.jpg "Заказать третий номер") 
СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ
АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..."
НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва»
СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1
"Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2
|
Просмотров: 1812
09 мая 2014 года
(Кронберри Конерз, Массачусетс, США, 2006)
Сколько чудес таит в себе Америка для неискушённого путешественника-славянина! Ровные, как зеркало, шоссейные дороги – в количестве большем, чем на них автомобилей. Ровность достигается бесконечными ремонтами, во время которых полоса дороги закрыта для проезда неделю, две недели, три недели – столько, сколько надо профсоюзам, чтобы замазать в покрытии дырку размером в пятак. Рядом с домом Гольдштейнов растёт большое дерево. Ветки лезут в окна. – Почему бы хозяевам не взять пилу и не обрезать лишние ветки? – Потому что они не сажали это дерево, и оно находится в муниципальной собственности. – Что же делать людям, в чью частную жилищную собственность лезут ветки муниципальной собственности? – Писать заявление в муниципалитет и ждать. Полное отсутствие общественных туалетов на улицах. Как платных, так и бесплатных. Чтобы удовлетворить зов природы, необходимо посетить большой магазин – книжный, например. Культурный белый человек знает список таких магазинов наизусть, путешественнику рекомендуется занести их список в записную книжку. Персонал этих респектабельных торговых точек не шокирует, если заходит человек с озабоченным лицом и прямо от двери спрашивает, как пройти в ватерклозет. Его встретят ласково и заботливо проводят, куда надо, и даже покажут, как вымыть руки, если он внушает какие-либо социальные подозрения… – Должен ли такой человек по дороге обратно, на улицу, купить какую-либо книжку, чтобы оправдать хорошее отношение персонала торговой точки? – Только если очень хочет. – Но допустим, что он больше уже ничего не хочет… Может ли он НЕ покупать здесь ни книг, ни буклетов?! – Да ради бога. Это потрясающе. Мы-то думали, искать спасения можно только в Макдональдсе, а оказывается, книжные магазины тоже известны как очаги массовой культуры! Это Соединённые Штаты, друзья мои, это страна шокирующих откровений… Хозяйка утром убегает на работу. Гольдштейн – на хозяйстве. – Мы сегодня едем обедать в ресторан. Предпочитаете китайский или японский? – Разве у нас в Америке такой ограниченный выбор? Гольдштейн поворачивается ко мне с бешеным взглядом: – Нет, у вас в Америке такой ограниченный хозяин! Я люблю восточную кухню. Поэтому вы можете выбрать: китайский или японский ресторан. Глеб смотрит на меня озадаченно. Гольдштейн – его однокурсник, а не мой, так что гостит в Америке муж, а вовсе не я… Я – так, второе лицо… Или даже не лицо. Или даже… Но в отличие от Гольдштейна, мужу со мной ещё жить и жить. Только что ведь начали! Обижать меня ему совсем не хочется. Он знает, что я не люблю рыбу, и кручёную лапшу, и соевый соус. Но, с другой стороны… Насмотревшись на моё недовольство антиобщественным поведением хозяина, Глеб выбирает японский. Гольдштейн выбрал свободу, а я выбрала своего Глеба, поэтому мне тоже достаётся японский… – Мальчики, – беззаботно говорю я в образе хорошей девочки Мальвины, – Вы езжайте туда, где вам будет хорошо, а я буду вашим изысканным сопровождением! Немного не попала с выбором образа. Надо было сразу предпочесть имидж Маленькой Разбойницы. Потому что, во-первых, точка общепита один в один была похожа изнутри на нашу заводскую столовку времён холодной войны: никелированная стойка с квадратными котелками, тарелки с готовыми с утра закусками, квадратные столики с покосившимися щербатыми столешницами… Во-вторых, то, что находилось внутри пресловутых квадратных кастрюль… мне лично аппетитным не показалось – отнюдь! Или, как говорили мы во времена моей студенческой молодости – ОТДЮНЬ! Совсем