"Шарль Штоска" Шарля Штоска

Закончится всё так: сначала треск раздастся,
затем пылинка пепла, покружившись, найдёт испуганное детское лицо.
Начнём.
"ШАРЛЬ ШТОСКА" ШАРЛЯ ШТОСКА.
Запыхался,
пришаркнул.
Горожане,
возрадуйтесь: на площади Свиной
в святой воскресный день,
в девятый полдень мая
Лючия ди Болонья завершит…
Лючия ди Болонья костром окончит грешный путь…
окончит, завершит свой грешный путь…
Лючия ди Болонья завершит…
окончит, завершит свой путь земной.

Летит «ура» по площади весенней,
шары, цветы и флаги мельтешат:
костёр очистит нас очистит в воскресенье,
как очищает от чужих штыков…
как очищает Родину солдат.

За женщиной в монашьем одеяньи вприпрыжку дребезжала детвора,
а мы бросали… Перед Санта-Анной колдунья голову склонила в покаянье…
Колдунья на колени встала в лицемерном покаянье.
Пусть чёртова жена не шепчет заклинаний: ей нас не обмануть!
Довольно причитаний! Эй, стражники, скорей! Скорей, мы ждём костра!

Горелось больно. Лестница, взвиваясь, оборвалась на третьем этаже.
Подъезд совсем притих, беспомощно уставясь в прозрачный коридор,
где на одной стене чернела вслед за рамою картина,
где у второй стены метался телефон, где кресло ощетинило четвёртую пружину
и где за креслом сразу вместо комнаты гостиной довольно мирно зеленел задумчивый газон.

Рачительный хозяин подсчитал: наш дом на нашей улице двенадцатым стонал.

Обугленная дома сердцевина смотрела на солдат, забывших голос свой
и семенящих по разбросанной в грязи витрине магазина,
на грязную машину командира, на замполита и на командира, стоящих рядом,
и на дверцу «ЗИЛа», на то, как монотонно, пресно, чинно «Заклинило» твердил спиной шофёр.

Смотрел наш дом на танки и «Катюши», наш дом смотрел на каски и штыки,
на серых кораблей потрёпанные туши, на белую сирень, на красный флаг бегущий,
на розовый закат, на тающие тучи, смотрел на самолётов плавники.

Был миг настал один: огонь не прекратился,
но разом тише стал – я помню этот миг:
все, как один, оборотили лица –
густая тишина – и этот взгляд девицы –
да, этот взгляд…
мы повернули лица…
и взгляд…
внезапно подлетела птица…
казалось, что в луче спустилась с неба птица
и в темя клюнула…
спустилась с неба…
все видели: с небес спустилась птица…
и в этот самый миг огонь вдруг разозлился и хлынул вверх, слизав одним из языков воинственной Лючии грозный
лик. Ох, слава Богу, я успел перекреститься.

Салют не должен был так быстро завершиться, салют пылал вовсю, он был богат, как дож,
он пёстр был, как платье византийца, он цвёл, но гром толстел, и залп очередной скоропостижно в толще грома
скрылся,
а всполох пёстренький, успев засеребриться, был смят… цветок был смят… погас… дождя стеной.

Величественный увалень Шарль Штоска был отделён от дома своего горчичным ночью парком (днём зелёным)
и в мокром пиджаке шёл к дому между клёнов, когда лежащий на земле сучок бездомный под весом Шарля крикнул…
Осыпался костёр.
Пылинка полетела.
Дождь стих давным-давно.

***

Был Мёрфи, был Октавиус, был Чигин,

набоковед, профессор, человек.

Был белый дом его,

одной своей гостиной поэтов вдохновлявший.

Шёл не снег, не дождь,

а что-нибудь такое,

что мокрым снегом мы привыкли звать,

но что нельзя сгрести одной рукою,

второй примять.

И, чтоб не видеть этого разброда и робости природной,

Чигин встал, договорил ответ свой (два-три слова)

и шторы опустил. И это май?

Да, май такой, ответил Мёрфи Чигин,

потом добавил:

usually we have a little bit warmer spring here -

и картинно, как истинный художник, в кресло сел.

И тишина текла без перерыва:

ни капель, ни колёс, ни криков птиц -

и этот фон так подходил для взрыва!

но вёлся пышный разговор трёх лиц.

Лицо Октавиуса было в полумраке,

Мёрфи смеялся, Чигин был угрюм,

но улыбался гостю.

Зрели маки на платьях двух студенток из Перу.

Языковой барьер для многих труден,

для некоторых непреодолим.

Отдельные слова, без общей сути,

доступны - ну хоть что-то - были им.

Они сложили руки на коленях

и взгляд впивали в то, что говорит:

служанка Мэгги, Чигин, Мёрфи, Мэгги -

Вас слушаюсь - неслышно, семеня, к двери спешит.

Итак, портрет. Должны ли быть в портрете,

друзья мои, фон и сюжет? Давайте обсуждать.

Считаю я, что все структуры эти важны чрезмерно. -

Бросьте, Чигин, врать.

А мастера того же Ренессанса?

Хоть Ранний, хоть Высокий ты возьми.

Факультативны эти два нюанса.

Октавиус, останетесь в тени? -

Нет, с вами я. И всё предельно просто:

фон важен, а сюжет, напротив, нет.

Октавиус был Мёрфи выше ростом на фут,

а Чигина всего на сантиметр.

Что тут добавишь? Были эти трое в гостиной.

За окном текла вода.

Служанка Мэгги и кухарка Хлоя

на кухне хохотали, как всегда.

Над городом плыли дурные слухи,

страна лежала в собственном тепле,

в теле Европы копошились мухи,

всё полушарие, как Мэг сейчас по комнате плыла, плыло в очередной весне.

Читать подборку полностью