СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..." НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва» СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1 "Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2 |
Просмотров: 2296
27 июля 2011 года
Что я хочу? Написать рецензию на «Spring.doc»? Да в общем и нет. Не хочу. Хотя я буду его касаться, несомненно, вот он, роман, она так его ждала…то есть появления ждала, как ждала появления и многих других своих вещей. Я хочу нечто вроде того: Сразу же за забором лежал овраг. Если думать об этом ночью, то да, сразу же за забором, и тьма покоилась в нём. Сережа подходил к забору и, держась за него, как за последнее прибежище, думал. Забор местами сгорел от недавнего травяного пожара, трава горела, обнимая окрестные дома и деревья, сжигала и их. Рядом с Сережей сидела собачка, чесалась. Сережа стоял, как у последнего своего прибежища, и думал о воробьях – об ОИ, Илюхе и Лизке, Иванах… Сейчас была ночь и ему казалось, что воробьи где-то рядом, вот тут... Сережа думал, собачка чесалась, сразу же за забором лежал овраг, была ночь… Но это потом, может быть… Однажды. Она мне показалась ферзем. Я в то время шахматами увлекся и на работе играл каждую минутку свободную, и до того заигрался, что всюду мне стали мерещиться кони, ладьи…это я потом в «Защите Лужина» нечто такое же прочитал – «…он думал можно ли ходом конем взять этой липой вон тот телеграфный столб..» цитата не точна, по памяти… ОИ сказала – эту вещь надо знать. Едва ли совру, если скажу, она нам всем мир открывала, и если я многого не перенял, не усвоил, так дело не в ней, а в моей… лени что ли… Но я это так, даже не к слову… «Ларец» по пятницам был, каждую пятницу. Вот Волк у себя в Костроме тоже студию ведет, «Пятница» называется, и по пятницам же. Это хорошо. И вот как-то пришел я в пятницу на «Ларец», шахматами заигранный, и мерещится мне – кто да кто есть. И ОИ была ферзь. Не король. Короли скушные. И ходят недалеко. Хотя я могу ошибаться, про королей, надо бы у Волка спросить. Но пчелы-то хорошо обходятся без него. Кстати, это да. А она ходила далеко и свободно, и если посмотреть хотя бы на композицию романа, хотя бы на то – как, даже не то – что, то это здорово видно. На ее похоронах были, в основном, ее дети – мы. Игорь сказал, она была похожа в гробу на настоятельницу монастыря, а, в общем, так оно и было, потому что стихи ведь пишутся не словами, а чем-то неизмеримо большим – устремлением духа, дерзновением. – «Ведь Библию тоже написали люди, между прочим» – так однажды сказала. Она говорила о многом, о важном, о том, что – за, – сверх. Она там и жила и устремляла туда же всех, кто оказывался рядом с ней. И я почувствовал, что поэзия и религия – одно Слово. Кажется, с ней всю жизнь случались чудесные вещи, как знаки чего-то иного, причастности к иному. Наверное, когда-нибудь, кто-то из нас, может Илюха, напишет большую удивительную вещь о нашей ОИ, может нам всем сообща удастся что-нибудь сделать для нее. Нужно только начать.
«Spring.doc». Весна. Документ. Когда меня спрашивают, о чем та или иная мне нравящаяся вещь, я часто смущаюсь, потому что – это все о жизни, ни о чем больше. И я отвечаю – о жизни. А что может быть больше? О весне духа, обретающегося здесь, в этот серый денек, в этот синий час. Высокого, устремленного в высь и потому страшно здесь одинокого. Потому что «вся мудрость человеческая безумие перед Богом». Да, и это тоже.
