежей домашней наволочке.

Что касается новогодних подарков… Это вообще не по-настоящему, это — отсюда. Отсюда родом. Из скудного, тоскливого, обезличенного…  В них есть, наверное, добро, но нету настоящего тепла — ведь они от людей, которые тебя знать-то не знают.  Каждый год их привозят вместе с благотворительными памперсами. Вера Сергеевна, правда, иногда даже мечтала об этих памперсах — очень уж она ненавидела общий туалет. Пожалуй, одно сильное чувство всё-таки сохранилось у Веры Сергеевны, самое неуместное для её нынешней жизни — это брезгливость.   Мыть туалет-то, конечно, мыли, раз в два дня, но это сиденье сломанное, желтоватое от впитавшейся за долгие годы мочи, этот серый кошмарный шнурок, этот скользкий пол — вечно кто-нибудь мимо да сходит, старичье ведь…  Дочка ей покупала специальные накладки на унитаз, но и это не спасало от мерзких ощущений. Да ещё там треснуто стекло, холодно. И главное: запрещают запираться! Нет шпингалетов на дверях.

Заметив взгляд Веры Сергеевны, сердобольная Дуся тут же отозвалась:

— Сергеевна, мы для тебя просили подарок,  но там, знаешь, строго: в одни руки один пакет… Наденька сказала, если что останется — так тебе обязательно принесёт.

Вера Сергеевна чуть заметно кивнула.

— Встала бы ты, Сергеевна! Не болеешь ведь! — осуждающе покачала головой Анна Ивановна. — Чего разленилась-то так? Вон — погадай кроссворды свои, и то дело.

Тут и зашла к ним Наденька — настоящий местный ангел.

— Верочка Сергеевна, вот тут остался — маленький, правда, самый, никто и не взял, но знаете — ведь маленькое может быть и не хуже, а то и лучше, я подумала… Держите! С Наступающим вас!

Наденька поставила на тумбочку пакетик. Вера Сергеевна постаралась изобразить благодарную улыбку — Наденьку нельзя было не любить.

— Ну, посмотришь, что там, Сергеевна?

— Потом посмотрю, — разлепила губы Сергеевна.

— Дай гляну, — протянула руку Анна Ивановна.

Неожиданно для самой себя шустро Вера Сергеевна протянула руку и схватила пакетик раньше, чем Анна Ивановна.

— Нет, я сама, — твёрдо сказала она.

— Ну, вот и славненько, — обрадовалась тётя Дуся.

Анна Ивановна только бросила удивлённый недоверчивый взгляд. Зинаида занялась своей косынкой. А Вера Сергеевна переставила пакетик в уголок между подушкой и стеной. И снова легла. Почему-то подарок заинтересовал её. Она стала представлять, что там может быть такое. И одновременно пыталась развенчать все смелые мечты, чтобы не разочаровываться — Вера Сергеевна от рождения была реалистом. Наверное, там носки — как раз по весу может быть, подумал она, на носки бы там места хватило. Или, может, тоже косынка — свернута просто. На большее её фантазии не хватало, точнее, на реалистичное большее. Фантазия-то пыталась подсунуть ей не только перламутровые шкатулки, красивые заколочки для волос, блокнотик с ручкой – канцелярские товары Сергеевна обожала, хотя и не знала, что бы стала делать с этим блокнотиком, — но и какую-нибудь прелесть вроде сувенирной маленькой куколки, например, с которой можно играть. Да, вот играть ей вдруг захотелось, как маленькой. Чтобы были у неё такие игрушки, которые сейчас есть у каждой девочки. Детская мебель, посудка, всё, как настоящее. А в ее годы такого-то не было ничего.  Вот, размечталась… прямо как ожила, что-то в голове стало вертеться, вспоминается. А ведь в пакетике-то наверняка какая-нибудь бытовая чепуха. Пока соседки занялись разговором, Вера Сергеевна тайком ощупала подарок — по форме в нём было что-то квадратное, с твёрдыми углами. «Мыло», — подумала Вера Сергеевна. Ну, не шкатулка же, в самом деле.

— На ужин пошли, Сергеевна! — снова позвала терпеливая тётя Дуся.

— Сегодня Наденька дежурит, она принесёт, — ответила Вера Сергеевна.

Соседки ушли, а Наденька придёт только после того, как все поедят. Значит, у неё есть пятнадцать минут! С неслыханной ещё два часа назад резвостью Вера Сергеевна села, опершись о подушку, подняла коленки, загораживая просмотр от двери, да еще и одеялом прикрылась и, с замиранием сердца, ожидая страшного разочарования, извлекла из пакетика ещё один — целлофановый, в котором было что-то завернуто. Внутри оказались: действительно, носки — к радости Сергеевны не шерстяные, а хлопчатобумажные. Действительно, мыло — но не обычное, а ручной работы, с запахом чёрной смородины, тут же наполнившим собой палату. Всё это уже радовало. А третий предмет… Сердце у Сергеевны зашлось. Она держала в руках блестящую серебристую коробочку — размером с то же квадратное мыльце, но со всех сторон гладкую. Только с одной стороны коробочки была ярко-синяя кнопка. И всё.

