"Шарль Штоска" Шарля Штоска

Закончится всё так: сначала треск раздастся,
затем пылинка пепла, покружившись, найдёт испуганное детское лицо.
Начнём.
"ШАРЛЬ ШТОСКА" ШАРЛЯ ШТОСКА.
Запыхался,
пришаркнул.
Горожане,
возрадуйтесь: на площади Свиной
в святой воскресный день,
в девятый полдень мая
Лючия ди Болонья завершит…
Лючия ди Болонья костром окончит грешный путь…
окончит, завершит свой грешный путь…
Лючия ди Болонья завершит…
окончит, завершит свой путь земной.

Летит «ура» по площади весенней,
шары, цветы и флаги мельтешат:
костёр очистит нас очистит в воскресенье,
как очищает от чужих штыков…
как очищает Родину солдат.

За женщиной в монашьем одеяньи вприпрыжку дребезжала детвора,
а мы бросали… Перед Санта-Анной колдунья голову склонила в покаянье…
Колдунья на колени встала в лицемерном покаянье.
Пусть чёртова жена не шепчет заклинаний: ей нас не обмануть!
Довольно причитаний! Эй, стражники, скорей! Скорей, мы ждём костра!

Горелось больно. Лестница, взвиваясь, оборвалась на третьем этаже.
Подъезд совсем притих, беспомощно уставясь в прозрачный коридор,
где на одной стене чернела вслед за рамою картина,
где у второй стены метался телефон, где кресло ощетинило четвёртую пружину
и где за креслом сразу вместо комнаты гостиной довольно мирно зеленел задумчивый газон.

Рачительный хозяин подсчитал: наш дом на нашей улице двенадцатым стонал.

Обугленная дома сердцевина смотрела на солдат, забывших голос свой
и семенящих по разбросанной в грязи витрине магазина,
на грязную машину командира, на замполита и на командира, стоящих рядом,
и на дверцу «ЗИЛа», на то, как монотонно, пресно, чинно «Заклинило» твердил спиной шофёр.

Смотрел наш дом на танки и «Катюши», наш дом смотрел на каски и штыки,
на серых кораблей потрёпанные туши, на белую сирень, на красный флаг бегущий,
на розовый закат, на тающие тучи, смотрел на самолётов плавники.

Был миг настал один: огонь не прекратился,
но разом тише стал – я помню этот миг:
все, как один, оборотили лица –
густая тишина – и этот взгляд девицы –
да, этот взгляд…
мы повернули лица…
и взгляд…
внезапно подлетела птица…
казалось, что в луче спустилась с неба птица
и в темя клюнула…
спустилась с неба…
все видели: с небес спустилась птица…
и в этот самый миг огонь вдруг разозлился и хлынул вверх, слизав одним из языков воинственной Лючии грозный
лик. Ох, слава Богу, я успел перекреститься.

Салют не должен был так быстро завершиться, салют пылал вовсю, он был богат, как дож,
он пёстр был, как платье византийца, он цвёл, но гром толстел, и залп очередной скоропостижно в толще грома
скрылся,
а всполох пёстренький, успев засеребриться, был смят… цветок был смят… погас… дождя стеной.

Величественный увалень Шарль Штоска был отделён от дома своего горчичным ночью парком (днём зелёным)
и в мокром пиджаке шёл к дому между клёнов, когда лежащий на земле сучок бездомный под весом Шарля крикнул…
Осыпался костёр.
Пылинка полетела.
Дождь стих давным-давно.

***

Был Мёрфи, был Октавиус, был Чигин,

набоковед, профессор, человек.

Был белый дом его,

одной своей гостиной поэтов вдохновлявший.

Шёл не снег, не дождь,

а что-нибудь такое,

что мокрым снегом мы привыкли звать,

но что нельзя сгрести одной рукою,

второй примять.

И, чтоб не видеть этого разброда и робости природной,

Чигин встал, договорил ответ свой (два-три слова)

и шторы опустил. И это май?

Да, май такой, ответил Мёрфи Чигин,

потом добавил:

usually we have a little bit warmer spring here -

и картинно, как истинный художник, в кресло сел.

И тишина текла без перерыва:

ни капель, ни колёс, ни криков птиц -

и этот фон так подходил для взрыва!

но вёлся пышный разговор трёх лиц.

Лицо Октавиуса было в полумраке,

Мёрфи смеялся, Чигин был угрюм,

но улыбался гостю.