31 декабря встречаю ее в переходе метро. – Ольга Ивановна, вы куда? – Вот иду подарки вам покупать. И заплакала. Как страшно ощущать свое одиночество, неуместность. Подвижничество всегда одиноко и не у здешнего места. Но подвижничество ведь – подвиг. Или-Или. Выбор. Куда ты хочешь идти. «Не забыть сказать Илюше: никто не платит за то, чтобы человек умственно и духовно развивался, никто не платит, чтобы человек в обязательном порядке думал о жизни, о вечности, о космическом мироустройстве… Это его личное дело. Личный выбор. Вопрос природных склонностей. Причем, чем дальше продвигается товарное производство, чем больше потребляет цивилизованный человек – тем категоричнее постановка вопроса: либо потребляй, либо размышляй, медитируй себе на доброе здоровье. Или-или, третьего не дано. Вот такой парадокс». Роман – писательница пишет роман о писательнице, которая пишет роман о том, что… Нужно снять об ОИ фильм, и снять море и облака, высокие деревья, собак… Причастность к чужой боли, к страданию, ко всему тому, что и составляет жизнь. И вопрос, постоянный вопрос – зачем? И кому это надо? И невозможность отвернуться… И непричастность, непримиримость ко всему тому, что связывает, угнетает дух. Море, шум моря, ветер, облака – только то, что там – за… В ее рассказе «Вeyondess» есть такое удивительное место, оно повторяется как бы рефреном: «Русский интеллигент — человек без родины, без семьи, без друзей, без имущества, без иллюзий. Если он хочет быть привязанным хоть к чему-нибудь в жизни, ему остается оказывать благодеяния нищим, увечным, больным, неокосневшей детворе. Иначе как выразить все свое отчаяние, все свое одиночество, всю свою любовь и все свои идеалы?» «Несовместим со счастьем дух» – строка Бенна в ее переводе. И отсюда ее внутренняя эмиграция. В книги, звук, слово. Отсюда – эмиграция отсюда. Туда. И там, внутри, или где-то за- – в духе – и счастье, краткий его миг обретения – с-частью, при-частие… и как совместить сочетать эту постоянную тоску по этому мигу и устремленность к нему с этой земной жизнью, но в образах которой и проявляется дух? – Труба, – сказала она однажды, – должна быть трубой здесь, не просто какой-то трубой, а именно этой, здешней – печной ли или какой-то еще, мало ли что ты подразумеваешь, но если это не узнаваемо, то все рушится, может быть, даже рушится мир. Для того-то, для этой связи этого и того, надо научиться владеть словом, фразой…так она говорила. «Сейчас бы она смогла, наверно, написать этот рассказ. Не потому что знает ответы на все те вопросы, которые мучили в молодости, – нет, по-прежнему не знает, – а потому что научилась строить фразы по своему желанию, а не как получится, и добиваться, чтобы куст олеандра пах и солнце на пляже пекло».
Именно то – что. А не – как или как-то еще. То – что. Быть, а не казаться – самое главное, самое важное. Быть – жить настоящей жизнью. Как – тоже важно, конечно. Писательница пишет роман о том, что писательница пишет роман – о том, что… Отрывки из романа перемежаются с размышлениями о жизни, смерти, о духе, о культуре, о… И в конце, контрапунктом мы видим написанный роман – подобный ход – роман в романе, применил Набоков в «Даре», но здесь это все хитроумнее что ли, в «Даре», если не изменяет память, роман дан не в его становлении, а как уже законченное целое, здесь же именно мы присутствуем и при его становлении, рождении, попутно обретая пунктир сюжетной линии романа о самой писательнице, сталкиваемся с различной техникой, полистилистика романа включает и поток сознания, и включения цитат явных или скрытых из многих произведений мировой литературы, и сцены театра абсурда и включения публицистического стиля… Вот одно такое место хочется зачитать. Это важно. Это отрывок статьи, которую героиня-писательница передавала на радио «Свобода»: «…мы жили надеждой вернуться к своим культурным корням и из всех сил старались сохранить с ними связь. Эта так называемая вторая культура хотя и находилась в тяжких, как бы подпольных условиях, все же жила, все ее усилия были направлены на то, чтобы навести мосты между прошлым и будущим, верой в которое все и держалось. Наступило ли это будущее, осуществима ли в нынешних условиях связь времен после стольких потерь, когда кажется, что таких черных дней для культуры Россия не знала даже в дни революций и войн?..» … да и просто все это сказано тем удивительным чистым и высоким языком, в котором жили Бунин, Чехов, Толстой, слышится дыхание всей мировой культуры – дыхание – дух… и вместе с тем сказано по-современному и о нашем сегодняшнем дне… Это о том – как. О том – что – можно взять и одну тридцать вторую, и шестьдесят четвертую долю – если есть в этом смысл, твоя сверхзадача. А можно и простыми, самыми простыми словами сотворить чудо. Как это творил Пушкин, Чехов, Бунин, как это происходит в народных песнях, когда чувствуешь присутствие чуда, а отчего – даже и не можешь сказать, все это какие-то неуловимые материи, можно только почувствовать, как вдруг трепещет душа и нисходит на нее синий час. Об этом нам говорила наша ОИ. Жить в постоянной готовности к чуду, открытости ему, увидеть, встретить, сотворить. «Последняя надежда – Христос Воскрес» – как сказал Введенский в «Где. Когда».