Вера Сергеевна сама не знала, чего так разволновалась. Предмет был странным, необъяснимым, не походил ни на что, ранее ею виданное. Его назначение было скрыто, однако кнопка сама намекала на то, что главное – в ней. Вера Сергеевна слыла женщиной неглупой, работницей всегда была хорошей. С техникой она дружила, даже с современной — размножить, отксерить —– всегда пожалуйста. Здесь надо подумать, но подумать не сейчас. Вера Сергеевна не будет такой дурочкой, как Дуся, и никакая Тонька до её подарка не доберётся. Эта вещь — личная, чувствовала Вера Сергеевна, это — для неё. Для неё одной, а не для Тоньки или её глупой бедной Лизочки. Значит, надо хорошенько спрятать. Размер позволял положить вещь в карман халата, если только поаккуратнее быть в туалете, не выронить.

К тому времени, как пришла с ужином Наденька и вернулись соседки, коробочка уже лежала глубоко в кармане у Веры Сергеевны, а карман был надёжно застёгнут на пуговку, да ещё пристёгнут сверху английской булавкой. Вера Сергеевна продемонстрировала остальным «обычные» подарки. Носки были раскритикованы — тонки. Мыло всем очень понравилось, все по очереди его понюхали, а Зиночка даже предложила Вере Сергеевне обмен на два простых. Вера Сергеевна не согласилась.  Такое мыло нужно не для мытья, подумала она, и спрятала его в тумбочку. «Всё равно Тонька заберет», — вздохнула тётя Дуся. «Не найдёт», — Анна Ивановна была оптимистичнее и посоветовала: — Только заложи там какой-нибудь дрянью».

А на глазах у Веры Сергеевны даже выступили слёзы благодарности. Какие же всё-таки хорошие ей попались соседки — ведь могло и не повезти, а так — все приличные, порядочные, воспитанные люди. Ей даже совестно стало, что не показала им коробочку с синей кнопкой. Может, посоветовали бы что, объяснили. Но что-то говорило Вере Сергеевне: нельзя. Почему — она и сама не могла бы ответить. Никто, конечно, из её соседок на чужое не посягнёт, и Тоньке её не выдаст. Но… Нельзя, вот и всё. Это тайное… личное…

Время на размышления было много. Разум вскоре подсказал Вере Сергеевне ответ. Скорее всего, коробочка эта — сигнализация для пожилых людей. Вот стало, к примеру, человеку плохо в туалете (Вера Сергеевна содрогнулась), тут надо успеть нажать на кнопочку, раздастся громкая сирена, и все прибегут.

Это стоило проверить — но нажимать теперь, пугая соседок, после того, как она скрыла от них подарочек, уже невозможно. Значит, надо сделать это там, где никого нет.  То есть на улице.

Мысль эта сначала привела Веру Сергеевну в смятение. На улицу она не выходила уже месяца три… нет, больше. Последний раз — в сентябре, дочка заставила её подняться и пойти прогуляться по дорожкам. А сейчас, зимой, вообще мало кто ходит — не у всех есть нормальная обувь, а у большинства нету сил. Но это надо было сделать! И Вера Сергеевна начала готовиться.

На другой день после завтрака Вера Сергеевна заглянула в шкаф и нашла там свои старые брюки и тёплую кофту. Брюки оказались велики, но не страшно. Пальто предстояло получить у дежурной, пальто у неё было. А вот что надеть под халат — какие-то колготки… где-то у неё лежали колготки… Вера Сергеевна зашарила в тумбочке. Соседки с удивлением переглядывались, задавали вопросы, а Зиночка так вообще хлопала в ладоши.

— Ну вот, Сергеевна, передумала помирать! — добродушно констатировала тётя Дуся.

— Вот и правильно. Куда собралась-то, путешественница? — усмехалась Анна Ивановна.

— Да так… думаю, пойду прогуляюсь, — туманно отвечала Вера Сергеевна. — Сколько на воздухе не была.

Вскоре все пошли на завтрак, и от неё отстали. Вера Сергеевна не пошла. После завтрака сразу разрешена прогулка, надо успеть получить пальто. Да и выйти лучше сейчас, а то расспросы, взгляды, зачем это надо… Ещё увяжется кто за ней. Из соседок, правда, гулять ходила только Анна Ивановна. У тёти Дуси больные ноги, Зиночка не могла «выйти в люди в таких ужасных вещах» — её шубка и шапочка из чернобурки почти съедены молью. Анна Ивановна делала дежурный «променад здоровья», и общество Веры Сергеевны её не интересовало, но лучше не рисковать.

