Сколько помню, её звали Надькой.

Надька была старой, маленькой, ссохшейся старушкой лет за семьдесят. Ножки худенькие, ручки худенькие, сама тощая, личико хитрое, ходила вечно в старенькой выцветшей юбке, какой-то передник, на ногах опорки. В центр Топорова она не выходила, хлеб себе и своим чумазым курам покупала в магазинчиках при кирпичном заводе или возле конторы пиломатериалов.

Жила Надька по соседству с бабушкой, в пристройке к дому полицаев Гавриловских, доводилась им какой-то роднёй, вроде, двоюродной сестрой полицаю деду Сергею, но точно не знаю, старые люди помнили. Сам Сергей с ней не очень общался, он и сам был немного "не в себе", а уж старая Надька и подавно заговаривалась.

Я иногда подсматривал за Надькой через щель между досками забора.

Интересно же — то ли сумасшедшая, то ли нет — сумасшествие всегда притягивает, а такое и подавно. Вроде и не дурная, а "не в себе". Выскочит из своей хатки и давай крошить хлеб облезлым курам. И всё время что-то бормочет неразборчивое, будто язык заплетается. Накрошит хлеб и замрёт. Стоит, смотрит перед собой, хлеб в руке держит. У ног куры соберутся, на кусок хлеба в руке косятся, потом не выдерживают и начинают подпрыгивать, выщипывать крошки...

Читать далее...