«Бывают в иных провинциальных городах такие дома, что одним уже видом своим наводят грусть, подобную той, какую вызывают монастыри самые мрачные, степи самые серые или развалины самые унылые. В этих домах есть что-то от безмолвия монастыря, от пустынности степей и тления развалин. Жизнь и движение в них до того спокойны, что пришельцу показались бы они необитаемыми, если бы вдруг не встретился он глазами с тусклым и холодным взглядом неподвижного существа, чья полумонашеская физиономия появилась над подоконником при звуке незнакомых шагов».

Так начинается привычный уже перевод «Евгении Гранде», исполненный Юрием Верховским. Сделан вроде бы точно. И все же есть ощущение пересказа. Между подлинником и читателем словно бы повисла тонкая пленка. Она слегка притуманила изображение. Приходится вглядываться, напрягать зрение. И способны ли мы ощутить то невеселое чувство, которое испытывает автор?

«Иногда в провинции встречаешь жилища, с виду мрачные и унылые, как древние монастыри, как дикие грустные развалины, как сухие, бесплодные, обнаженные степи; заглянув под крыши этих жилищ, и в самом деле часто найдешь жизнь вялую, скучную, напоминающую своим однообразием и тишину монастырскую, и скуку обнаженных, диких степей. Право, проходя возле дверей такого дома, невольно сочтешь его необитаемым; но скоро, однако ж, разуверишься: подождав немного, непременно увидишь сухую, мрачную фигуру хозяина, привлеченного к окну шумом шагов на улице».

Что произошло? Сказано почти то же самое. Но откуда возникает эта чуть приглушенная щемящая печаль в первых строках? Неужели только оттого, что вместо слова «дом» стоит «жилище»? «Дом» ― что-то теплое, «обжитое», уютное; «жилище» ― как пристанище, в слове звучит что-то угрюмое, здесь душа человеческая не живет, а только лишь обитает. Или дело в ритмике? «Бывают в иных провинциальных городах такие дома…» ― что-то сбивчивое, нерасторопное, фраза словно бы и не движется, но только запечатлевает. «Иногда в провинции встречаешь жилища…» ― ударения смещены, все идет и легче, и протяжнее. От слов уже повеяло тихим беспокойством, едва уловимой горечью.

История поруганной любви, поведанная Бальзаком, конечно же хотела запечатлеться не только в том, о чем рассказывал писатель. Но и в том, как он рассказывал. Федор Михайлович Достоевский только-только закончил инженерное училище, обрел самостоятельность, жил мечтами о писательстве и уже ощутил беспокойное свое будущее. За перевод взялся с юношеской горячностью. Сам прочитавший уже очень многое, уже в преддверии своих первых, слегка «гоголевских» произведений пишет по-русски свою «Евгению Гранде», и в ритме перевода чуть проглядывают «гоголизмы»: «Право, проходя возле дверей такого дома, невольно сочтешь его необитаемым…»

Достоевский перевел «Евгению Гранде» много раньше Верховского. В ХХ веке казалось, что он обошелся с подлинником слишком «вольно». На самом деле ― не шел буквально за текстом, но вживался в произведение. Значит, любая частность здесь подчинена общему настроению. Некогда Набоков, взявшись за перевод своей англоязычной «Лолиты» на русский, увидел: переводить ― бессмысленно, нужно пересочинять. Достоевский дал хоть и свободный, но всё ж таки ― перевод.

На беду, Бальзак, чуть позже, даст другой вариант романа. Да и перевод Достоевского был при публикации заметно сокращен редакцией. Потому «Евгения Гранде» требовала уже иного перевода. И значит, труд Достоевского прошел, вроде бы, «с краю».

Но вот ― кладешь рядом с переводом «общепринятым» его перевод. И, двигаясь глазами по строчкам, вдруг явственно ощущаешь, чем великий писатель, даже в ранние свои годы, отличается от простого таланта. Перевод ― всегда преодоление. Другой язык ― это не только другие слова. Это ― другие отношения между словами. Кроме того ― другая реальность, другое сознание. Обращаясь к классику, нельзя переводить только «сюжет», нужно схватить самый дух его мироощущения. И не только жизнь, запечатленную произведением, но и жизнь самого произведения. Та щемящая грусть, которая сквозит за первыми же фразами, написанными Достоевским, отзовется потом ― в судьбе героини. Сам его юношеский опыт ― отзовется в его творчестве. Станет первым его романом, написанным словно бы «в соавторстве» с Бальзаком.

2007, 2016