***

Всё складывалось в интересах Веры Сергеевны — даже дворник, а по совместительству вахтёр, столяр и электрик Митя отсутствовал. Бойко — кто мог бы подумать? — ковыляя по нерасчищенной бугристой дорожке (спасибо внученьке, её дутые сапожки совсем не скользят) подальше от крыльца, поближе к кустарнику, Вера Сергеевна продолжала напряжённо соображать. Если сильно будет орать приборчик – можно кинуть его в кусты, сказать, проходила мимо, услышала. Нет, не годится. Тогда подарок станет навсегда утраченным. А это её, родной, личный подарок, пусть и сирена. Тогда можно будет наврать, что сирену привезла две недели назад дочь. Мол, вот неважно себя почувствовала  на прогулке, решила включить. Обругают, конечно — куда попёрлась, кто тебя обязан искать, но зато сиренку не отберут.

Слабость в ногах, наконец, дала себя знать. Вера Сергеевна встала за самым густым высоким кустом и отдышалась. Сидящие на ветках серые пташки, сливающиеся со скукоженной неопавшей листвой, даже не глянули на неё, продолжили свои разговоры. Вера Сергеевна сделала глубокий вдох, постаралась унять сердцебиение, достала свою коробочку из кармана, полюбовалась ярко-синей кнопкой, и… нажала на неё. Сначала тихонько, потом, когда ничего не произошло, сильнее.  

Мягкий синий свет, словно дымок, выползал из коробочки, хотя какие-либо щёлки или дырочки в ней отсутствовали.  Не рассеиваясь, сгущаясь, окутывая, свет превратился в насыщенный цветом столб, окруживший Веру Сергеевну в радиусе полуметра. Точнее, она сама стала центром этого столба, словно её поместили в густую, ярко-синего цвета воду — такую, как она видела тогда в Анапе, с прогулочного катерка, отплывшего подальше от берега.

Вере Сергеевна почему-то совсем не испугалась. Она словно знала, что всё идет так, как надо. Дышать стало легче, во всём теле тоже появилась почти детская лёгкость. Вера Сергеевна сделала шаг — столб сдвинулся вместе с ней. Она сделала ещё несколько шагов — и с изумлением поняла, что переместилась сразу метров на тридцать. Тут она испуганно замерла — навстречу ей шёл дворник Митя, без лопаты, что-то осторожно придерживая за пазухой — видать, приобрел пол-литра в ближайшем ларьке. Дорожка была узкая, разминуться невозможно. Вера Сергеевна сделала безумный для её возраста скачок в сторону, прямо в снег — и почему-то не провалилась. Она уже придумывала, что наврать Мите, когда тот прошёл мимо неё, даже не заметив.

Вот так штуковина! Кто-то положил в благотворительный подарок волшебство — и досталось оно Вере Сергеевне. Нет, не так. Оно ей и предназначалось, она точно это знала. А вдруг… Вдруг Вера Сергеевна стала этим… ужас какой! — призраком? Эта мысль окатила её, словно ледяным душем. Вера Сергеевна в панике нажала кнопку ещё раз. Синий свет тут же исчез, а Вера Сергеевна провалилась в снег по коленку.

Успокоившись, убедившись в обратимом действии волшебства, Вера Сергеевна снова включила прибор, и снова ощутила лёгкость. Ей пришла в голову идея: если столб уходит высоко вверх — так что и конца не видно, — может, и двигаться можно не только горизонтально? Главное, не увлекаться и не покидать атмосферу, решила грамотная Вера Сергеевна и аккуратно поднялась на метр над снежным покровом. Потом ещё на метр. Потом обошла по воздуху вместе со своим синим столбом всё учреждение по периметру — на это ей понадобилось не больше десяти секунд. Именно обошла, а не облетела – двигать при этом надо было ногами, а руками можно только чуть помогать.

Куда же ещё можно податься? Ответ пришёл сразу же. Сколько Вера Сергеевна уже не видела внучку? Та ведь сидит с малышом, а малыш часто простужается, разве поедешь с таким по транспорту за город? И так захотелось ей повидать Мишеньку…

Не успела Вера Сергеевна принять решение, как обнаружила себя вместе с синим столбом прямо в подъезде, рядом с дверью своей квартиры. Умная Вера Сергеевна тут же нажала на кнопочку, столб света пропал, и она теперь просто стояла под дверью и жала уже на кнопку звонка.

Внучка держала на руках двухлетнего Мишеньку.

— Бабулечка! – изумленно воскликнула она.

Вера Сергеевна сообразила, что может напугать — решат ещё, что она навсегда, сбежала из богодельни.