Единственная надежда. Молитва. Стихи. Музыка. Любовь. Жалость. Все что – за, сверх, что, причащая, очищает нас – «слуху моему даси радость и веселие возрадуются кости смиренные» (из Покаянного канона). Вся жизнь нашей ОИ была предстоянием перед чудом, вовлеченностью в него, и мы все, кому повезло оказаться в ее монастыре, ощущали вовлеченность в какой-то нездешний синий ветер. Она нас так поднимала высоко. Недавно, или, не так уж давно, в «Крещатике» вышли отрывки из ее дневника, который она вела лет с тринадцати. Удивительно, чуть ли не с самой первой записи начинаешь чувствовать ее служение какой-то огромной, даже великой задаче и ее избранничество что ли. Мало того, чтобы выбрали тебя, нужно идти до потери пульса, куда надо идти. Так было с ней. Роман «Spring.doc» и об этом. Повествование во многом автобиографично, только в отличие от дневниковой прозы, здесь – взгляд на себя сверху, как на одного из свидетелей здешней жизни и синего часа души. «Spring.doc» –свидетельские показания об одной весне одного года в одной небезызвестной стране.
То – что. Роман о себе. Чтобы написать роман о себе, историю своей души, надо еще дорасти до истории своей души, подняться вверх, и под ветром высоко шелестеть, и уйти корнями глубоко в землю и десятью тысячью глаз своих глядеть окрест. Корни – то, что между строк, за ними… Если припомнить, сколько живет в ней собеседников, даже в этом романе, именно живет, именно собеседников, (Сильвию Плятт она назвала своей (писательницы, героини, но это не важно – своей) космической, кармической подругой, можно почувствовать, сколь глубоко тянутся корни… Из «Послесловия автора, или примечания к роману «Spring.doc»: «…Или, например, если вам покажется возмутительным, даже в чем-то оскорбительным то, что персонажи и образы классиков ХХ века – Айрис Мердок, Олдоса Хаксли, Аллена Гинсберга, Томаса Стернза Элиота, Джеймса Джойса, Франца Кафки, Пауля Целана, Джерома Селинджера, стихи и отдельные строчки Готфрида Бенна, Уильями Батлера Йейтса, Дилана Томаса или Георга Тракля – в величайшем волнении и безумной спешке копошатся в отдельно взятой голове не вполне ясного и подозрительного происхождения, среди родимой апрельской грязи, оставаясь неузнанными для подавляющей массы принимающих участие в голосовании и замковой администрации, то автор до такой степени бессилен угодить всему этому подавляющему большинству в такой угрожающей пропорции, что ему остается только считаться ушедшим в небытие со всем своим величайшим волнением и безумной спешкой.» По глубине корней, по высоте кроны, этот роман я бы назвал не просто книгой, а букварем, как это ни улыбчиво звучит, букварь – вот – а, вот – б, из букв строятся слова, из слов язык, из языка сознание, из сознания – осознание… В букваре глубинные основы -- языка, роман «Spring.doc» весь пронизан устремлением к духу, и сквозь дух, со духом – вовне, в мир, в сейчас. Без синего часа души сегодняшний день тускл и страшен, а завтрашний будет ли… Букварь нужно бы читать всем…
– Сережа, там были дубы, они качались от ветра. – тополя, Ольга Ивановна. – нет, Сережа, это были дубы
Да, конечно, дубы, даже если и тополя, все равно дубы – самые сакральные, чудные, священные деревья… (разговор в деревне, она ночевала на террасе, ночью сильный ветер, деревья шумели…она приехала к нам с Илюхой, на несколько дней, я показывал им Зарязань, она сказала – как это всё близко к Йиетсу… а я рассказал им, как за несколько дней до них, Кирьян, брат мой троюродный, книжки в печке жег, Илюха почернел лицом и сказал – нас тоже будут жечь. Это ты, братец, все-таки, погорячился. Страшно другое – пустота, молчание – будто ничего и нет, как всю жизнь Ольга Ивановна писала в стол, как не печатали ее, как не давали ей переводить столько, сколько хотела, кого хотела… Это страшно. Я верю, что это должно измениться, не может не измениться. Должно. Иначе беда.)
…и показать ее улицу Горького в Ростове, ее дом, обязательно летом или весной, когда высокие каштаны шумят…и каштаны напротив Дворца Пионеров в Миуссах, напротив «Ларца» и здесь, в Отрадном. А она идет с палочкой и ковыряет в земле дырочки и опускает туда круглые коричневые каштаны. – Может быть, вырастут, хорошо, – говорит она. И словно сажает мистический сад. И строчка из Сашиного стихотворения – «тот мистический сад, я согласна, раз нету другого» – эпиграф к ее роману, может быть, к жизни.
Дорогая Ольга Ивановна, мне Вас сейчас очень не хватает, и не будет хватать всегда. Помните, как Марковна, протопопица Авакумова, спросила его, когда отчаянье было ей – доколе, Петрович? А он ответил – до самыя смерти, Марковна. А она ему (как же я люблю это место!) – ничего, Петрович, ино еще побредем…
Побредем еще, Ольга Ивановна, ничего…
В общем-то, роман и об этом…
|
Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ" Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон» "МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона) «Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2 "ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове) |
Москва