Часто ли вы совершаете необычные путешествия? Например, в прошлое?.. Нет? Тогда у вас есть прекрасная возможность исправить положение. Ведь мы в одном из театров Петербурга 1900-х годов… Вот, кстати, и театральный звонок. Зрители ждут, когда начнется представление. В нем будет все – рождение и смерть,  успех и поражение и, конечно, любовь… Проще говоря, все то, из чего состоит жизнь. Между прочим, вы замечали, что не всегда можно отличить театр от реальности? Ведь порой они неразрывно сливаются… Но не будем забегать вперед. Давайте лучше послушаем, о чем говорят зрители…

 ПУБЛИКА (громким шепотом):

 - Я знаю, что он старообрядец с Волги…

- А еще он принимает гостей в шелковом кимоно…

- Я читал, будто он служил в мучном лабазе…

- Да нет же, он воспитывался в Италии, у иезуитов…

- Ах, у него такие удивительные глаза…

- Что вы, он просто урод…

О ком это они, наверняка спросите вы. Представьте, это все об одном человеке! О герое нашего представления. Кто он? Актер? Безусловно. Хотя известен он прежде всего как поэт… Но хватит. Уже третий звонок. Сейчас вы все увидите сами. Вот и он – наш герой. Михаил Кузмин.

Переходы, коридоры, уборные,

Лестница витая, полутемная;

Разговоры, споры упорные,

На дверях занавески нескромные.

Пахнет пылью, скипидаром, белилами,

Издали доносятся овации,

Балкончик с шаткими перилами, 

Чтоб смотреть на полу декорации.

Как люблю я стены посыревшие

Белого зрительного зала,

Сукна на сцене серевшие,

Ревности жало!

Наш герой жил в короткую, но ослепительно яркую эпоху. Этот удивительно насыщенный отрезок русской истории, занявший всего два десятка лет, рубеж 19-го и 20-го веков, позже назовут Серебряным веком. Это было время не только революций и войн, но и  невиданного расцвета искусств. В те годы одними из главных героев времени были музыканты, художники, писатели – одним словом, творцы – со своими странностями и  страстями. Даже имена поэтов, обычно  знакомые лишь ценителям, становились в те дни широко известными. Как сказал современник, «стихами тогда опьянялись, как вином».

Георгий Адамович свидетельствует об этом времени: «Была в эти тревожные годы особая сладость жизни, какое-то смутное предчувствие близких бед и крушений. Оттого все торопились жить, все были ветрены и романтичны. Мир казался особенно дорогим и прекрасным, потому что ежеминутно боялись потерять его».

 Житейские события поэты превращали в стихи, а литературные течения влияли на стиль их поведения. Поэты словно стремились перещеголять друг друга в необычности образа жизни. Наряду с артистами и политиками героями светских сплетен становились Бальмонт, Северянин, Есенин…

 Однако, наш герой – поэт Михаил Алексеевич Кузмин – выделялся даже среди них. С того времени, как имя Кузмина сделалось известным в творческой среде Петербурга 900-х годов, трудно было найти поэта, о котором распространялось бы столько же самых невероятных слухов. Кстати, в начале нашего представления вы уже успели их услышать… Такое внимание можно понять: с первой секунды знакомства Кузмин на всех производил неизгладимое впечатление.

«Когда видишь Кузмина в первый раз, то хочется спросить его: «Скажите откровенно, сколько вам лет?», но не решаешься, боясь получить в ответ: «Две тысячи»», - характеризовал его Максимилиан Волошин.

Кузмин, казалось, и сам раззадоривал публику. То появлялся в косоворотке и с бородой, то наряжался столичным денди. То вращался в кругу избранных, то не чурался простого общества. Он превращал в игру каждый элемент своей жизни, в том числе личные отношения… Частью этого яркого спектакля был дневник Кузмина, отрывки из которого он давал читать друзьям и знакомым. Тех привлекала возможность ощутить привкус необычности. Ведь даже в эпоху смелых интимных экспериментов личная жизнь Кузмина слыла исключительно скандальной.

                      Целованные мною руки

                       Ты не сжигай, но береги:

                       Не так суровы и строги

                       Законы сладостной науки.

                       Пожаром жги и морем мой,

                       Ты поцелуев смыть не сможешь

                       И никогда не уничтожишь

                       Сознанья, что в веках ты - мой.

                       Ты - мой, и ты владеешь мною,

                       Твоим дыханьем я дышу

                       И стон последний заглушу

                       Перед стрелою неземною.

