СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..." НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва» СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1 "Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2 |
Просмотров: 1973
24 марта 2012 года
"Ты-и... здравствуй!.. Не признал?.. Я и сам себя, когда в зеркало, не очень. Другой-то глаз теперь без спички не раскроешь, но и в один жуть пробирает. Усох – через живот хребтину тронуть можно. От дома за угол не отойдёшь – ветром шатает. А куда деться?.. Вот по тому самому делу и ходил: спросили там, переспросили, бумажку под нос сунули, чтоб расписался внизу и гуляй... ...Ну, пригляделся?.. Точно, самый я – такой и буду, краше не стану. По какому делу? Не слыхал, что ли – на Дальней улице, за мостом? Странно... Ну, шагай тише – расскажу. Место там тихое, было. Пока я у шурина не загостил, у Петра. Зазвал, пёс: заходи, говорит, я тебя как мужика уважаю. И лещей мне кидает, один другого жирней. Моей сеструхе, говорит, ты – что в лотерею выпал. До тебя, мол, разные увивались, но все какие-то не те, малахольные: ни выпить с ними, ни за жизнь поговорить. А с тобой, говорит, выпью и с удовольствием. Ну, я это послушал, обмозговал – дел у меня было мало и те, знаю, подождут – и с вечера к шурину наведался. Дверь, гляжу, приоткрыта, но он по-холостячьи всегда так и жил. В проходном дворе запираться – лишняя морока. Только когда входишь – петля скрипит. Дальше занавеска дырявая, за ней – комната. Внутри Пётр над столом единолично зевает. Заметил меня, во всю красную морду осклабился. Пр-р-роходи, басит, присаживайся. На столе соления, копчения, сухари, полпряника, мутная четвертная бутыль. - Припозднился, – говорит и на стенные часы кивает. Часы висели кособоко, ходили, я заметил, то в одну, то в другую сторону, и верил им он один. Не успел присесть, а мне уже гранёный по края, штрафной, у Петра глаз намётан. Сразу рыбки. Жую, на стол киваю: откуда, мол, богатство привалило? Шурин: угадай с трёх раз. Внимание выдержал и сообщает: из деревни, от тётки его. Так вот. - Ну, раз так, – поднимаю, - за тётку твою! -Ага, добрая она душа, – и головой мотает, смехом прыскает. - Ты чего? – спрашиваю. - Ничего. Расскажу счас. Там такое... Чокнулись за такое, по рыбке повторили – хорошо! Но как раз тогда Васька заявился. Кто он такой, я не знал, там и сознакомились. Сел между нами и давай нудеть. То ему плохо, это нехорошо, там его обломали, тут кинули. А остальным сквозь него говорить не получается. Я рот открою, он – своё. Я с тостом, он песню затя-а-анет. Я только мысль поймаю, а весь эфир забит. Но нудеть нудит, а тарелки за троих подчищает. Вышел я покурить на балконе. С балкона было улицу видно, мост и речку с камышами. Велосипед прошуршал и звякнул где-то вдалеке, а так – тишина. Но спичкой чиркнуть не успел, Васька этот, гляжу, уже рядом. Угостился моей папиросой, сморщился весь, кашлянул. "Будем откровенны. Какое, – говорит, - говно ты куришь." Молчу. На речку прищурился: "И вода в этом городе не вода, а отрава. Зараза на инфекции и эпидемией погоняет…" Молчу. "Да и вообще жизнь – несносное бремя". Затянулся, и окурок на асфальт пульнул. После балкона, вижу, и Петру этот гость приелся до оскомины. И уж то от него отвернётся, то моргнёт, то намекнёт. А толку мало. Тогда впрямую: "Слушай, Вася! Нас уважаешь: его, меня?.. Помолчи". Хватило васиного уважения аж на полминуты – он как раз до половины пряника добрался. И опять, как ни в чём не бывало: жизнь ему плоха. Тут закипело во мне, мочи нет, встаю и ультиматум: "Или ты... или я". А этот с куском на вилке вытаращился только и не поймёт, что ему: привстанет, опять сядет. И шуринов голос слышу: "В глаз ему!" Я его и стукнул. Грохот по полу. Часы ещё перекосились и в обратную сторону пошли. Жду – кулак наготове, потом руку опустил. Лежит он, ногой дрыгает, за ухо держится и стонет. И табурет там ещё перевёрнутый, с отломанной ножкой у самой спины. И бормочет жалобно: - За что мне?.. За что?.. Я кому плохого?.. За что? - Иди, умойся, – говорю. - Полегчает. Но вышел Василий насовсем. Чтобы не так шатало, он опирался о стену. Уже из-за занавески донеслось: -..с-Суки! Припомню вам. – Раскатом хлопнула входная. Сидим мы дальше. Без настроения. Языками еле ворочаем, и темы разговориться – нет. Но уважаем друг друга нерушимо, и с каждым словом по нескольку раз соглашаемся. Не помню, в котором часу – но у людей, наверно, самый сон был, – петля снова скрипнула. Тихо так, крадучись. Из-под занавески пацан мелкий проскользнул. Другой только выглянул и там остался. - Ты чего тут? – Пётр головой встряхнул и на мелкого в упор уставился. - Дя-а-денька, а закурить угости? - Тебе курить вредно! Мелкий руку тянет: - А купи тогда гранату, – с руки тусклый такой отсвет. Пётр морщит лоб, как будто даже трезвеет. - А ну... – Пётр берёт и взвешивает на ладони: - Боевая, что ли? Где взял? - Настоящая, дядь, настоящая. На помойке возле старой казармы. Там, если надо, ещё есть... Лицо шурина расплывается и, со мной переглянясь, он в голос хохочет: - Насто-я-ащая? С помойки? А бомбы ядрёной там нет? Шурин подкидывает гранату и ловит другой рукой. Мне спьяну тоже весело стало. Пётр сверху вниз мерит взглядом малолетнего торговца оружием: - Наст-а-щая!.. Много не прошу!.. Вона твоя... – чеку выдернул и предъявляет.
