Я спросила – что это такое, твои тексты?  «Стихи…», - ни на секунду не задумываясь, ответил он.

Да, работы Сергея Кромина, собранные в книгу «Когда меня здесь нет», трудно назвать прозой. «Странная», редкая манера письма. Странное, непривычное для сегодняшнего дня содержание…

«Сегодня я смотрел на небо. Плачет ли зверь. Грустит ли река. Я отвлекался. Я видел, как собака загнала на дерево кота и лаяла на него. И крутила хвостом. Кот, я видел, с дерева  спокойно смотрел на собаку. Где начинается небо. Стояла оттепель. Падал мокрый снег. Небо начинается там, где кончается крыша. С крыши капала вода. И дырявила во льду дырочки. Я смотрел на лужи, на дырочки, на мокрые деревья. Я отвлекался. Деревья стояли в полный свой рост и многие из тех, что я видел, смотрели на нашу крышу свысока. А сверху, а сверху деревьев лежали облака. И от них время от времени отрывались капельки влаги и падали вниз – на крышу, на деревья. На собаку, отрывались и падали на кота, на меня, в дырочки. Тоскует ли зверь. Хлопочет ли река. Жалеют ли деревья. Сегодня я смотрел на небо. Но не знал, где оно» («Подморозило»).

Мозаика, искусно сложенная  из отдельных, иногда кажущихся бессвязными звуков, красок, запахов, чувств, вкусов; будто бы обрывки слов, фраз, перетекание из я в Я, многократное отражение образов друг в друге – и все это не смешивается в хаотичную бессмыслицу, напротив – никогда еще так ясно не просматривался особый, тонко и точно организованный (по правилам!) Мир, целостная живая картина.

Называю это поэзией, слово произношу и прислушиваюсь – точно ли? Да. Если помнить, что у Поэзии было два пути, два знания – Гомера и Орфея… Один, слепец, умел мысленно видеть и показывал уже созданный Мир ленивым зрячим, другой – словом заставил плакать Смерть и победил ее, он говорил на том особом языке, что понятен  всему созданному в  Мире, он и сам умел творить…

Первый – научил своих последователей искусству словесной живописи, а вот способности второго наследуются поэтами крайне редко, и еще реже узнаются публикой, ведь такую поэзию неискушенным читателям невероятно трудно даже воспринимать, не то что усваивать. Здесь, помимо веры автору,  требуется  еще определенная «настройка на волну», переход в то состояние, когда ты становишься способным видеть, слышать, чувствовать, мыслить со-гласно, в унисон, с поэтом; чтобы совпадало биение пульсов, и тогда получится – физически ощущать слово и собственными глазами видеть, и собственными ушами слышать, как Слово превращается в Живую материю: и станет не просто неоспоримой аксиома, что все одновременно сложно и просто, и  все со всем взаимосвязано, и не кончается никогда – она станет очевидной в прямом значении этих слов.

«Вместе с нами в доме жили мышь, муха и бабочка. Когда мы уедем, муха и бабочка опять окоченеют. Я чувствовал, что все, все пытается как-то по-своему сказать мне о чем-то важном. Может быть, и о небе. И я не понимал их. Случайно. Я придавил бабочку поленом. Я не заметил ее – сидела, сложив крылышки возле печки. Когда мы уйдем, они окоченеют. Плачет ли зверь, грустит ли река, радуются ли деревья. А может, мы не уйдем, то есть не то чтобы не уедем – завтра, послезавтра, сегодня, через год, а не уйдем вообще. Падал мокрый снег, снег покрывал землю, снег переходил в дождь. Нам никому не скрыться здесь. От дождя. От снега. От ЭТОЙ реки. От ЭТОГО зверя. Димка-Димка. Умер на Варвару, хоронили на Николая-угодника. Сорок дней на твой же день рождения пришелся. И на Николу тогда тоже – снег – заносил следы и на ветках то тут, то там сидели птицы».

Как много живого – в неживом! Муха и бабочка окоченеют, но: опять! Значит, стоит весной вернуться – и все обитатели дома опять будут вместе жить. Сначала – придавил бабочку поленом. Неживая? Но уже в следующем предложении она «сидела, сложив крылышки у печки». Какое значимое нарушение хронологической последовательности! «Уйдем, уедем» - значит ли, что «уйдем вообще», перестанем ли быть? Ведь, если нас  Нет  здесь, значит, мы в это время где-то в другом месте Есть. Небо – снег - дождь – земля…Небо? Круг? Из неживого – в живое снова и снова: умер – на Варвару (дни одушевлены), хоронили – на Николая-угодника…Сорок дней (ты знаешь, что после смерти, но) – на день рождения пришелся… Снег заносит следы, будто белым ластиком стирая живое, но при этом – «то тут, то там сидели птицы», и что им тот снег?

«Я смотрел на деревья, на крышу, на собаку и на кота. А вдруг небо – не снаружи, - кто-то откроет дверь, кто-то растворит окно, а вдруг оно – внутри. В звере, в дырочках, во мне, внутри -  в плачет, в грустит, в жалости и в радоваться».