даже наоборот. В одном котелке плескалось что-то, весьма похожее на гудрон – только жидкое. Чёрное-пречёрное. Как грех. В другом – такое же протёртое до полной однородности текстуры, цветом изумрудно-зелёное, оттенка «травянистый металлик», вызывающее ассоциации с гаммой отлива мушиного брюшка… Только большое. Почувствовав приближение тошнотиков, быстро пробегаю взглядом остаток видеоряда: рис длиннозёрный… рис дроблёный… рис в виде белой замазки… Серые округлые многоножки, размером в пятирублёвую монету, навалены кучкой… – Это осьминоги! – с довольным видом поясняет хозяин. Всё. С меня хватит! Если я сейчас же, немедленно, не покину сей чудный уголок, меня определённо стошнит. – Глебка, – шепчу я доверительно, уцепившись за карман мужа и вставая на цыпочки, чтобы подтянуться поближе к его уху. – Я иду дышать на улицу. Возьми мне что-нибудь хоть примерно похожее на еду, только не это протёртое. – Тебе здесь не нравится? Я молча кручу головой. Гольдштейн наблюдает злобно и завистливо. – Ну давай уйдём, – тихо говорит муж. – Куда? Мы здесь ничего не знаем. – Ну… я не знаю. – Тогда я пошла. Займёте столик – тогда позовёшь меня. Я приду. Честно. – Тебя что, опять тошнит? – Нууу… в общем, да. – Мишель, мы уходим! – взяв меня за руку, говорит Глеб. Он ещё не свыкся с ролью будущего папочки и чувствует себя неуверенно. Он всё время путается: когда ему следует меня защищать? ото всех в целом или могут быть исключения?… когда, поправляя очки на носу, с умным видом начать объяснять мне, что всё ерунда и дальше само наладится? Высохнет, само отвалится. Как будто я не знаю или в первый раз беременна. Мама, объясняя сыну эту ответственную сторону жизни, только окончательно всё запутала. – Мадам здесь не нравится? – лениво-развязно и нагло спрашивает эта рожа, Майкл. – Мы уходим, – стискивая челюсти, по которым уже заходили желваки, повторяет Глеб. – Мммм… И на чём же вы поедете домой, могу я поинтересоваться? – с деланым равнодушием спрашивает наш хозяин. «На Боинге!» – намерена ответить я, но Глеб примирительно стискивает мою руку и терпеливо отвечает: – На тебе, разумеется. – Значит, я тоже приглашаюсь на выход??? – Можешь покушать, если хочешь, а мы подождём на улице, – миролюбиво предлагаю я, и мы с Глебом выходим. Муж трепетно ведёт меня под ручку. Мы стоим во дворе японско-американского гадюшника и – возможно, вместо обеда? – целуемся… Квартира Гольдштейнов двухэтажная – как и положено у англосаксов. Для среднего класса, в «кондоминиуме» – в доме на четыре семьи. В подвале – стиральная машина с сушилкой. Если из машины попрёт вода, никого кроме себя не зальёшь. Красота! Там же стоит диван – на него, в случае сильной необходимости, можно положить спать нелюбимого гостя. Пусть ему машина жужжит! На первом этаже холл, телевизор с плазменной панелью размером с хорошее окно – это и есть ведь, собственно, «окно в мир»? Из него какой-то блондин с крашеными волосами бормочет, натурально, на американском языке… Не путать с английским. Что-то занудно политическое… Кухня. – Зачем тебе посудомоечная машина? – спрашиваю Елену. – Чтобы женщина не закрепощалась. Чтобы, наоборот, раскрепощалась как-то даже. – Но, если у женщины свирепый и злой мужчина, разве это не закрепощает само по себе? Прости, пожалуйста, я хотела спросить: и как, помогает? – Почему свирепый и злой? У меня – нормальный! Я с ним – тридцать лет! Хозяйка пристально смотрит мне в лицо и ждёт развёрнутого ответа. Смотрит «чуть-чуть» более пристально, чем следует женщине, только что сообщившей, что у неё «нормальный» муж. Но тут хоть распахни глаза, хоть зажмурь их – мой-то всяко лучше! Как говорится, слепому видно и глухому слышно. – Чем же ты смотрела, Алёнка, вокруг себя, когда вы все учились на одном курсе? – Я всегда смотрела только на Майкла своего! Глеб твой был такой же малахольный, маленький. Такой же, как я, и как все мальчики. А Мишка выглядел