— Радость моя, я на полчасика, меня тут подвезли, — поторопилась объяснить она. — Вот, водитель поехал за продуктами, я и напросилась. А обратно поедет — заберет.

— Ой, как замечательно! — всплеснула руками внучка.

Они расцеловались.

— Хоть увижу тебя, бабуленька! Так соскучилась… Мишенька, Мишенька, смотри – это бабулечка Вера, она тебя навестить приехала…

Мишенька сразу доверчиво протянул Вере Сергеевне пухлые ручки.

Они попили чайку, Мишенька посидел у Веры Сергеевны на коленках, даже назвал её «бабой», а внучка принялась собирать ей с собой сладости, что-то из одежды поновее, из своего. Вера Сергеевна с удовольствием взяла берет из ангорки — никогда не любила  она старческих деревенских платков, а от других вещиц, как всегда, отказалась.  

Но про время она не забывала — неизвестно откуда в ней оставалось ощущение, что надо следить за часами, что чудо ограничено. Где-то через час она забеспокоилась, стала собираться. Глянула будто в окошко — «вот и за мной приехали». Словно знала, что внучка проверять не пойдёт. Мишенька тут как раз запросился на горшок. Вера Сергеевна расцеловала своих ненаглядных, передала привет дочери и торопливо вышла. Спустилась на этаж ниже, нажала на кнопку — и оказалась почти перед самым крыльцом учреждения. Быстро огляделась по сторонам — как будто специально: никого. И вошла в здание.

***

С этого момента жизнь Веры Сергеевны изменилась. Такого чувства свободы у неё никогда раньше не было, у неё не просто вернулся интерес к жизни — этих интересов становилось всё больше и больше. Она ощущала себя птицей, впервые выпущенной из клетки. Волшебный прибор будто сам подсказывал правила пользования чудесами. Исчезать можно только оттуда, где никто не видит. Но возвращал прибор всегда так, что никого в этот момент рядом не было. И отсутствия Веры Сергеевны никто не замечал. Тем более все привыкли, что она опять стала гулять по улице, ходить по коридору, стоять у окна, сидеть в красном уголке. Правда, там частенько оказывалась Лизочка, но она так была занята порчей книжек, что Вера Сергеевна исчезала пару раз прямо при ней, а та и внимания не обратила.

Даже туалет уже не пугал её — из него можно было быстро, не выходя на улицу, улететь на свою прогулку.

Часто посещать родных казалось опасным — ну кто бы поверил, что одну из старух регулярно подвозят до дома? Но не пользоваться своим приборчиком Вера Сергеевна уже не могла. Любопытство её сначала вело себя скромно. Вера Сергеевна «слетала» в Москву, посмотрела, как изменилась столица. Но в Москве было холодно, и Вера Сергеевна захотела снова побывать на море, как когда-то в Анапе. На свете ведь ещё много красивых мест. А кроме Чёрного — столько морей! Географию Вера Сергеевна знала не очень хорошо, пришлось в очерёдное посещение внучки полистать старый атлас, книжки про разные достопримечательности, да попросить у дочери  пляжные шлёпки-мыльницы, якобы для душа.

Вера Сергеевна подошла к делу с умом. Она разработала маршрут. Летала раза два в неделю, не чаще — всё-таки опасалась постоянно отсутствовать. Побывала Вера Сергеевна в Испании, о которой так много рассказывала Зиночка, посмотрела Гранд-каньон в Америке, зашла в грандиозные соборы Рима. Даже в Африке побывала — интересно же, какая она, эта Африка, какие они — эти пальмы. В Индию слетала, посмотрела на буддийские храмы и тёмнолицых женщин в ярких сари. Каждый раз, приземляясь в новом месте, она не могла сделать вдох от восхищения. Всё это поражало, вдохновляло, занимало воображение и, главное, казалось гораздо реальнее, чем железная кровать в богадельне и манная каша с комками. Какая же интересная эта планета, сколько можно на ней увидеть, какое всё разное, какой цветной мир, сколько необычного есть в природе, сколько загадочной,  непостижимой уму красоты создали люди! Камчатка, например, эти кратеры — это же как на Марсе! А остров Валаам с его белым храмом, до которого она так никогда в своей прежней жизни бы не добралась? А Собор Святого Вита, а «Саграда Фамилия»? Где-то люди живут богато, где-то бедно, но ведь красоту-то никто не отменял… А сколько впереди ещё всего — на её век хватит, лишь бы успеть. Возвращаясь, она чувствовала себя в палате просто гостьей, которая в любой момент может ускользнуть в большой настоящий мир.

Но больше всего её притягивало море. Разные моря. Вера Сергеевна всё чаще, прилетев на место, выключала прибор, и ходила, как все, по побережьям, любовалась закатами, вдыхала запахи местной кухни. Денег у неё, конечно, не было, но ей и не надо было ничего, только смотреть, впитывать — запахи, ощущения, картинки.