Зрели маки на платьях двух студенток из Перу.

Языковой барьер для многих труден,

для некоторых непреодолим.

Отдельные слова, без общей сути,

доступны - ну хоть что-то - были им.

Они сложили руки на коленях

и взгляд впивали в то, что говорит:

служанка Мэгги, Чигин, Мёрфи, Мэгги -

Вас слушаюсь - неслышно, семеня, к двери спешит.

Итак, портрет. Должны ли быть в портрете,

друзья мои, фон и сюжет? Давайте обсуждать.

Считаю я, что все структуры эти важны чрезмерно. -

Бросьте, Чигин, врать.

А мастера того же Ренессанса?

Хоть Ранний, хоть Высокий ты возьми.

Факультативны эти два нюанса.

Октавиус, останетесь в тени? -

Нет, с вами я. И всё предельно просто:

фон важен, а сюжет, напротив, нет.

Октавиус был Мёрфи выше ростом на фут,

а Чигина всего на сантиметр.

Что тут добавишь? Были эти трое в гостиной.

За окном текла вода.

Служанка Мэгги и кухарка Хлоя

на кухне хохотали, как всегда.

Над городом плыли дурные слухи,

страна лежала в собственном тепле,

в теле Европы копошились мухи,

всё полушарие, как Мэг сейчас по комнате плыла, плыло в очередной весне.

Королева Война

Королева Война прибыла на запуганный остров,

королева ракет и владычица малых умов,

покусала детей и построила женщин по росту,

а стада, испугавшись, смешали ряды и погнали в чащобы своих пастухов.

Разгоралась весна, зеленели последние плеши,

и леса, как руины землёй, покрывались листвой.

Взрыв смешал всё вокруг. Я, очнувшись, в стекле уцелевшем

почему-то увидел луны три, висевших одна над другой.

***

Возьми своё ведро и выйди в сад,
чтобы с утра согреть топлёным снегом...
Игнатьев взял ведро и вышел в сад,
чтобы холодный дом топлёным снегом...
и замер.

Снег искрился, как паркет,
и сыпал серпантином в шумном зале,
фонарь струил, как люстра, щедрый свет,
вповалку взрывы с криками лежали.

Как жалкий родственник, последний фейерверк в коробке с огоньками из Китая,
в глазах Игнатьева Л.Н. мелькнул – исчез –
мелькнул неясный сон, неясная, другая...
не жизнь ли?

В ватнике без рукавов,
штанах спортивных и безмолвных кедах
он возвращался в дом.
Густой покров стирал его,
как след его со снега.

К утру устанет праздный снегопад,
и торжество растает на рассвете.
В седьмом часу в притихший, спящий сад
за снегом новогодний выйдет ветер.
Мелькнёт – толкнёт снежинок верхний слой –
и нет его, он спрятался за крышей.
А тот, кто тащит полное домой ведро,
заметит вскользь, что тихо стало тише.

Когда на красную спираль сухой плиты
поставишь ты ведро, ведро печально звякнет,
плита злорадно зашипит,
а ты начнёшь готовить монотонный завтрак.

И снова вспомнишь, как в далёком сне
ты волочился за хмельным трамваем
и сочинял, что будешь врать жене,
от жажды, от стыда, от радости сгорая.

Ты жил, ты делал что-то в той дали,
ты, кажется, был цирковым артистом,
Игнатьев Л.

Кипи, твой снег, кипи
в ведре стальном, нагретом, грязном, чистом.

Как на жёлтой земле

Как на жёлтой земле очень сложно найти золотую монетку,

так тебя я нашёл, улыбнулся и за руку взял.

Мой скелет – твой скелет, моя плоть – твоя плоть. Очень редко

и взаимно не видевшись, мы забывались не раз

и поклоны отвешивали в разговорах фривольных

и пустыми словами, как панцирями, бросались шутя

и водили бровями. Но редко. А чаще довольно

и почти что всегда путались, кто из нас ты, а кто – я.

И сбежав по суглинку следами босыми ступнями,

сделав шаг, и второй, и ещё двадцать тысяч шагов,

мы таились от камер недолго, а с нами,

то есть нас, то есть нами, то есть мы хохотала любовь.

Хохотала любовь и за шкирку брала и швыряла,

и совала в себя то по уши, то полным, то чуть,

то спешила куда-то. Не только под одеяло, но и в души,

наверное. Выпить меня не забудь.

