Поэты живут разные – березовые, алмазные, тихие и высокие, волшебники одинокие… об одном из таких поэтов хочется сейчас подумать. Макаров Иван.

 Мы живем, как в пустыне морской острова,

Еле слышные звуки в ночной тишине.

У осеннего ветра дрожит голова,

И качается пена на дикой волне.

Облетает листва

С   кинотеатра Литва

И от ветра дрожит на газоне трава.

Все уходит туда, неизвестно куда.

Облетают сады, улетают сады

На щеках и плащах дождевая вода.

Это все отражается в капле воды.

Это осень идет из ухаба в ухаб,

И трамваи звенят тяжелее оков.

Подожди уходить – не сегодня хотя б!

Облетает листва с кучевых облаков.

Мы живем, как в раю, у зимы на краю.

Как в пустыне морской, в тесноте городской.

Обнаженные клены застыли в строю.

Ты уходишь, и холодно с этой тоской.

И нигде никого. И не скажет никто,

Как деревья бездомны в своей высоте,

Как уходят минуты – водой в решето,

Нас уносят с собою – водой в решете.

Голос тихий, чуть задыхающийся, дыхание поэта всегда ведь отражается в плоти стиха, дыхание перехватывает – пауза, цезура.

Родился в 57-м, это важно, как и место – Замоскворечье – журчащее, щебечущее. Красного кирпича завод Ильича. И Данилов рядом… Туда отступала Москва…

Есть, быть может, только две важные для поэта изначальные вещи – место и время.

Закончил Химический институт (даже работал одно время учителем химии), потом – с красным, между прочим, дипломом —  Литературный. Работает — кем только ни придется. Печатается. Не так, чтобы много, но, все-таки — «Знамя», «Новый мир», «Юность»… В 2006-м вышла первая-вторая книга стихов «По траве, по камням, по песку» (первая, говорят, была тиражом всего в 40 экз., но кто об этом знает?)

Что тебе скажу? Задыхаюсь сам,

Сдавлен болью и немотой.

По Данае, как по лесам,

Пробегает дождь золотой.

Разве весть о гибели в этом огне?

Просто все сгорающее сгорает в нем.

Ровными рядами, волна к волне,

Время пробегает этим путем.

Мы все выходим из этой беды,

Как трава из земли в начале весны.

Из темной земли, из темной воды,

Оставляя цветные и иные сны.

Не найти и не надо пути назад.

Сам Юпитер прошел, дыша и шурша.

Разве только листья падают в листопад,

Разве только золотом обольщена душа…

Стихи Макарова грустные, мудрые, местами ироничные, но все они, книга это хорошо показывает, об одном — трагическом чувстве жизни. «Слушайте музыку революции» — это ведь написано о том, что поэт должен жить и живет жизнью — местом и временем. Многие из нас родились и жили в одной стране, теперь живем в другой — и той же, и не той. Союз перетек в Россию (сейчас кажется, что даже плавно, без грома и молний). Что изменилось? Жизнь по-прежнему непонятна и безнадежна — хоть снаружи, хоть внутри себя самого («Все равно  и внутри и вовне/ Мы живем в незнакомой стране»).

Читая Макарова, мне кажется, что его стихи по мироощущению очень близки к поэзии русской эмиграции. Корабль отплыл, скрылась из виду земля. Скрылся за горизонтом и корабль. Остались ли мы сами? И если да, то где?

Голос поэта – если еще не крылья, но уже площадка для взлета.

Одним своим голосом поэт говорит многое. Я думаю о форме. Стих Макарова «расшатан» по сравнению с «классическим», но не очень. Рифмы он предпочитает, в основном, точные, любит трехсложники… всей формой стихов своих он обращается к тем — золотому, серебряному (Блока, не Хлебникова) векам русской поэзии. Я думаю о содержании. И вот тут и возникает чувство противоречия между духом красоты, гармонии и сегодняшним, спутанным, днем.

Дни скакали огненными львами,

Жены ждали, дворники следили.

По ночам над всеми головами

Громкие будильники ходили.

Было время странного пространства –

Как живой, таился звон в металле.

И на всех комодах – знак мещанства –

Каменные слоники стояли.

Все клялись, казнились, торопились,

Шли в себя из общих коридоров.

Белые слоны не шевелились

И не заводили разговоров.

Было все темно, как все на свете.

Ветер выл, собаки подвывали.

После школы забегали дети

И за все на свете задевали.

Дни – как войско, скомкав строй, с парада…

Детский, то ли пьяный хохот…

Крайний слон порою громко падал,

Отбивая ухо или хобот.

Остальные – разве волновались?

Полагали – так и полагалось –

Колесо истории вращалось,

Уходил, другие оставались.