Однажды, кажется, на Лазурном берегу, уже ближе к весне, с ней случилась небольшая история. Вера Сергеевна загулялась и не сразу заметила, что вышла на людное место. К ней подошёл полицейский и вежливо попросил следовать за ним. Почему-то Вера Сергеевна отлично его поняла, хотя он говорил по-французски. Исчезнуть прямо на его глазах показалось неприличным, а время ещё позволяло. Полицейский отвёл Веру Сергеевну в отделение, а потом за ней приехала весёлая приветливая дама, посадила её в машину и привезла в чудесный уютный особняк, вокруг которого были разбиты сады, а в садах играли фонтаны. В саду стояли скамеечки, на которых сидели пожилые люди — разговаривали, улыбались друг другу. Наверное, санаторий или пансионат…

В особняке Веру Сергеевну опросили — кто она и откуда. Она только молча улыбалась — чтобы не врать. Видимо, там решили, что она потеряла память, а может, и речь.

— Ну ничего, не расстраивайтесь, — успокоила её милая дама. –— Завтра с вами поговорит наш доктор,  он вам поможет, а пока отдыхайте.

Её отвели в отдельную комнату, небольшую, но светлую, с красивыми шторами на огромном окне, и с отдельным, своим санузлом! Вера Сергеевна полюбовалась комнаткой, вышла в сад и присела на скамеечку рядом с очень старой чистенько одетой женщиной.

— Новенькая? У вас, вероятно, тоже родных нету, — поинтересовалась женщина. — У кого есть, те в таких заведениях не живут… тех в приличные места отправляют. А мы тут бесплатные, благотворительные.

Вера Сергеевна очень удивилась. Место показалось ей не только приличным, но и просто чудесным, даже по сравнению с престижным санаторием в Анапе – никакого сравнения. Ей ужасно захотелось остаться здесь. В конце концов — разве не может она остаться, а прямо отсюда навещать Мишеньку и внучку?

Но словно что-то — или кто-то — подсказал ей: нет, не может. Приборчик действует определённое время. Сейчас — дольше обычного, чтобы она могла выбирать. Но, если по его истечении она не вернётся, как Золушка с бала, то останется здесь навсегда. И значит, Мишеньку никогда не увидит. Да и Зину, и тетю Дусю, и Наденьку…

И Вера Сергеевна, уединившись в сверкающем чистотой туалете, полюбовалась блестящей раковиной, розовым унитазом, вздохнула — и нажала кнопку.

***

С этого дня Веру Сергеевну стала мучить совесть. Она столько радости узнала, дышала морским воздухом, наслаждалась прибоем, сидела под пальмами, а её «сокамерницы» ничего такого и в жизни своей не видали. Уж и так она думала, и эдак, как можно сделать… Вдвоём в луч не поместиться, это она точно знала. Может, отправить кого вместо себя разок-другой, но кого? Кому она могла бы довериться и доверить драгоценный прибор?

Завела она как-то издалека разговор, про путешествия, да про моря и страны.

— Зиночка, — спрашивает, — ты бы хотела в свою любимую Испанию съездить, или на море куда? Вот предложи тебе прямо сейчас — согласилась бы?

— Что ты, Верочка, — вздохнула Зинаида. — Я всегда мечтала, но меня с Коленькой не выпускали. А без Николя — что мне там делать, только слезами обливаться… Да и в люди не в чем выйти — разве же я могу в таком виде?

— Нечего тут баламутить, — посуровела Анна Ивановна. — Мало ли чего кто не видел. Я вот никогда не увижу, и не надо мне. Где родился — там и пригодился. А так только завидовать ехать, да вздыхать, что ничего, окромя огорода, в жизни и не было. Нет, хоть силком тащи — не поехала бы.

— А ты, Дуся? Знаешь, какой в Барселоне фонтан? Цветной, музыкальный, высокий — аж до неба достает. И все люди так радуются…

— Тебе-то откуда знать? — влезла Анна Ивановна. — Ездить куда — только нервы трепать да свою жизнь жалеть. Незачем тут фантазировать…

— Да я, Сергеевна, коль силы бы были, не прочь, — задумчиво ответила тетя Дуся. — Вот только права Ивановна. Как увидишь, чего не видала, красоту всякую, а поздно уже. Не, лучше так и не знать никогда. Да и у нас тут красоты много. Вот сейчас весна придёт, тюльпанчики вылезут, я ещё подсажу однолеток… Разве что…— тётя Дуся замешкалась, —  в Болгарию, к дочке…

Баба Дуся помолчала, потом лицо у неё скукожилось, стало похоже на мочёное яблочко.

— Нет, не хочу. Не нужна мне их Болгария. Раз я ей – не нужна, — и она отвернулась.