И микстурой я тёк по каналам твоим и по рекам

и по венам, и плыли по мне паруса,

на которых девчата и парни снимали кассеты

про любовь. Но бог с ними пока.

Кто смеялся с тобой над нелепыми с первого раза

фильмами и крутил у виска пальцем. Чушь: не крутил,

а шутил, сразу кто в оба глаза Вам глядел,

не я ли? Ах, как я Вам мил!

Целовались с тобой под подъездом… Нет, это неправда:

босиком мы гуляли по глине и пили росу

и купались друг в друге. Какие красивых два глаза

видел я в те года!: и по сей день не можется мне ни на йоту заснуть.

А у Вас на ногах ногти были покрытыми лаком,

тем, который варил Вам не я, а некто другой. Как могли Вы такое!..

И ревность без глаза на верёвке болталась обмотанной шеей и стараясь распутаться левой

рукой.

Кто есть мы – то есть мы, и сторонние камеры злые,

и фотографы с бритой щетиной и с пеной у глаз

тёрли глазки, дышали и марлечкой объективы

тёрли, направленные на нас.

И беги – не беги – догонять тебя будет не ревность,

что была казнена и с позором забыта и в ров

сброшенная лежала, гримасой своею пытаясь

испугать, но смешила и нас, и людей, и любовь,

а смешные, смешливые люди с зубами

и глазами, исполненными жаждою знать,

танцевали и знали, как жить, как смотреть и как брать,

ну, и брали, что ж осталось ещё им. И жрали.

На то люди они: они жрут, ибо приучены жрать.

Мы, поселённые в стеклянном шаре, испугались,

когда маленький мальчик трёх лет подошёл,

взял ладошкой наш мир, улыбнулся,

огляделся, и ухнул стекляшку о пол.

И мы плыли меж льдин и боролись с громадною кошкой,

изнывали от жажды и плыли, и были вдвоём

в океане. Однажды

мы прочтём этот стих, улыбнёмся, за руки возьмёмся

и, глядя друг в друга, друг в друге, друг в друга уйдём.

Екатерина Злобина Cевастополь

Дата : Вс января 15, 2012, 23:24:22 Странное ощущение стопроцентной вовлеченности в событие любого из этих стихотворений. Это я вижу, это я слышу, это я говорю, это я - одновременно все "персонажи"... Гипноз - не гипноз... Яростные по силе воздействия и высказывания стихи. При всей "огненности" - в них много воздуха, атмосферы. Ох, как интересно в них находиться...

Лариса Ефремова Москва

Дата : Пн января 16, 2012, 15:22:13 Я прошу прощения, но разве "свинНой" - это не ошибка? Стихотворения по духу и внутренней свободе заставили меня вспомнить французскую Плеяду. Удивилась неожиданно следующему: рефрены слов, строк в стихотворении "Костёр" дают возможность почти физически почувствовать, как слова "передаются из рук в руки" над головами "присутствующих", будто люди, кто это видит и слышит, слова передают друг другу по цепочке, как воздушный шарик! В качестве наиболее впечатляющего выберу "Возьми своё ведро".

Наталья Баева Москва

Дата : Вт января 17, 2012, 16:24:55 Лариса, позволю себе маленькую поправку: стихотворение называется "Шарль Штоска" Шарля Штоска")) "Костер" - это название подборки. Что же касается двойного "н" в слове "свинной", редакция не стала вмешиваться, т.к. художественный мир этих стихов таков, что в них может случиться что угодно, и даже орфографическая ошибка, возможно, несет свою смысловую нагрузку, которую каждый расшифрует по-своему... В Москве на Волхонке сейчас проходит выставка "Уильям Блейк и британские визионеры", я недавно сходила. И вот, когда я читаю стихи Виктора Цатряна, возникает похожее ощущение - они, конечно же, визионерские. Меня покорило такое вот свободное смещение пластов во времени и пространстве. По отношению к этим стихам невозможно использовать штампы о "богатстве внутреннего мира", и не потому, что он не богат, а потому что он не совсем "внутренний", он только пропущенный через душу, но при этом остается открытым и свободным.

Виктор Цатрян Севастополь

Дата : Вт января 24, 2012, 12:50:30 Согласен, слово "свинная" надо писать с одной "н" - и в данном случае с заглавной буквы: это название площади.

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.