                       Поверь: судьба, не просто случай,

                       Тебе открыла тайну сил,

                       Чтоб ты стрелу благословил,

                       "Плененный прелестью певучей".

 Некоторые читатели дневника, увлеченные лишь его интимными подробностями, полагали, что Кузмин упивается своей исключительностью. Как часто бывает, за театральной маской далеко не все могли увидеть подлинное лицо.

 «Я должен быть искрен и правдив хотя б перед самим собою относительно того сумбура, что царит в моей душе. У меня есть три лица, все вопиют, и временами один перекрикает другого, и как я их согласую, сам не знаю» - признавался  Кузмин.

Поэт Кузмин и к собственной биографии относился поэтически – он ее сочинял. Вместо одного человека получалось несколько. Даже дату своего рождения он  произвольно менял – в анкетах, письмах, документах.

«Я родился 6 октября 1875 года в Ярославле и был предпоследним сыном большого семейства…»

 Постойте, погодите… К этим строчкам автобиографии необходима поправка. Михаил Кузмин родился не в 1875-м, в 1872-м году… Когда ему было полтора года, семья переехала в Саратов…

«Отца я помню в детстве совсем стариком, и в городе все его принимали за моего деда. Мать, по природе, может быть, несколько легкомысленная, любящая танцы, потом вся в детях, робкая, молчаливая, упрямая и в любви и в непонимании чего-нибудь. Я рос один и в семье недружной. Учился музыке в «Музыкальной школе» и, как всегда в детстве и в провинции, считался очень успевающим. Мои любимцы первые были Шуберт, Россини, Мейербер и Вебер. Зачитывался я Шекспиром, «Дон Кихотом» и Вальтером Скоттом».

Подростком Кузмин вместе с семьей перебрался в Санкт-Петербург – имперский город проспектов и закоулков, парков и рынков, особняков и трущоб. Столь подходящий для чувствительной, творческой натуры… В гимназии, где он учился, Кузмин сошелся с Георгием Чичериным – Юшей. Томимые жаждой познания, молодые люди открывали для себя русскую и европейскую культуру, много переписывались. Юше Кузмин показывал свои первые творческие опыты. Он чувствовал сомнения в своем жизненном предназначении. И сомнения эти скоро переросли в духовный и религиозный кризис. Очиститься от него Кузмин попытался с помощью путешествий. Сначала – в Константинополь, Афины, Александрию, Каир. Затем – в Италию…

«Юша свел меня с каноником Мори, иезуитом. Я не обманывал его, отдавшись сам убаюкивающему католицизму. Я был готов сделаться монахом. Но письма мамы, поворот души, солнце, вдруг утром особенно замеченное мною однажды, заставили меня попросить маму вытребовать меня телеграммой. Вернулся недовольный, не зная, что делать. Тут открылось мне внезапно и неудержимо «русское» направление. Я увлекся расколом и навсегда охладел к официальному православию».

В течение нескольких лет Кузмин общался со старообрядцами, посещал их на Севере. Но все-таки выход из духовного кризиса он нашел при помощи, наверное, самого сильного средства – творчества. На первых порах его увлекала музыка. Он занимался у Римского-Корсакова, публиковал романсы и благодаря своей музыке вошел в богемную среду: познакомился с Дягилевым, Сомовым, Мейерхольдом. И, наконец, привлек к себе внимание. Правда, пока не собственно творчеством и даже не одеждой старообрядца,  в которой он первое время появлялся на людях, а скандалом. В обществе повесть Кузмина «Крылья», в которой угадывались черты необычной биографии автора, приобрела репутацию порнографической. Именно как порнографические многие читатели и воспринимали все произведения Кузмина, не желая видеть в них ничего другого.

«Порнография одно, а мои сочинения другое… У меня мало безнравственного; скажу даже больше – выводимые мною героини в большинстве целомудренны, потому что я просто и естественно подхожу к самому описанию, не смакуя».

 Кузмин не был похож ни на кого и в своей поэзии – чистой и прозрачной, мастерски изящной и певуче-мелодичной. Сборник стихов «Сети» показал: на русском поэтическом небосклоне засверкало новое имя.

                  Где слог найду, чтоб описать прогулку,

                   Шабли во льду, поджаренную булку

                   И вишен спелых сладостный агат?

                   Далек закат, и в море слышен гулко

                   Плеск тел, чей жар прохладе влаги рад.

Многие поэты в то время были преисполнены мистических предчувствий и ожидали по меньшей мере Второго Пришествия. Кузмин же в своих стихах прославлял самые обыденные и совершенно непоэтичные вещи.