***

В начале июня, когда бы гулять да летать, Вера Сергеевна заболела. Случилось это неожиданно. Прилетела она с Балтики, приземлилась в туалете — и вдруг потеряла сознание. Так её и нашли на холодном кафельном полу. Пролежала, видать, долго — подхватила воспаление лёгких, а для старого человека это уже приговор.

Болезнь её совсем обездвижила, мысли путались. Где её любимый прибор, Вера Сергеевна не знала, и только это и беспокоило её в редкие часы просветления. В кармашке его не оказалось, наверное, выпал из рук, когда её нашли. Без прибора Вера Сергеевна вновь стала старой, беспомощной. Сил поправляться не осталось.

Как-то она ненадолго пришла в себя, в голове немного прояснилось. Лежала она всё в той же «палате», рядом сидела сердобольная тетя Дуся.

— Ну что, Сергеевна? Перегуляла ты, что ли? Взяла да и разболелася… — тётя Дуся погладила её по голове. — Все кашляешь, хрипишь…

— Попала в сезон дождей, продуло, ветрище такой… — жалобно отозвалась Вера Сергеевна.

— Какой, етить твою налево, сезон дождей? Плюс двадцать пять. Три дня уж погода стоит.

За окном, и правда, ярко светило солнце.

— Бредит, — послышался голос Анны Ивановны. — Ты, знаешь, Сергеевна, или уж поправляйся, давай, или помирай. А то Тонька уже матерится по-страшному, да и мы подустали. Ну, а в больницу тебя никто не возьмёт — статистику смертностью портить.

— Что вы такое говорите, Аннушка! — раздался звенящий голос Зины. — Разве так можно?

— А можно, как утку вытаскивать, так ты, Зиночка, за носик хватаешься и из комнаты вон? — разозлилась Анна Ивановна.

— Коробочка… приборчик… где? — из последних сил выговорила Вера Сергеевна и снова потеряла сознание.

— Это она про что? — удивилась тётя Дуся. — Мобуть, про ту картонку — фольга с пластилином, которую у неё в руках нашли? Вон, в тумбочку я прибрала.

Анна Ивановна открыла тумбочку Веры Сергеевны и достала плохо склеенную картонную коробку, отделанную пищевой фольгой. В коробку была криво вставлена синяя кнопка от дверного звонка, утопающая в пластилине.

— Странная Верочка какая-то была всё это время, — задумчиво глядя на предмет, произнесла Зинаида. — Всё сидит на одном месте, или у окошка замрёт, руку в кармане держит, эту штучечку, значит, хранила? Глаза куда-то вдаль, обращаешься к ней — и не слышит… Да всё о морях говорила. Мечтала, наверное…

Тут дверь с толчка распахнулась, и  в палате появилась Тонька-медсестра.

- Не сдохла ещё бабка ваша? — с порога поинтересовалась она. — Я там, это, с Лизкой еду к врачу в райцентр. Смотрите мне, чтобы больная чистая была, утку не забывайте. Приеду — ночью мыть не стану, сами будете ползать, кошёлки. А это чего у вас?

Тонька уставилась на коробочку.

— Подложила-таки, дрянь малолетняя! — выплюнула она.

— Кто подложил? — изумилась Зиночка.

— Да Лизка моя. Второй год клеит коробки свои, в подарки благотворительные подкидывает. Так она этот мусор вам засунула, получается? Давай сюда! Уж я ей сейчас вставлю!

Тонька выхватила «прибор» из рук Анны Ивановны и была такова.

***

В день, когда Веру Сергеевну хоронили на местном кладбище, погода стояла серая, но дождя не предвиделось, и  никто из постояльцев приюта от мероприятия не отказался. Старики и старухи обсуждали, хорош ли крест, да как «пошёл» гроб, да кто из родных приехал. Всё какое-то разнообразие, немного теперь развлечений им было доступно.  

Из родных были только дочка и внучка, Мишеньку оставили дома с отцом. Повариха-Наденька к этому времени из приюта уволилась, ездила в город учиться, но попрощаться с Верой Сергеевной всё-таки пришла. Пришла даже Тонька, а за ней притащилась, ковыряя в носу, неопрятная Лизочка. Зинаида, не стесняясь, плакала, тётя Дуся тоже вытирала слезы. Анна Ивановна стояла сурово и раскваситься себе не позволила.

— Когда меня будете класть, проследи, Дуся, чтобы невестка фотографию под стекло убрала, а то развезёт, — предупредила она. — Всё в тумбочке приготовлено, не забудь. Хотя, что я говорю, ты ведь раньше меня помрёшь.