- Муляж, а то б давно рванула, – довольный собой, договаривает шурин. Не глядя, кидает на стол. Граната, стукнув, затаилась между солонкой и стаканом. А потом зашипела. - Да она... – смахнув солонку, хватаю, и рука оледенела, как не моя. Шипит... Через балкон, больше никак... Ну, ещё! Васькиного длинного языка это дело или кого? Шипит, шипит... До шурина только доходит, весь сползает по дивану. Сам молитву припомнил, а некогда. Кидаю, лети! От руки крутанулась, пронесл... И уже над балконом лопается и брызжет: белым, жёлтым и красным. Брызгами врезается поперёк меня и на стену пластает... Часы, помню, об пол... Какой-то ещё скрежет, потом хрип... И всё вокруг черно. Это ночью было.
Вон скамейка, там присяду – отдышусь. Пиво? Холо-одное. Сколько оно? Свидимся – я отдам. Или баба моя. А-а, угощаешь! Сразу легче стало. Что дальше? Ни ночи, ни утра, ни квартиры той для меня уже не было. А была койка в палате после операции. Очнулся и чувствую, над левым глазом свербит, и ещё как будто чего-то у меня не хватает. Чего – не пойму. И шея голову не подымает, как ни упрись. Рядом на боку дед лежал, ровесник века, брови у него белые и борода тонкая, сквозная. - Дед! – окликаю натужно, шёпотом: - Д-е-е-д! Услышал, глаза открыл. -...У меня руки, ноги есть? – спрашиваю. Старик тогда в мою сторону пригляделся, губой губу обмял, и слышу: - И тех, и этих по две штуки. ... У-ф-ф. Мне сначала – с ногами, с руками – спокойнее стало. А потом соображаю: как это я очнулся, а Таньки моей рядом нет. Может, и не будет? Может чего понужнее, в интересах моего здоровья, отмахнули? Поворочался: и болит где-то там, около. Тревожно мне. Лежу, мух со щеки сдуваю. Часы где-то тикают. И догадка моя мышью в голове скребётся. Потом каблуки, слышу, стук-тук-тук-тук – ладошка мягкая на мне одеяло оправляет. - Сестра ... – шепчу. Ко мне наклонилась белобрысенькая такая, аккуратная. - О! Подрывник наш очнулся. - Сестра, чего со мной сделали-то? - Не волнуйтесь, больной. Операция прошла успешно. Жить будете! - Жить!.. А остальное? - Остальное, – замялась так, - не всё. Я похолодел: точно! - И уже никогда? Сестра молча развела руками. Я глаза отвёл. Потом, не глядя и будто не про меня речь: - Так всё и обрезали? - Не всё: два с половиной метра. - Метра? - Да. Два с половиной метра кишков тонких, тощих и подвздошных. А ещё добавила, что селезёнку подкромсали, ну и заодно полпечени. - И больше ничего? – спрашиваю. - Ничего. Только острого да солёного теперь нельзя мне и тяжести большие подымать, как бы плохо они где ни лежали. - Спасибо вам огромное, – не удержался я. - Да пожалуйста, – и на каблучках отгарцевала обратно. Потом сразу – глаза смежить не успел – новый участковый отметился. С напором весь, и допрос глаза в глаза: Как? Что? Зачем? Откуда? Мент – он и есть мент. От него в тот раз узнал, что шурин ступни лишился и другой ноги по колено, и что взрывом балкон снесло. С ним ещё по поводу ЧП оперативный майор притопал: но тот тяжело, через силу. Засел в углу, где не видно его, и только пыхтел недовольно. А участковый слова переставит и донимает опять: Откуда? Зачем? Почему не знаешь? Как так не помнишь? Участковый ещё набегал раз несколько уже без майора, на табуретке ёрзал, но ничего больше из меня выпытать не смог. Выписали меня ближе к зиме, Танюша приняла. А деда, его Панкратычем зовут, так на соседней койке и оставили. Хворей накопил за сто три года. И вот узнаю достоверно, что шурина моего подлечили, по инвалидности группу дали, денег начислили, и он с той радости ещё не просох. И соображаю: он – без ног, а я без кишков – чем же лучше? Надо и мне на группу пробиваться. С Танькой своей мыслями делюсь – и она за. Только для подтверждения медкомиссия полагается. Решил у деда Панкратыча совета спросить. Много