Тесен мир грамматик-арифметик –

Свет вечерний, темнота ночная.

Обстановка: зеркальце, портретик

Белый снег – салфетка кружевная…

Строго вертикальная прохлада,

Ты моя высокая свобода.

Я стою, последний слон из ряда,

На краю высокого комода.

            Звуком летишь, музыкой, и чем глубже наполнен звук внутренним содержанием, чем сильнее пережито в душе, летишь выше, возносишься. 

Вот мы говорим – эти стихи «летучие», а эти – нет, этот поэт летает высоко, а этот, как крокодил – низенько. Как это все понять, как объяснить необъяснимое, каким ключом открывается тайная дверца?

Кто-то в поле блуждает и рыщет.

Просто ветер из дальних степей?

Словно тайного выхода ищет

Из любимых тяжелых цепей.

Тихо смотрим в лицо небосвода.

Первобытное наше житье.

То ли нас изучает природа,

То ли мы изучаем ее.

Темный воздух тревожно прохладен

Снег летит или звезды летят?

О, не будь же ты так беспощаден,

Черно-бело-березовый взгляд!

Я не прячусь от этого света,

Все во мне отзовется на свет.

Все вокруг ожидает ответа

И внимательно ищет ответ.

Все вокруг затаилось в печали,

И не знает, откуда начать.

Звезды тоже молчат. И устали

Так бессонно смотреть и молчать.  

Нет законов, как писал Гумилев о творчестве Т. Готье, кроме радостного и плодотворного усилия. О какой беде, о какой бы трагедии… и вдруг, слушая, читая, мы чувствуем радость от приобщения к… чему и названия, может быть, нет… ощущение, что вот в этих нищих или, наоборот, сказочно богатых словах открылось тебе небо цвета ляпис-лазури, и душа твоя возвеселилась.  Разверзать хляби – в этом задача искусства – услышать и передать этот  отблеск, отзвук того чистого звука, который поэт носит в себе.

Поэзия — как поле битвы с окружающей действительностью; обреченность, безысходность – и  голос нам в помощь, звук, музыка – и обреченные побеждают.

«Поэт – человек, умеющий смотреть» —  говорил Андре Жид. Иван Макаров умеет смотреть. И образность его стихов, его метафоры, «рваные» словесные  ряды удивительны  и самобытны —  «сухая грусть дорожной пыли», «у нас мигрень и непогода», «однокомнатный воздух стоит, как стена», «друзья, мы собрались, как кролики в удаве»…  —  когда открывают тебе такие окошки, радуешься, как в детстве радовался чему-то чудесному.

  Но ни образ, ни метафора не самоцель, они живут не для себя, они не заслоняют ни мысли, ни чувства, они только возносят стихотворение на своих руках  на вершину горы, чтобы оттуда можно было взглянуть на окрестность – мир, и рассказать об этом мире.

  И говорит Макаров о простом, и вместе с тем — о сложном, и говорит об этом просто и красиво.

…

Мы на станции будем сидеть,

Как язычески-местные боги

И сухими глазами смотреть

На железо железной дороги.

А потом от свистка до свистка

Говорить горячо и неясно –

То о том, что она коротка,

То о том, что она не напрасна.

Я не хочу судить, рядить, раскладывать по полочкам и сравнивать и определять «место» того или иного поэта, также как и определять степень «летучести» его стихов. —  «Сравнения   воняют» — говорил один просветленный дзенский монах…А Макаров примерно о том, а, вернее,  и об этом тоже, сказал так:

Я над пропастью сижу.

Мы над пропастью сидим.

Я сужу, сужу, сужу.

Я судим, судим, судим.

Мать-природа слезы льет.

Влажность правого суда.

Дождь и снег, и суд идет.

И неведомо куда.

Читая Ивана Макарова, чувствуешь, что он «живет, как пишет и пишет, как живет» (по К.Н. Батюшкову), и все это на грани «разрыва аорты» (по  О.Э. Мандельштаму) — это чувство разлада,  царящие в его-нашем времени, ощущение обреченности, одиночества, и говорит он об этом с любовью к нам и болью за всех нас; голос таких поэтов становится необходим, чтобы нам продолжать жить.

По углам расползается плесень,

По лугам растекается осень…

Будь, пожалуйста, кроток и честен,

Но, пожалуйста, все же не очень.

Поздно. Улей уже растревожен,

Дальний лес по-другому раскрашен.

Уж пожалуйста, будь осторожен,

Если сможешь, то даже бесстрашен.

Дик   и мрачен инстинкт разрушенья,

Неоглядны родные просторы…

Это только слова утешенья,

Неуверенный поиск опоры.

 Иллюстрация: рис. Анвара Бабаханова