                  Дух мелочей, прелестных и воздушных,

                   Любви ночей, то нежащих, то душных,

                   Веселой легкости бездумного житья!

                   Ах, верен я, далек чудес послушных,

                   Твоим цветам, веселая земля!

Валерий Брюсов писал о Кузмине: «Все, даже трагическое, приобретает в его стихах поразительную легкость, и его поэзия похожа на блестящую бабочку, в солнечный день порхающую в пышном цветнике… И ни к кому не приложимо так, как к Михаилу Кузмину, старое изречение: его стакан невелик, но он пьет из своего стакана».

Успех, известность, даже – в какой-то мере – слава!.. Он сочинял   повести, рассказы, стихотворные циклы. Вокруг «Александрийских песен» и «Курантов любви» ломали копья критики. Мейерхольд ставил «Балаганчик» Блока с музыкой Кузмина. Журналы «Весы», «Аполлон» и другие звали на свои страницы. Через короткое время вышло Собрание сочинений… А сам поэт, к тому времени сменивший русское платье на вполне европейский костюм, вел светскую жизнь. Он поселился у Вячеслава Иванова в его «Башне», где собирались знаменитые интеллектуалы. А образ жизни нашего героя очень скоро сделал его  притчей во языцех.

Вот свидетельство Георгия Иванова: «Когда в 1909 году я познакомился с Кузминым, Кузмин только что сбрил бороду. Если бы это касалось кого-нибудь другого – можно было бы о бороде не упоминать. Но в биографии Кузмина сбритая борода, фасон костюма, сорт духов или ресторан, где он завтракал, - факты первостепенные».

Немало времени «петербургский Оскар Уайльд», как быстро стали называть Кузмина, проводил в «Бродячей собаке». Это кабаре для многих стало символом Серебряного века. Не только поэты и художники, но и «простые смертные» в его стенах  артистично прожигали жизнь. Кузмин сочинил гимн «Собаки» и порой выступал на сцене кабаре, исполняя под собственный аккомпанемент легкие песенки и стихи.

                       Как радостна весна в апреле,

                        Как нам пленительна она!

                        В начале будущей недели

                        Пойдем сниматься к Буасона.

                        Любви покорствуя обрядам,

                        Не размышляя ни о чем,

                        Мы поместимся нежно рядом,

                        Рука с рукой, плечо с плечом.

Опять мысли о неизбежной развязке смертью. Из окна? Лететь… только шаг, но какой ужас, какой крик?

«Кузмин, надевший маску, обрек самого себя на непонимание большинства, и нечего удивляться тому, что люди самые искренние и благородные шарахаются в сторону от его одиноких и злых, но, пожалуй, невинных шалостей», - отзывался о поэте Александр Блок.

Игра обернулась мифом и стала вещественнее жизни… Но что же в нем было настоящего?..

                  Светлая горница – моя пещера,

                  Мысли – птицы ручные: журавли да аисты;

                  Песни мои – веселые акафисты;

                  Любовь – всегдашняя моя вера.

Менялись взгляды и отношения, маски и одежды, жанры и формы, но без изменений оставалась любовь. Она спасала, она помогала, она – двигала его и в творчестве, и в жизни.

Я тихо от тебя иду,

А ты остался на балконе.

«Коль славен наш Господь в Сионе»

Трубят в Таврическом саду.

Я вижу бледную звезду

На теплом, светлом небосклоне,

И лучших слов я не найду,

Когда я от тебя иду,

Как «славен наш Господь в Сионе».

 «Мы – свидетели величайшего исторического момента итогов и концов во имя новой, неведомой культуры, которая нами возникнет, но и нас же отметет. А потому, без страха и недоверья, я подымаю бокал за разрушенные стены прекрасных дворцов, так же как и за новые заветы новой эстетики», - так писал о выпавшей своим современникам на долю эпохе Сергей Дягилев.

А вот уже сам Михаил Кузмин:

                      Бывают странными пророками

                       Поэты иногда...

                       Косноязычными намеками

                                  То накликается,

                       То отвращается

                       Грядущая беда.

                       Самим неведомо, что сказано,

                       Какой иероглиф.

                       Вдруг то, что цепью крепкой связано,

                       То разлетается,

                       То разражается,

                       Сердца испепелив...

Отброшены маски – они никому не нужны. Свергнуты прежние идолы – они не маршируют в общем строю. Наступило время революции… Встретив новую эпоху, Кузмин поначалу радовался: пришедшие к власти большевики закончили длившуюся несколько лет мировую войну. Но затем… затем вместо разноцветных жилетов пришлось кутаться от холода в старье и обноски. Сытные ужины в ресторанах уступили место набору из крупы и воблы, светские собрания – жизни в коммунальной квартире, а вместо рукоплесканий публики Кузмин теперь слышал только упреки.