намного старше, он и на первом курсе был такой взрослый… – тон Лены мечтательный, взгляд в небеса. Ну да. Выглядел старше своих лет. Тогда он смотрелся просто невероятно взрослым… А теперь, спустя тридцать лет, мы имеем то, что имеем… Старую морщинистую мартышку мужского пола, да к тому же морального монстра. Тут много неясного. Как в анекдоте: у них так принято! Живёт вся Америка с посудомоечными машинами – и ты давай. Иначе все соседи пальцами затычут. – За то, что бедные – пальцами затычут или за то, что русские? Или страна происхождения покупателя тоже незаметно изменяется, по ходу покупок? – Истесьтьвенно, крошка! Мы все видоизменяемся, по ходу жизни! – это Мигель. – Зачем она нужна – там разберёшься. Сначала купи. Из холла с телевизором стеклянная дверь в… как это по-русски? Backyard. Задний дворик. Примерно три-четыре квадратных метра. Какие-то цветочки… Камни из земли торчат. Вперемежку с ними – эти, как их… мидии? Огромные, сантиметров в десять длиной, молочно-белые створки раковин, весьма доисторического вида. – Какие ж это мидии? Это что-то ваше местное, массачусетское. А по-английски как они называются? – А хрен их знает. Они всё время из земли вылезают. Копаешь-копаешь, выбрасываешь их, выбрасываешь – через неделю снова здорово. Как лебеда. – А ничего, что входная дверь на замке, а задняя стеклянная? В смысле воров? – Да ничего. Какие воры? Ты посмотри, этот бэк-ярд во что переходит? Три квадратных метра вскопанной совочком земли поднимаются в некую такую… – В альпийскую горку? – В национальный заповедник, моя дорогая. Тут если дом наш сзади пытаться обойти, не то что ногу сломаешь… В общем, непролазно. Чужие здесь не ходят. Так что ты тоже не пытайся. У тебя медицинская страховка есть? – Нету. – Тогда даже и не суйся. Мне только скажи «не суйся»! Я – сразу же туда. Действительно, непролазно. Немного похоже из того, где раньше бывала, на Карпаты, Верховину. И деревья явно – буки… Лезли с Глебом вверх, лезли… Камни, скалы… Чувствуешь себя национальным героем, партизаном народно-освободительной войны, Олексой Довбушем. Какой такой заповедник? Что мы, скал не видали? Ни одного медведя. Ты что, медведи – это в России… А тут? Воробей. Скворец. Смотри! Бурундук! Вот это да, заповедник. Если с нашими пейзажами сравнить – только что мусора нету. За пятнадцать минут карабканья вверх – ни одной пластиковой бутылки. И один бурундук. Из чистого упрямства лезем вверх ещё минут десять. И вдруг – кабинка биотуалета! Видимо, для бурундука. – А мусор мы из дома выносим и в большой бачок на замок закрываем. – Замок на мусор – это от воров? – Ну да, хвостатых. Белки лазают и скунсы. Замок забудешь надеть – всё из бачка повыкинут, и будешь собирать с дорожки руками. – А какие они, скунсы? – Как в мультфильмах голливудских – полосатые, с длинным пушистым хвостом. – И правда вонючие? – А ты попробуй напугать его – узнаешь! Насчёт скунсов я проверять не стала. А белки бывают рыжеватенькие, почти как наши, «нормальные советские белки», а большей частью штатовские – серые, табачно-пепельного колера, размером от привычного беличьего – до мордастого хорошего кота. Инопланетные какие-то, перекормленные белки. Почему эти зверюги здесь такие наглые и разнузданные? Потому что пешеходные дорожки пусты. Здесь не принято ходить пешком. Чтобы купить хлеба в ближайшей булочной, человек садится в автомобиль и едет, преодолевая дистанцию в сто метров. Иначе, опять же, соседи не поймут. На своих двоих передвигаться прилично методом «джоггинг» – неторопливой трусцой за собственной собакой. Иначе непристойно. Можно также на роликах – но тогда необходима полная соответствующая экипировка: наколенники, налокотники, шлем как у межзвёздного астронавта… антураж. Скука смертная. От всего этого хочется дико завизжать и аннигилировать со взрывом эмоций. Но взрыва эмоций тут тоже не поймут. С этим – к домашнему психиатру. Кстати: