И вот я снова в Москве. После долгих, тоскливых, тягучих, как резина, лет в Норвегии… В Москве, которую всегда не любил за суетность, временность, равнодушие да безразличие. А теперь… Теперь она для меня - просто сказочное место, место, где появился Дом - Наш дом, где я жду ту, дороже которой нет, ту, которой дышу - и не могу надышаться ею, которую ждал всю свою безалаберную жизнь…
    
     Прилетел, как всегда, на рассвете – удачный рейс через Хельсинки – самолет ныряет в первые лучи московского утра - до боли ставшая родной "однушка" во дворах ленинградки встретила тепло - потому что давно уже и до краёв была переполнена нежным теплом - Её теплом. Балконную дверь - как душу - нараспашку, Останкинской башне - приветливый кивок, птицам орущим – привет! В рассвет розово-дымный - с головой. Розы красные - в вазу, чайник, свежей водой залитый, пнуть - заработало! Диск с Менсоном в пасть дивидюшную закинуть - и на "мах". Очень с утра "Nobody’s" способствует. Рекомендую.
     В жарень самую московскую, в дым и гарь, когда ночами было спать невозможно и вентиляторы не спасали, выходил на балкон в липкую ночь покурить, часика в три; музон орал на полную, а тут сосед вывалился на соседнюю голубятню, нос к носу. Увидел меня, кашлянул смущённо: "Здрасьте". И я - "Здрасьте. Ничего, что музыка? Я вам не мешаю?". "Нет-нет, что вы".  Так что теперь орут у меня дни и ночи напролёт и "Раммштайн", и "Марсы", и "Битлз" с "Роллингами", и "Пёрпл" с "Флойдами", и все-все-все совершенно безболезненно.
     А я – жду. Полы протёрты начисто - не признаёт она тапки, всегда босая ходит - ногами стройнющими с умопомрачительно длинными тонкими пальцами, я такие до сих пор лицезрел только на ножках античных женских скульптур в Эрмитаже. Аристократка, ёжкин кот. И я рядом - небрито-лохматый, с помятой кривой рожей. Обалдеть.
     Я прожил свою разновсякую жизнь ожиданием Чуда. Не верил по большому счёту - но ждал. И я - дождался, добрёл до того дня, когда мучительно-волшебные сны, после которых весь день так щемит сердце сладкой печалью, вдруг стали реальностью. Через такие страхи я к Ней шёл, душу свою и тело в кровавые лоскуты драл, но - дошёл, дотащился, и утонул в ней - с головой. Я не знаю, что будет дальше. Я не знаю, что будет завтра. Но я твёрдо знаю, что будет сейчас, вот совсем уже скоро.
     Булькнет смс-кой телефон - и замрёт моё сердце, когда стану читать её суховато-деловитое письмо: "Я прилетела. Еду домой. Что купить? Или - вместе?". И я отвечу - конечно, вместе. А потом буду курить, и пить кофе, и снова ждать - ждать, когда во дворе под окном рыкнет раскалённым движком её аспидно-чёрный "Денди", как она его называет, хлопнет дверца, дробно простучат каблуки до подъездной двери, заскрипит привычно-устало лифт и резкий дверной звонок пронзит душу. И я выскочу в "тамбур", и увижу за мутным рифлёным стеклом то, отчего неизменно бросает в счастливую дрожь. Торопливо и растерянно - как ни готовлюсь всегда, не могу привыкнуть, никогда уже не привыкну - открою дверь и тут же на пороге буду распят её холодноватыми с дороги, пронзительно-голубыми и не совсем человечьими глазами, в которых увижу всё сразу: изучающий взгляд, немного вопросительный - ждал ли? Скучал ли? Любишь ли? И эти глаза - знаете, так немного внешними уголками приподняты, очень волчьи напоминают - пропихнут меня вместе с сумкой её походно-полевой назад в квартиру.
     Пробежит по кухне, на ходу верхнюю одёжку скидывая не глядя, пальцами своими невозможными лепестки роз ласково переберёт, полыхнёт глазищами через плечо - "Спасибо", подойдёт стремительно ко мне, шпильки свои километровые уверенно так в пол всаживая, наш третий камушек от солнца попутно вращая - для себя, для меня, для нас. Закинет сильные руки мне на плечи, и - в глаза, в самую душу - загораживайся - не загораживайся. Пальцами прохладными по лицу пробежится, губами теплеющими растерянную мою рожу всю исследует, и только потом уже, губами к моим прижавшись нежно, выдохнет неповторимо - "Здравствуй"