он перевидал, пустого не скажет. Зашёл к Панкратычу в палату. Лежит, на подушку откинулся. То ли спит, то ли умер. А он после обеда млеет. Суп там жидкий, хлеб тонкий, но в его годы в самый раз. Заметил меня, на койке поддвигается и головой знак даёт: присаживайся, мол. Только называет почему-то не моим именем. Ну, я поспрашивал для порядка: как здоровье? что родня? А потом про своё: вот, говорю, Панкратыч, пострадал я, сам знаешь. Работать не берут, в наследство миллионы не оставляют. А без денег жить не получается. Вот и решил в инвалиды подаваться. Дед на это поморгал, ладонью бороду пригладил и: - Верно решил, – говорит, - подавайся. Всё лучше, чем так. Я дальше: - Только ведь на лапу положить надо. Чтобы ускорились. - Куды без этого... – дед вздохнул. – Меня вот намедни тоже откупали, чтоб против немца не ходил. Отец на хозяйстве оставил... А дать сколько думаешь? Я сказал. - Много, – дед даже с подушки подскочил и рукой махнул, как на редкого простофилю. - А сколько тогда? - Вот сколько, - дыхнул мне в самое ухо, - аккуратно средь бумаг вложи и дай. Они, живоглоты, может, и больше захотят, но ты стой на своём. - Спасибо, Панкратыч, за совет, – с койки подымаюсь. - Да чего там, – и опять: то ли уснул, то ли преставился. Недели через две я с посыльным листом, с карточкой и другими бумагами добрался до той медкомиссии. Вызывают, захожу, сажусь. По ту сторону дубового стола – трое. Главный в кресле, посередине. Комплекции видной – этот ложку мимо рта не пронесёт, оттого и шея толще головы. Ему всё и передал. Смотрит он карточку с самого начала: шелестит скучно моими простудами, переломами, рассечением от слетевшего топора. На меня глянет, лоб нахмурит и опять. Но мне это нипочём: мой главный козырь, думаю, ещё сыграет. А слева тётка всё выспрашивает: что болит, в каком месте, сильно или втерпёж? Я ей на всё по уму отвечаю. Тут главный карточку на стол кладёт. И заявляет: - Случай ваш спорный. Ущерб здоровью нанесён. Но по причине не очень уважительной. Работать не работаете, а с гранатами балуетесь. - Как говорится, знал бы, где упасть... - А теперь знаете? – И начинает линию гнуть: - Льгот у нас подолгу добиваются, и получает в итоге не каждый. Желающих – вагон. На всех казны не хватит. Понимаете, о чём я? И тут на карточку смотрю и вижу – до того разворота он страницы не долистнул. - Вы дальше посмотрите, – говорю, - есть там кое-какие соображения. - А-а, – страницу откинул. Точно там она и была: хрустящая синеватая с прозеленью пятидесятирублёвая купюра. А главный на меня вытаращился вопросительно. Я ему правым глазом моргаю: да, мол, она и есть. А он опять: вниз – вверх, на меня – на взятку. И потом как ужалило его. Хлопнул по столу карточкой: - Иди! Работай! - Как же мне работать? - Как хочешь. Твои, – говорит, - проблемы. Я на него через стол: - Отожрались тут! – и поднимаюсь, и вижу – он назад откинулся, щёки втянул, очко у него играет. До того я б ему, может, в глотку бы вцепился за такое к себе отношение. А тут чувствую – не могу, ниже рёбер всё сводит. На стол упал, хриплю что-то, возмущаюсь. А главный видит: ничего ему от меня не будет – опять в кресле освоился. - Дверь ему найти помогите, – командует. - Разговор окончен. - Сам, – говорю, - сам. Не трогать! Не тронули. Через силу документы за пазуху запихнул, и дверь нашёл сам. А пятьдесят рублей – там они на полу остались. С тем я и вышел по длинному пустому и холодному коридору обратно в 2003 год…"
|
Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ" Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон» "МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона) «Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2 "ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове) |
Нижневартовск