очень запрошенная профессия. Вскоре мы съели у Гольдштейнов все продукты. И поехали вместе с Майклом отовариваться. Погода прохладная, мы в плащах, под плащами свитера… У двери магазина в большом мусорном пакете, раскрытом, как пожарная бочка, сидит себе спокойно и милостыню собирает в консервную банку абсолютно голая негритянка. С пышными формами. Размер фасада примерно пятый. Майкл проходит мимо нищенки, искренне её не видя, нацеливаясь на вход в магазин, а мой тормозит… – Что вы здесь делаете? – спрашивает Глеб, старательно отворачиваясь в сторону от голой бабы. У него – своеобразное любопытство. Вернее, своеобразное для Америки. – Сижу, – вполне резонно, не будь дурой, отвечает она ему. – Зачем?! – Я протестую. – Против чего? – Против всего. Против этой сорок раз приятной и гигиеничной американской демократии. – Что ты хотел услышать? – спрашиваю я у своего мужа. Он пожимает плечами, делая невообразимую рожу… Десять сортов картошки в овощном отделе супермакета: белая, желтая, красная, коричневая, лиловая и т.д. Пять сортов бананов. Половина из них – длиной не больше детской ладошки. Цвет бананов может быть, к примеру, пурпурным, как у королевской мантии. Пупырчатые ядовито-зелёные груши авокадо. Чего уж там накупили – и не упомню, много всего. Всё в полуфабрикатах. Чтобы женщин не закабалять. Хотя, на мой взгляд, свежее мясо гораздо привлекательней, и поджарить говяжий стейк с кровью – это ещё не крепостное право. Возможно, полуфабрикаты дешевле. С цифрами у меня полный провал. Чтобы запомнить телефонный номер свекрови, чует сердце, потребуются годы… А тут, при таком-то продуктовом изобилии, ценники сравнивать – взбесишься. Одних креветок – пять размеров. У нас полуфабрикаты, в пересчёте на исходную говядину, будут дороже, а тут? А тут, ребята, молоко чем выше жирностью, тем дешевле. Копейки –5,6%, самое дорогое – пустая сыворотка. И опять удивление: – Как это так? Вот так антиподы! – Это борьба с излишним весом. Национальное бедствие. Люди-бегемоты. Хочешь похудеть – плати! Не хочешь платить – живи с ожирением сердца. Булимия! Говорят, что это от фаст-фуда. – Может, попробовать на натуральные продукты перейти, и похудеешь? На шпинате? – Да мы, вроде, пока, не страдаем. На выходе из «продуктового рая» Глеб говорит: – Пойдёмте покурим? – Кури в машине! – великодушно отвечает Мигель. – Я при жене не курю, – заявляет мой, чем повергает друга в состояние культурного шока. – Я только на природе. Пойдёмте за магазин завернём? Предложение мне кажется целесообразным, поскольку мы запаркованы аккурат под гигантским плакатом, который обещает курящему человеку все заболевания оптом. Абстиненция, пневмония, рак, туберкулёз, импотенция, бесплодие… Курить непосредственно под плакатом значило бы повесить себе на грудь большую табличку «РУССКИЕ». – Кури в моей машине! – с трудом сдерживая раздражение, говорит друг семьи. – А мы с твоей женой рядом постоим. Да не бойся, не буду я её обнимать, у меня своя, знаешь… Потом проветрим и поедем. – Да пойдёмте за магазин! – Правда, Миш, почему нет? – вступаюсь за мужа я. – Пойдёмте за магазин, покурим, чего там? – Ну, идите, – тяжело вздыхая, обречённо говорит Майкл. – Я тут постою. Но помните, я вас по-хорошему предупреждал. – Да предупреждал ты, помним! Но мы не поняли – о чём? – Идите, – и вид у него такой, как будто на гильотину посылает. Ну, мы пошли за угол. Думали, там помойка. Или полигон секретный. Не тут-то было! Опять национальный заповедник. Тут, похоже, любой угол обогни, и окажешься в национальном заповеднике. Пруд большой. Или озеро? Табличка: «Нэшенэл Резервуар». И птицы по берегу ходят, прямо за стеной магазина. Гуси, утки, поганки (с кокетливыми «рожками» из перьев на голове), всякой твари по паре – туча. – Кормят их тут, что ли? Как у нас бездомных собак и кошек? Мы уже знаем, что в Америке для бездомных собак и кошек существуют приюты. И только