Наконец, всё было закончено, земля приросла свежим холмиком с новеньким деревянным крестом. Народ потихоньку разбредался, кого-то подсаживали в старый УАЗик, кто-то, у кого ноги покрепче, захотел пойти пешком, прогуляться. Самая последняя плелась Лизочка. Мать тянула её за руку, не оглядываясь, но в какой-то момент отпустила, сцепившись, как обычно, из-за чепухи с дворником Митей, которому тоже — палец в рот не клади.

Лизочка остановилась и обернулась на холмик с крестом. Серое небо почти сливалось с бесцветной мрачной землей. Даже распустившаяся зелень казалась тусклой под этим тяжёлым давящим небом. Лизочка привычно вытерла рукавом сопли, сунула руку в карман, достала картонную коробочку, оклеенную фольгой, и посмотрела на холмик своими бессмысленными глазами.

— Ну, давай, старая клюшка! Готова? — просипела она.

Лизочка нажала на кнопку.  Синий-синий свет, выросший прямо из холмика,  рванул в серое небо, раздвигая тучи и уходя куда-то прямо сквозь них.  Какое-то время внутри столба двигались по спирали, уходя вверх, синие волны, а потом синий свет взметнулся стрелой ввысь и исчез в небесах. 

Лизочка сунула приборчик в карман, заморгала белёсыми ресницами, и, бормоча себе под нос обычную околесицу, пошла догонять Тоньку.

Дата : Вс февраля 08, 2015, 15:30:24 Галя, у меня нет слов. Очень трогательно, щемяще... Не "Девочка со спичками", а бабушка.... Чудеса, как и рукописи, не горят. Спасибо!

Галина Мальцева-Маркус Москва

Дата : Вс февраля 08, 2015, 15:54:13 Наташа, спасибо Вам! мне очень дорого Ваше мнение. Спасибо за эмоцию!

Валерий Былинский Санкт-Петербург

Дата : Пн февраля 09, 2015, 15:48:35 Раздвоенное впечатление. Внутри рассказа чудесно, начиная с эпизода, когда коробочка у Веры появляется и до того момента, как становится ясно, что коробочку эту девочка Лиза подложила. Но, зачем такое длинное и намеренно подробное начало? Про весь этот тошнотворный быт в старческом доме? Конечно, все это нужно, да, как начало истории, и обязательно даже, там ведь и девочка впервые появляется, вырезающие страницы из книги. Но - зачем все-таки же так долго и подробно? Излишние описание подобного быта и такой вот жизни - иногда отвращают. И хочется бросить читать, так и не дойдя до коробочки. И не потому хочется бросить, что написано плохо, нет. А вот - потому... ну, у меня так ощущается. И еще. Мне кажется, то, что позже описываются похороны и коробочка снова действует уже на могиле - вновь перебор. Зачем? Ведь и так уже все ясно, все же - прозрачно. Конечно, заканчивать на том, что мама Лизы забрала коробку, тоже нельзя... Но и разжевывать слишком дальше - тоже не стоит. Да, это пожалуй, какие-то писательские придирки. Лучше их не слушать и делать по-своему - иначе это будет уже совсем другой рассказ и другого автора). Но вот Чехов в свое время писал ведь, что хорошо бы начало, после того, как оно написано - взять и чуть подрезать... Иногда он прав. Нет?