Кузмин не уехал в эмиграцию. «По-настоящему дома можно чувствовать себя только в Петербурге», - эти слова он говорил покидающим страну друзьям. Петербург-Петроград скоро превратился в Ленинград. Новая власть предоставляла Кузмину немного возможностей для жизни. Стихи его почти не публиковали, хотя в это время поэт переживал творческий взлет.

                         Слышно, на часах в передней

                         Не спеша двенадцать бьет...

                         То моя форель последний

                         Разбивает звонко лед.

                         Живы мы? и все живые.

                         Мы мертвы? Завидный гроб!

                         Чтя обряды вековые,

                         Из бутылки пробка - хлоп!

                         Места нет печали хмурой;

                         Ни сомнений, ни забот!

                         Входит в двери белокурый,

                         Сумасшедший Новый год!

Цикл «Форель разбивает лед» стал последней книгой Кузмина. Нашему герою оставалось кормиться переводами античных авторов, Шекспира, писать скромные либретто для музыкальных театров. Знакомые поэта посоветовали обратиться к Георгию Чичерину. Друг юности Юша стал наркомом иностранных дел советского государства. Кузмин встретился со старым другом, рассказал о себе, но… ничего не попросил. Чичерин все равно не мог бы помочь Кузмину, для которого сам воздух новой эпохи был губителен…

Из дневника Михаила Кузмина: «Зима и ночь. Когда у Мюссе спрашивали, чем он болен, он говорил – «зимою». Что-то похожее грозит мне…»

В последних числа февраля 1936 года в  коридоре больницы с двусмысленным названием «Больница Жертв революции» с воспалением легких лежал тихий, незаметный старичок… В нём трудно было узнать знаменитого поэта прошлых лет, светского денди Михаила Алексеевича Кузмина…

Из дневника Михаила Кузмина: «Припадки у меня бывают или ночью, или (теперь чаще) под утро. А по сезонам больше именно во вторую половину зимы…»

Кузмин умер 1 марта. На Волково кладбище его провожали редкие друзья и жидкий оркестрик в милицейских шинелях, наскоро собранный Союзом писателей...

Наше представление подходит к концу, путешествие в прошлое заканчивается… Мы проследили всю жизнь нашего героя. Но заметим, что поэты часто продолжают жить и после смерти…

Однажды, обращаясь к Михаилу Кузьмину, Александр Блок сказал:  «Когда все мы уйдем, родятся новые люди, и для них опять зазвучат ваши «Александрийские песни» и ваши «Куранты любви», - те самые, которые омывали и пропитывали и жгли солью музыкальных волн души многих из нас по вечерам и по ночам…»

Сменилось немало эпох. Изменились люди и нравы, взгляды и мысли. Переменились даже зрители – во всяком случае, в том театре, где мы с вами находимся. Уже новые зрители ждут, когда на сцене появится наш герой… Не будем им мешать, уйдем… Только перед уходом послушаем, о чем они говорят…

ПУБЛИКА (громким шепотом):

-  Я читал, будто он служил в мучном лабазе…

- Да нет же, он воспитывался в Италии, у иезуитов…

- Я знаю, что он старообрядец с Волги…

- А еще он принимает гостей в шелковом кимоно…

- Ах, у него такие удивительные глаза…

- Что вы, он просто урод…

                               ***

                      Что делать с вами, милые стихи?

                      Кончаетесь, едва начавшись.

                      Счастливы все: невесты, женихи,

                      Покойник мертв, скончавшись.

                      Но в легком беге повести моей

                      Нет стройности намека,

                      Над пропастью летит она вольней

                     Газели скока.

                      Слез не заметит на моем лице

                      Читатель-плакса,

                      Судьбой не точка ставится в конце,

                      А только клякса.

Наталья Баева Москва

Дата : Вт октября 18, 2011, 15:56:50 Спасибо, Павел! С таким удовольствием прочитала Ваше эссе-мистерию))) Написано блестяще - сразу видно, что всё хорошо продумано и прожито изнутри. Я бы даже сказала, что Вам удалось поднять историю жизни М.Кузмина на свою поэтическую высоту, а это дорогого стоит... и редко кому удается.

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Ср октября 19, 2011, 11:08:12 По этому материалу снят документальный фильм, но и просто читать оказалось очень увлекательно. Получилась очень живая экскурсия в прошлое, в атмосферу того недолгого, искрометного времени.

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.