бедные бездомные голые негритянки вынуждены обитать в мусорных пакетах у дверей магазинов. – Щас. Тут, небось, просроченные продукты или с нарушенной упаковкой – бедным бездомным людям после закрытия выносят. Пошли отсюда! Я уже не говорю про метро, которое преимущественно располагается на поверхности. «Метропоезд» состоит из двух вагонов, почему его не назвать «трамваем»?! – Потому что местами он опускается под землю. Посмотрели: в этих местах, что ниже, в подземельях, мрачно, железобетонно и отчего-то мокро и загажено. Густо валяются помятые жестянки из-под напитков и почему-то целиком – газеты. – Здесь такая культура: прочитал – и на пол. Целый ряд вопросов: почему около супермаркета чисто и вылизано, а в метро такая погань? – У людей приличных есть машины. На метро ездят социальные низы. Ну и дела! От всего этого – голова кругом. И хочется на природу, которой вокруг море. Но природа окружена забором, как вдоль линий метропоезда. Зачем? Чтоб охранять её. От кого? От человека. А где же – ДЛЯ человека?! Около дома. Глянь: клумбочки, цветочки. Сама садик я садила – три с половиной квадратных метра. Белки, скунсы, бурундуки, помойка на запоре. А погулять где? Ну, милая, ты загнула. Ты сюда гулять приехала? Сюда люди работать приезжают. Соединённые Штаты – страна трудоголиков. – Но я же в гостях… – Гуляй по музеям. Бостон рядом. Проводить? – Да мы сами, на метро. – На метрооООО?! – густое низкое, утробное мужское «Ух-ха-хаААА!» – Ну-ну… Впрочем, вы уже видели. Смелые вы ребята. Да нормальные мы ребята! Просто – молодожёны. В свадебном путешествии. И хочется нам изредка под ручку вдвоём прогуливаться, хоть по музею изящных искусств, хоть вдоль речки… А речки – нет. – Как это – нет речки? Совсем? А озеро? А на лодке покататься? А кувшинок букет нарвать? Ах, они в Красной Книге. У нас тоже. И ландыши. И не сезон нынче для ландышей. – Ты похожа на Принцессу, которая в феврале всех тащит собирать подснежники! – интимно шепчет на ухо мой муж. – Ты не слишком быстро по берёзкам родным соскучилась? – одновременно ехидно спрашивает противный чужой мужик… Купили карту. Смотрим – навалом озёр вокруг! На каждом километре по два. Давайте погуляем? Вот же озеро, и вот, и тут тоже! Это ж в двух кварталах от дома! – Да вы маньяки, ребята! Природы завались. Но на лодках не катаются. Тут негде. – И не принято? – Ну, ты же умница, всё понимаешь! Ни лодок, ни причалов нету, ни фига! Руссиш фройляйн! Компренэ? – А на карте обозначено – ЧТОО? – Ре-зер-ву-ары! – А разница?! – Ффууу. Толкуй вам. Взяли карту – идите. Обессилел наш хозяин от этого конструктивного диалога. Назад на стуле откинулся, и дух из него вон… – Майкл, не кипятись. Что такое «резервуары»? Водозаборные зоны, что ли? Питьевая вода? Купаться нельзя? – Утки там, гуси разные, хрена ж вы не видели их за магазином? Здесь везде так. Берегите природу, мать вашу! Ничего не поняли опять. Посидели перед телевизором, поскучали… Пошли наверх в гостевую спальню. Стены ровно выкрашены тёмно-синей краской – тоска. Где наши обои в цветочках, в бабочках, в загогулечках?! – Глебка! Ну скучно же! С тоски подохнуть можно. По музеям походили, это здорово! На метро прокатились – не умерли! Неужели тут вдоль бережка под ручку парой с молодой женой прогуляться негде? – Ну, милая! Ну, ты же слышала… – Да лохи они американские! Им же ничего не интересно! Дом – работа, работа – дом, казино… – Они не ходят по казино. Средний класс. Ты же видела ресторан? – Ну, видела… Глебка! Возьмём завтра карту, найдём нормальное озеро? Погуляем, побродим по парку какому-нибудь, уток покормим! Я знаю, посреди Нью-Йорка, в Сентрал-парке, можно уток кормить – я у Сэлинджера читала! – Давай… Взяли карту, пошли. Пионеры, шишкин корень, читатели и почитатели... Одно озеро – за забором. Резервуар. Пошли искать другое – опять за забором!!! Резервуар!!! – Слушай, Глеб! Ну, если есть забор – есть в нём