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Вт февраля 10, 2015, 22:08:35 А куда делся последний комментарий Натальи Баевой:)? Сегодня весь день в Химках провела по работе, прочитала его, осмыслила, сама написать не успела, возвращаюсь, а его уже и нет. А ведь он как раз мне помог посмотреть на этот рассказ Гали несколько с иного ракурса. Ну ладно. Нет так нет. Я что хотела сказать-то, в первую очередь, это не реализм, а натурализм.Чем натурализм отличается от реализма: в натуралистическом произведении нам показывают некую узнаваемую картинку, мы наблюдаем ситуацию со стороны, в реализме же, мы скорее, наблюдаем больше изнутри. Вот почему рассказ Валеры Былинского реалистичен? Взять хотя бы сцену, когда они план курят: если бы автор акцентировал на то том, как они при этом выглядят и сделал это очень правдоподобно, мы бы все сказали - о да, да, видели обкуренных, они такие и есть, как это отвратительно или, наоборот, прикольно, весело ребятам,я тоже так хочу. Но автор акцентирует на ощущениях героя, поэтому сравнить мы можем свои собственные ощущения после "обкура" с этими ощущениями и тоже оценить достоверно ли это. Галя же, возможно, не зная этого именно рисует нам очень натуралистическую картинку - от которой становится больно. Мне стало. Свою бабушку вспомнила, как она по старости превращалась в ребенка и эта увлеченность коробочками, как у маленькой девочки, радость подаркам, когда за подарок может какой-то блестящий фантик сойти. И в бабулечках этих трогательных, беззащитных, хотя, конечно, может и не крайний еще вариант, но уже чувствуется эта тенденция, что старый, что малый - в ком-то больше, в ком-то меньше. Моя бабушка перед смертью, когда просыпалось, кричала как радостный ребенок: "Мама, мама!". У меня всё внутри холодело. Кстати, бабушка моя покойная почему-то в конце жизни считала (так её сознание перевернулась), что внучка-то, я то есть, у нее есть, а вот мама моя ей не дочь, а сестрица и замужем она вообще не была. Если бы я писала такой рассказ, то отправила бы свою дорогую бабулечку перед смертью на один день из её детства. А может, Лизочка кого-то тоже в детство отправляла, мы же не знаем, это за кадром. Возвращаясь к Галиной героине, ну, видно, мечтала эта бабушка в молодости о путешествиях, вот её и отправили мир посмотреть со всеми его "фонтанами" , "унитазами", природными красотами и прочее. Ну вот такая она была "лягушка-путешественница" в душе - почему нет, только жизнь так распорядилась, что даже думать об этом было некогда. Кто-то другой, дедочек какой-нибудь, может, мечтал подобно Ихтиандру морской мир увидеть, с какими-нибудь осьминогами в салки поиграть - вариантов детско-юношеской мечты может быть множество. И говорить о каком-то преображении души здесь уже странно, поскольку душа стала потихонечку превращаться в младенческую, такой старость тоже часто бывают. Да и вообще, персонажей Гали отличает простодушие и цельность, а не сложная рефлексия мечущегося сознания. Это особенность её творчества. Ну и каплю дегтя, поскольку я с "удаленным" комментарием тоже отчасти согласна:). Натурализм он сам по себе достаточно грубоват, его возможности ограничены. И явить чудо в сакральном смысле слова, начав с натурализма, невозможно, не получится, изначальный посыл тогда должен быть другим, надо смотреть изнутри, а не показывать правду такой, какая она есть. Однако натурализм дружит с фантастикой, которая тоже по отношению к сказке грубее и проще. И девочка Лизочка здесь напоминает скорее маленького инопланетянина, шифрующегося под дебила, чем ангела. Действительно как в фильме ужасов, где самый страшный зубастый бобик, оказался на самом деле хорошим и "за наших":) и всех спас. Я думаю здесь поставленная творческая задача выполнена. Натурализм - ведь это тоже не чернуха и не тухлая "социалка" непонятно зачем, а направление в литературе, чтобы, да, указывать на проблемы, показывать и людей, и какие-то события такими, какие они есть, то есть такими, как они выглядят, не преувеличивая и не приуменьшая. Ну а фантастика - да её тут в меру и суть не в ней, а чтобы сочувствие к старикам вызвать, терпимость какую-то, ведь они ж уже как дети, вот и относитесь к ним соответственно, они это заслужили, даже если речь идет не о доме престарелых в какой-то забытой Богом дыре, а о своих собственных пожилых родственниках. Подарки дари, сказки рассказывай, свози куда-нибудь, укрась хоть сколько-то последние годы жизни человека, сам, возможно, не заметишь, как на его месте окажется, чем дальше живем, тем годы короче и здоровья не прибавляется. Вот и вся мораль.

Марта Валлерс Москва

Дата : Пт февраля 20, 2015, 16:35:00 Но, зачем такое длинное и намеренно подробное начало? Про весь этот тошнотворный быт в старческом доме? ----------- Вот - разные установки и разные задачи. Это - нормально. Это лишний раз подтверждает субъективную оценку любого произведения. Мне, например, кажется, что самый сильный кусок - это вот этот старческий быт. Да и вообще - рассказ состоялся. Он - запоминается. Флёр волшебности - тоже хорош. Особенно сильно - это маленький никому не нужный подарок. Да, может быть есть длинноты из-за детально-пристального описания. Но это - стиль автора. Галка у нас - мастер эпических полотен)))

Галина Мальцева-Маркус Москва

Дата : Сб февраля 21, 2015, 22:01:33 Марта, спасибо большое, ты всегда меня понимаешь!Тягостно-тошнотворный быт - для меня это действительно было важно, как глубокое погружение, чтобы чудо стало единственным способом это всё вынести... Иначе чудо не было бы чудом, а стало бы развлечением. Спасибо!

Валерий Былинский Санкт-Петербург

Дата : Вт февраля 24, 2015, 21:46:09 Рассказ же, кстати, хороший. Он не забывается. Просто с началом - это мое, личное, наверное. И вообще, сам ужасно не люблю, когда мне советуют что либо сокращать. Так что.... ну, понятно!)

Галина Мальцева-Маркус Москва

Дата : Вт февраля 24, 2015, 21:48:20 Валерий, да это же понятно - восприятие, предпочтения. Сама люблю сокращать, кстати) других))) но и себя тоже часто.

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.