     Вот так я теперь, ребята, и живу - ожиданием волшебных московских встреч, ожиданием родных волчьих глаз, из которых свет пролился - и льется - в мою одинокую до сих пор душу. И льдинки, в синеве глаз её бездонных ещё позвякивающие, тают. Пусть медленно, но - тают. А свет её - чистый, ослепительно-яркий - отогревает меня, совсем уж было заиндевевшего, коматозного. И, верите ли - сам чище становлюсь, и крылья перья меняют - на новые, белые, сильные.
     А ещё… Ещё я увидел своего ангела-хранителя, сразу как прилетел, перед самым её приходом. Только на кухню зашёл, дверь балконную отворил - а он сидит. Первый раз его так близко и увидел, оторопел даже.
     Сидел он на перилах балконных, ногами, обтянутыми некогда чёрными кожаными штанами, согнутыми в коленях, упирался в бетонную перегородку, и курил, и на меня смотрел - молча. Ноги босые - чёрные, грязные, все исцарапанные, в синяках каких-то да кровоподтёках, штаны истёрты добела, изорваны, дыры скотчем залеплены наспех. Майка на нём была интересная. Линялая, ветхая, но я смог прочесть, хоть и не до того вроде было. Да и по-аглицки, который я "проходил-проходил" в школах да институтах, да так мимо и прошёл. Вот что там было: "Ты живёшь только раз, но если ты живёшь правильно - одного раза достаточно.". У меня аж сигаретка изо рта выпала, да так и осталась тлеть на линолеуме, который давно надо было поменять.
     А он сидел, смотрел на меня, курил - и молчал. Длинные белесые его волосы давно свалялись, засалились и потемнели. Лицо, ими обрамлённое - узкое, длинное, не очень-то и на ангельское похожее - всё глубокими морщинами прорезано, небритое, измождённое.
     Очень я растерялся, задёргался. Хочу что-то сказать, и не знаю – что. Протянул ему сдуру пачку сигарет своих - по инерции. Посмотрел он на меня пристально - глазами, до боли знакомыми, родными, немного наискосок расположенными, рассмеялся хрипловато-тихо, но сигаретку взял - пальцами длинными, чистыми - и за ухо её себе засунул. Потом ещё раз посмотрел - и увидел я в его глазах такую бескрайнюю любовь, и такую боль вечную - что затрясло меня всего. Уцепился я за косяки дверные, чтобы не сверзиться в постыдный гимназистский обморок. А он подмигнул неожиданно, улыбнулся снова губами потрескавшимися да запёкшимися, и опрокинулся резко назад, камнем вниз. Я к перилам бросился, вслед глянул. Летит мой ангел вниз головой, крылья за спиной сложены, майка пузырём. А под самым балконом нагло-жирный кот, паскудно-радостный, тащит в зубах несчастного отловленного воробья, непроснувшегося ещё и так бездарно попавшегося в пасть смердящую. Но - не в этот раз, не в этот! Перед самой землёй гулко лопнул горб за спиной ангельской, расправились крылья огромные - истёртые, опалённые по краям, и оттого кажущиеся ещё белее, ослепительнее, чем самый яркий свет, и в невообразимом пируэте, в лучших традициях воздушного боя, задев левым крылом грязный асфальт, вышел мой ангел из смертельного пике, и на вираже, чертя крылом грешную землю, изящно вытянув длинную ногу, так мой небесный странник от души и с удовольствием пнул кота, что тот пузырём пролетел метров пять, и, жирно шмякнувшись о тополь, свалился на газон ошарашенным комком. Воробей же, вырвавшись из кошачьей пасти, заполошно вопя, ринулся в небо. Прямо за моим хранителем, который тем временем, наискосок и вверх, прошил ветви деревьев и истаял в чистом утреннем небе. Падали сбитые с тополей листья, внизу на заднице сидел совершенно обалделый кот с растопыренными задними лапами, между которыми трясся в священном ужасе его толстый хвост, и тщетно пытался навести резкость…
     А я стоял на балконе, впившись побелевшими пальцами в перила, и смотрел в бездонное небо, в котором парила моя душа, и ждал, и знал - она обязательно вернётся...

Фото с сайта http://www.layoutsparks.com

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Пн апреля 28, 2014, 10:34:09 Всё это рок-н-ролл! Приветствую, Ингвар! Ирония, конечно, есть, но при этом такая лирика щемящая, что плакать хочется.

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.