и дырка?! – Это американский забор. Он бездырочный. – Ни фига! Забор – он и в Африке забор! Закон природы! Пошли вдоль препятствия и, конечно же, вскоре нашли, что искали. Да здравствует упорство! Залезли на территорию «резервуара» через приличную такую дыру в сетчатом ограждении. Пятьдесят метров по окружности прошли – мусорная куча. До фига высокая. – Смотри! Как будто никуда не уезжали! – Как будто!.. У нас такую и не навалят… Джомолунгма какая-то… – Это, наверное, те самые социальные низы. Они на вывозе мусора экономят. – И сидят перед супермаркетами в сэкономленных мусорных мешках. – Я НА НЕЁ НЕ СМОТРЕЛ! – терпеливым голосом, как будто у меня олигофрения в стадии дебильности, объясняет Глеб. Прошли ещё сто метров. Под ногами хлюпает. Берега нет. Никому, кроме нас, он и не нужен. «Куда меня, бродягу, занесло? Таких местов вы сроду не видали. Я круто нажимаю на педали, въезжая в это дикое село… А водки нет в его ларьке косом, в его ларьке единственном убогом… О чём скрипишь передним колесом, мой старый друг? О! Ты скрипишь о многом…» Николай Рубцов. Где Канзас, где Арзамас. В огороде бузина, а в Киеве дядька… – Смотри! Гуси!! По виду – нормальные серые гуси. Как в деревне. Только дикие. – Не то слово дикие! Агрессивные! Это гуси-людоеды? – Это гуси-охранники. Погранпост. Согласно легенде, они спасли древний Рим от нашествия варваров. – Странно. Мне казалось, я проходила в школе, что варвары древний Рим всё-таки разрушили. До основанья, а затем… – Это было намного позже. Сначала гуси Рим спасли. – Как?! – Враги решили напасть ночью, пока все порядочные граждане спят. А гуси проснулись, и давай гоготать! Так громко, что даже стража на городских стенах проснулась от их гогота и стала гвоздить врагов! И отразила атаку. Местные гуси, не вникая в этот исторический экскурс, между тем шипят, шеи свои длинные вперёд вытягивают, и к нам приближаются. В таком виде: поза угрозы. Штук их примерно пятнадцать, построились в трехрядную «фалангу» – древнеримским боевым порядком – и на нас. И к ним ещё другие подтягиваются… – Глеб! Ты каким сказочным героем сейчас себя чувствуешь? – Нильсом с дикими гусями! – Сейчас почувствуешь себя Иванушкой, которого тащат к Бабе Яге! – Не каркай! – Каркать некогда! Бежим от них! – Ты шутишь, что я, гусей испугался?! – Предпочитаешь отстреливаться? Из чего? У тебя есть именное оружие? Или рогатка в кармане? – Да камнем запущу в вожака, остальные испугаются и улетят! – Глеб, нас здесь посадят за это! Мы – в заповеднике! И не в России! Муж поднимает у себя прямо из-под ног камень и сильно швыряет в голову вожаку. Благоприятный момент для ретирады упущен и объясняться по-научному уже некогда – нас обступили и гогочут. Мало того, что дикие гусиные крики могут, как и в древности, «разбудить стражу на городских стенах» – нас конкретно норовят побить! Эти благородные птицы защищают свой родной американский семейный очаг от нас, приезжих с Дикого Запада… из другого полушария. Им больше не нужны здесь варяги! Евреи и славяне и того меньше. Вожак отскакивает, камень летит мимо него, в воду. Остальные гуси смыкают ряды и гогочут ещё громче, норовя ущипнуть, долбануть клювом. И уже клюют, и крыльями бьют по ногам, да как больно! – Бежим, Глеб! – шиплю я, как дебильная гусыня, потому что от страха пропал голос. Не хватало ещё, чтобы нас отсюда депортировали со скандалом – нас, мирную семейную пару русских туристов! Молодожёнов, однокурсников Гольдштейнов! Я тащу своего мужа обратно, к спасительной дыре в сетчатом заборе… Как она далека! Как дико орут эти твари, черти заповедные! Пока мы доспеем к дырке, нас как раз и примут под белы руки в белый «мерседес» с мигалкой – местный аналог «чёрного ворона» – вовремя подоспевшие полисмены… или вумены, это без разницы. Какой кошмар! Как в диком сне, когда одновременно бежишь и не можешь сдвинуться с места. Одному гусю мой защитник серьёзно