Мне давно уже здесь не нравится. Эта комната, одетая в старые обои неопределённо тусклого цвета. Такого же тусклого, как мои небритые щёки. Над кухонным столом пятна клея просвечивают сквозь обои причудливым узором, и я вижу в нем очертания впалых глазниц и размытого рта с желтыми зубами: некий старик. Выпивая или закусывая, я киваю ему, и он вроде как разделяет мою трапезу.

Эта пятиэтажка на окраине Москвы, в районе с обманчивым названием Солнцево. Зачем давать такие названия местам, где всегда плохая погода? По крайней мере, уже пару лет солнца я не видел. Знаю, под Вильнюсом есть деревня с названием Rohus — Рай. Когда я еще учился в школе, мы с классом ездили в Прибалтику, и наш экскурсионный автобус заглох рядом с добротно сколоченным деревянным указателем — Rohus. Пока водитель копался в моторе, я спустился к деревне, посмотрел на опрятные, будто с картинки, домики с блестящей черепицей на оградах, увитые вьюнком, на пышные грабы с кронами идеально округлой формы. Вполне себе рай. По крайней мере, больше рай, чем у нас — Солнцево. Скоро автобус починили, и мы продолжили путь. А я еще долго размышлял о тайном смысле увиденного — в раю можно оказаться лишь попутно, ненадолго.

Этот шарнирный город, работающий как плохо смазанная машина, где шарнирами являются жирные точки, обозначающие станции метро. Он неплох, но мне не нравится. Я не люблю шарниры. Мне больше нравятся живые суставы, наполненные легкой суставной жидкостью, которые делают движения плавными и осмысленными.

— Даня, — она улыбается и заглядывает мне в глаза. — О чем ты думаешь?

Мне не хочется быть занудой, поэтому последнее время я чаще молчу. Но она продолжает смотреть в глаза, настойчиво и влюблённо.

— Мне нравятся живые суставы, наполненные легкой суставной жидкостью... — вяло говорю я.

— О-о... Это-о-о... — восхищенно тянет Вера и задумывается, как бы это прокомментировать, но я избавляю ее от ошибки.

— Это метафора города.

— М-м, — понимающе кивает она. У нее короткая стрижка с челкой, нависающей над глазами и изящным локоном уходящим к подбородку. Мы сидим на скамейке в глубине Тропаревского парка в окружении деревьев особой городской уродливости. Мимо нас по тропинке тащатся престарелые бегуны. Трава уже подсвечена жухлым, начало августа. Внимание привлекают две переполненные урны,  возвышающиеся по бокам скамейки. В моем сознании эти урны могут создать любое настроение. Можно сказать, что они блестят стеклом и пластиком, роняя вокруг себя разноцветные обертки — прямо елки новогодние. Можно наоборот: несчастные захлебываются мусором, и кажется, от легкого движения ветра их может вытошнить запиханным в них дерьмом.

Тяжело быть оберткой. Яркий, хрустящий фантик, еще пахнущий краской, хранящий что-то сладкое или соленое, вожделенное покупателем. Вот оно куплено, казалось бы, жизнь фантика только начинается, а нет – уже разорван и брошен на асфальт, растоптан небрежно ногой, уже хлам. Быть обоями с пятном в виде старческого лица и то получше. Они живут у меня на кухне уже 27 лет, с тех пор как в честь моего дня рождения дед сделал ремонт.

Читать далее...