7 марта 1928 года родился советский писатель Владимир Алексеевич Чивилихин.

Он ушел из жизни неожиданно для себя и других в ураганный субботний вечер 9 июня 1984 года на подмосковной даче, истратив за несколько минут до кончины свой последний физический потенциал в безуспешной борьбе с разыгравшейся стихией, пытаясь приподнять и закрепить надломившуюся тяжелую крону трехметрового кедра, привитого на сосне. Всю жизнь боролся писатель за сохранение кедровых лесов Сибири и Дальнего Востока, и для этого одного, любовно выращенного дерева не пожалел себя. 

     Я знал Владимир Чивилихина без малого 30 лет, и многие его произведения рождались на моих глазах. Это был широко и перспективно мыслящий, бесспорно, очень талантливый человек. Даже необычайно скупой на похвалу Леонид Леонов говорил о Чивилихине так: “Талантлив. И знает много, точно, за что возьмется”. 

     А еще была присуща ему врожденная любознательность, которую не смогли погасить ни ранняя безотцовщина, ни начавшееся с детских лет трудовое лихолетье в дымном депо на маленькой сибирской станции Тайга. Но он успевал много прочесть, вел даже дневник, который спустя много лет использовался им при написании “Памяти”. 

     Однако тяга к знанию требовала большего, мечтою стал МГУ, факультет журналистики. Чивилихин верил в свою “звезду”, несмотря на скептицизм друзей и близких. Все вступительные экзамены сдал “на отлично” и... не был принят в университет. Но этот нокаутирующий удар реальной действительности лишь пробудил настойчивое упорство в поиске справедливости, которое сохранилось у него на всю жизнь. Он все-таки добился своего, написав о случившемся письмо К. Е. Ворошилову, задав вопрос: “Каким же должен быть проходной балл, чтобы стать студентом МГУ?” А в 1958 году Климент Ефремович уже вручал в Кремле Владимиру Чивилихину первую правительственную награду за плодотворную журналистскую деятельность в газете “Комсомольская правда”. (Позднее будут еще правительственные награды, он станет лауреатом премии Ленинского комсомола, Государственных премий РСФСР и СССР). 

     Раскрывающийся талант всегда ищет и находит пути соприкосновения с большим талантом. Для Чивилихина решающим стало приобщение к уникальному леоновскому духовному миру, определившему в конечном счете направление творческих исканий молодого писателя. Явственно прочувствованная им высокая идея “Русского леса” Леонида Леонова утверждала в правоте то мужественное упрямство, с которым он дрался за леса в документальной повести “Шуми, тайга, шуми!”, в очерках “Месяц в Кедрограде” и “О чем шумят русские леса?”, ибо лес для Чивилихина не просто миллиардное скопище деревьев, пригодных только на поленья, а трудовая история народа, изначальная природа русской души. 

     У чивилихинских произведений нет легких судеб, все они создавались с огромным напряжением физических и духовных сил, с проведением подчас глубоких научных исследований. Так были написаны публицистические очерки “Земля в беде”, “Светлое око Сибири” (о Байкале), “Шведские остановки”, ставшие набатным предупреждением и страстным призывом автора к необходимости оберегать природу — основу жизни на Земле. 

     Личная потребность самому вникнуть во все, о чем задумывалось написать, влезть в оболочку своих героев, пройтись их маршрутами и побывать в местах, где они жили в действительности или предстояло им ожить на страницах книги, присуща была также всему художественному творчеству Владимира Чивилихина. Так рождались повести “Серебряные рельсы”, “Елки-моталки”, “Про Клаву Иванову”, “Пестрый камень”, “Над уровнем моря” — произведения, полные трагизма и реальности, оптимизма и надежд.
     Роман-эссе “Память”, объемом более 80 печатных листов, по существу, не имеет аналогов в литературе. Его главные герои — народ, история и патриотизм, воедино сцементированные пластами времени. Вынашивался и писался роман всю жизнь. Наброски будущих фрагментов необычного произведения были сделаны еще в дневниковых записях 40-х годов, когда автор только начинал самостоятельную жизнь. В конце 60-х годов, размышляя о творческих планах, Чивилихин зачитывал близким друзьям отдельные отрывки из него и, видя на лицах недоумение, как бы извиняясь, говорил: “Вот пишу. Сам пока не знаю, что. Времени трачу уйму. Тему о природе не завершил, да и других проблем много. Но ничего не могу поделать с собой. Тянет история Руси. Такая это целина!” 

