* * *

Бакинский день, жара и суховей.

Дед был в кровати, в комнате своей,

завешанной, как чёрная дыра,

он умирал, пришла его пора.

А во дворе гоняли мяч, от тел

столь полных жизни, дерзкий шум летел

сквозь наши окна и балкон. Вдали

кричали чайки, тополя цвели.

И я подумал — как табачный дым,

дед проскользнул над городом своим,

как дым шашлычных аутодафе

идёт со всех кофеен и кафе,

что он летит и видит под собой —

морскую гладь, зеркальный вечный бой,

портовый хаос, тополиный чад,

и эти чайки над волной кричат.

А может, он сквозь космос, во всю мощь

промчался через метеорный дождь,

где вовсе нет ни жара, ни тепла,

и край Вселенной выстужен дотла.

И как узнать, куда я полечу,

когда слышны удары по мячу,

когда июнь, дописана тетрадь,

и срок пришёл, чего не избежать?

Дом в облаках, над бездною канат,

где никогда не отцветёт гранат,

зажмуришься, забудешь этот вздор

и вскочишь, побежишь играть во двор.

* * *

Когда глядишь себе в глаза, вкусив запретный плод,

А поезда бегут назад, часы — наоборот.

Иду в пальтишке на парад, с пучком гвоздик в руке,

и блики южные стоят на белом потолке.

О чём я думал в этот миг, не вспомнить нипочём.

Не плюнь в прозрачный мой родник, и не толкни плечом.

В советском клетчатом пальто храни меня, храни.

И нет у Агнии Барто про адские огни.

Читать далее...