засадил в грудь ногой (когда-то муж был футболистом-форвардом, и нога знавала достижения покруче!) За то, что соперник его серьёзно долбанул клювом. Будет классный синяк. Этот враг повержен, бьётся на земле и не может встать… Похоже на то, что сей молодец больше не жилец. Ещё у одного вояки сломано крыло. Остальные дети природы спасены. Отступаем мы и в самом деле резво. Вот уже и счастье наше, мусорная куча! А за ней дыра в заборе! Муж буквально выталкивает меня за ограду Национального Заповедника Соединённых Штатов, выдирается сам, оставляя на краях металлической сетки клочья одежды… Наши враги, соперники в борьбе за окружающую среду, давно отступили, с достоинством гогоча над нами, за свою мусорную кучу. Слышен их возбуждённый клёкот, шумный плеск – гуси победоносной флотилией поплыли, обсуждая по дороге эту бурную викторию, к своим гнёздам или куда там ещё, на другой берег озера... Ох, миль пардон, резервуара! Озёр здесь таки нету, хоть и не сразу поняла я, но всё ж таки поняла! И вот вам окружающая среда… Не «окружающая», а «окружённая»! Со всех сторон окружённая забором, чтоб гусями в футбол не играли! Первое, что мы делаем с моим ненаглядным, оказавшись снаружи «окружающей среды» – шустро и ловко отдаляемся от проволочной стены метров на двести, чтобы не торчать на виду у всех Штатов в непосредственной близости к дыре в Заповедник. Только отковыляв на некое приличное расстояние, останавливаемся перевести дух и подвести итоги сражения… Приличная прореха на джинсах у Глеба. Края окровавлены, нога разодрана. Неглубоко. – Расстегни джинсы, спусти ниже колен, я осмотрю твои ноги! – говорю я тоном женщины, которая выясняет отношения и возражений не потерпит. – Сестра… сестричка… в медсанбат…– бормочет муж, расстёгивая и спуская джинсы. На его ногах в нескольких местах уже наливаются и ещё будут обалденно фотогеничные кровоподтёки. Много. – Больной будет жить, медицина не дремлет! – бодро обещаю я. У меня тоже будут синяки, и тоже немало. Кроме того, битым стеклом я разрезала один кроссовок, и мои знаменитые белые кружевные носочки (дивный хэнди-мэйд и даже винтаж!) приказали долго жить в этом трижды американском заповедном болоте. Мы намачиваем под «деревенской» водяной колонкой мой носовой платок, как практически более чистый. Ликвидируем индейскую раскраску – чередование полос крови и грязи – стараясь привести в европеоидный вид лица и руки. Ясно, что респектабельность полностью восстановить не удастся – грязь с лица смывается, но боевое возбуждение остаётся и, наверняка, выдаёт порочную сущность людей, живущих не в ладах с законом. – Запомни самое главное…– занудным голосом говорит Глеб («кто не посещал мои семинары, на экзамен может не приходить…») – Что самое главное? – пытаюсь угадать я. – Йод, бриллиантовая зелень и постельный режим? Мясная диета? Душевное равновесие и мировая гармония? Мир между народами? – Самое главное, – объясняет он, – чтобы соседи не донесли на Мишку с Ленкой насчёт этого дела. Ну, что их гости… Ты знаешь, у Гольдштейнов всё ещё нет «зелёной карты». Ну конечно! Самые лучшие вещи в Америке – зелёного цвета! Постоянный вид на жительство. Деньги. Любовь к природе… И тоска по Родине! Она тоже зелёная.
|
 Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 
НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ"
Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон»
"МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона)
«Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2
"ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове)
Александр Балтин. "Два двухсотлетия: Достоевский и Некрасов" "Идеи, в слово облеченные..." Памяти Валентина Курбатова "РУССКИЙ ХРИСТОС ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА". К 80-летию со дня рождения поэта "КАК АНГЕЛА РАСПЕЧАТЛЕТЬ..." К 190-летию со дня рождения Николая Лескова
|
«Небось», или Эти твари спасли Рим?! 