     Вскоре замысел новой книги сформировался и окончательно захватил его. Отложены были в сторону все дела, даже неоконченные, срочные. Он копался в архивах Чернигова, Ленинграда, Москвы, Томска и Новосибирска, мотался по полузабытым местам истории наших предков, воскрешая из ее глубин удивительную стойкость, многонациональную основу и неиссякаемый патриотизм русского народа. Он очень спешил, словно предвидел, что может суток не хватить для завершения этой титанической работы. Он успел завершить ее за 35 часов до внезапной кончины. 

     Владимир Чивилихин никого не допускал в свою творческую лабораторию. Зная об этом, я не докучал ему просьбами рассказать о литературных замыслах. Он сам иногда говорил о них. В частности, об известном лесной общественности многострадальном Кедрограде собирался написать большой художественный роман.
     Думаю, что замысел написать значительное художественное произведение о Кедрограде окончательно созрел у Владимира Чивилихина незадолго до кончины, но не потому, что просматривался конец работы над “Памятью”. В одну из последних встреч, когда разговор вдруг коснулся Кедрограда, он поведал: “Раньше садиться за большую литературную вещь на эту тему было, пожалуй, преждевременно. Многому предстояло дозреть. Многое предстояло осмыслить, и не только мне...” 

     А ведь в первые годы создания молодежного экспериментального хозяйства он со страстью талантливого публициста написал, помимо упомянутых “Шуми, тайга, шуми!”, “О чем шумят русские леса?” и “Месяц в Кедрограде”, также резкие статьи в его защиту — “Тайга шумит” и “Пятилетие Кедрограда”. Потом вдруг — ни одной новой публикации на тему Кедрограда с 1965 года. Почему? 

     На этот вопрос Владимир Чивилихин ответил сам, выступая на заседании научно-технического совета Гослесхоза СССР 14 октября 1968 года: “Несколько раз выступал я в печати и говорил об этом в своей речи на XV съезде комсомола. Всего по истории так называемого Кедрограда и связанным с ним проблемам сибирского кедра было в нашей печати 203 статьи. Только отдачи, результатов — никаких нет. Этим самым как бы без слов говорится — пишите себе, пишите, а мы рубили и будем рубить золотую вашу сибирскую кедровую тайгу... Но я, например, уже не могу об этом писать, потому что не хочу и не имею права раздражать читателей. И это для меня очень больной, по-настоящему тревожный вопрос. Поймите меня, можно ли писать, если от этого нет никакого толку, а есть, наоборот , явный хозяйственный, моральный и политический урон?!”

     Он все-таки опубликовал еще в том году знаменитое “Слово о кедре” — своеобразную поэму об удивительном дереве, где открыто изложил свою позицию: “Кедр в Сибири и Приморье по-прежнему рубят в устрашающих размерах. Каждый год сплошь оголяется около пятидесяти тысяч гектаров кедровой тайги... И я уже не могу больше об этом писать — чем больше пишешь, тем злее кедр хлещут”. Но кедроградские события продолжали волновать. В 1969 году молодежному начинанию исполнилось десять лет, и он отметил этот юбилей большой итоговой статьей “Десять лет спустя”. 

     В последнюю нашу встречу, когда я приехал к нему на дачу, он говорил, не переставая, словно пытался перелить в меня все свое содержимое — личные переживания, проблемы, творческие замыслы. Около двух часов ночи я осторожно напомнил, что телефона нет, а дома как всегда будут ждать, пока не появлюсь. Он удивленно посмотрел на часы, сразу как-то обмяк, ушел в себя и вдруг решительно сказал: “Нет, Виталий, сегодня я тебя не отпущу”. И я остался, не зная тогда, что сама судьба дарила мне последнюю возможность для общения с ним. 

     Он исповедовался в ту ночь о многом. Его волновали новые творческие планы: “Закончу в ближайшие дни работу над “Памятью”, передохну немного и сяду за художественный роман. Давно мечтаю об этом. Я напишу такой роман, который удивит всех. Наброски уже есть”. И после паузы повторил: “Да, именно удивит”.
     Через три дня он завершил пожизненный труд над “Памятью”, а о каком новом романе шла речь, мы не узнаем никогда. 

     ...Владимир Чивилихин не завершил многого, чего хотел. Но растворясь своим творчеством в народе, он продолжает жить, работать, убеждать.

Виталий Парфенов, "Завтра"