Вот как объяснить это? Дверь, окно - в небо: переход из одного мира в другой, из знакомого и уютного земного Дома в неизведанную холодную Высоту? А если Небесное – здесь? Теплее? А если – внутри? Еще теплее? Не страшно, правда? Вот оно, Небо – в тебе. Вечное – в преходящем. И получается, что преходящее – вечно. Смерти нет. Тезис не нов. Нов – способ доказательства.

«Я смотрел на небо, а назавтра мы уезжали. Подморозило. Ветер перевернулся и нес с Востока мелкий, сухой снег. Надо мной, я увидел, показался кусочек неба, маленький, рубашку не сошьешь, а над лесом, я увидел, бледно-желтая полоска. Я нес в рюкзаке морковь и свеклу, спина у меня вспотела»

«Кусочек неба – маленький, рубашку не сошьешь» -  это все о том же Небе? И да, и нет. И не страшно. И  - живем: уезжая (!), «я нес в рюкзаке морковь и свеклу, спина у меня вспотела»…

Или еще одна вещь - «Он».

«Он будет пить и рассказывать о ветре.

Много пить и говорить об одном и том же.

Ветер сгибает дерево в колесо, колесо. Пущенное по ветру, катится долго. Пока не споткнется, на месте упавшего колеса вырастает дерево.

Нам хорошо с ним. Мы пьем в меру. Мера определяется силой. Сила определяется толщиной поломанных сучьев. Сучья, упавшие неподалеку, мы режем на более мелкие части и запихиваем в печь. Мы греемся и возносим ветру хвалу.

Он может много выпить, и пока его не выгонишь. Не запрешь дверь, не захлопнешь окон. Будет бормотать одно и то же.

Ветер пригибает к земле.

Собаки, лошади и даже такие большие штуки как слоны ходят на четвереньках.

Они ходят, к земле головы опустив. Как что-то потеряли, а и мы не оказались крепче и даже когда держимся прямо. Все будто чего-то ищем.

Так и катимся, пока не споткнемся, споткнемся – вырастет дерево.

Он будет говорить об одном и том же, пока не затихнет.

А мы – думаем о своих делах, а может вообще ни о чем не думаем, когда смазываем петли».

«Своя-чужая» речь. Он говорит? Я говорю? Мы говорим? Ветер говорит?

Как кратко и точно: все в мире движется по кругу. Дерево, вогнутое в колесо, которое катится, а, споткнувшись, упадет и – станет деревом.

Одно становится другим, и это повторяется на любом уровне, смотрите: пьем в меру – мера определяется силой. Сила определяется толщиной …сучьев, сучья, упавшие неподалеку, мы режем…

Слова – как обороты колеса, от точки – к точке: круг жизни, одно и то же, как бормотание пьяного. А движущая сила – ветер. Воздух, живой дух, пока дует – есть движение, есть жизнь. Пусть и пригибает к земле, но заставляет катиться...

Споткнемся – вырастет дерево. Над холмиком в оградке. И все же, вырастет дерево, а дерево ветер сгибает в колесо, которое катится долго… Жизнь!

«Он будет говорить об одном и том же, пока не затихнет» – это ведь и о ветре тоже. Значит, опять же,  ветер – это и Он, и Я! Живой дух внутри нас…

Думает ли ветер о чем-то, сгибая дерево колесом и пуская его в путь, знает ли, где и когда оно споткнется? Может, да, а может, и нет – также, как и Мы, занятые простым, обыденным для нас делом, одним и тем же – смазыванием петель.

Есть во всем этом что-то, что анализу не поддается. Не потому, что отсутствует такая возможность – познаваемости - в этих  вещах, а потому что – незачем их анализировать. Зачем «делать анализ» особой, авторской «ретрансляции» уловленной гармонии Мироздания, переданной на человеческом языке? Перед нами уникальнейшее явление: перевод живой материи в Слово. Это надо просто смотреть и слушать, затаив дыхание…

Литературный критик О. Колоколова назвала это «языковым воздухоплаванием Сергея Кромина». Позволю себе не согласиться: слишком лёгкое определение для «поэтической прозы» этого автора. Красивое определение, но наполненность, вескость кроминского слова – в этом случае теряются.

Мне наоборот думается: нет более твердо стоящего на Земле человека, чем поэт и прозаик Сергей Кромин, и его Мироздание – это не призрачные дымки между небом и землёй, в которых неспешно фланирует, разбрасывая щепотки откровений на далёкую и такую чужую землю, Поэт.

Его Земля (Жизнь, Здесь) совершенно конкретна, вещна и прекрасна во всех своих формах. Его Небо (Смерть, Там)  – осязаемо и отзывчиво, величественно, но не пафосно, и одушевлено.

Дело в том, что Там и Здесь – это одно и то же место в пространстве и времени, где всё так просто и так сложно: ветер дует – сгибается дерево - катится колесо – споткнется – упадет - вырастет дерево – ветер дует…

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Вт августа 02, 2011, 15:53:45 Я бы произведения Сергея в первую очередь посоветовала читать людям впавшим в душевное оцепенение, так сказать, для здорового обострения восприятия - вернуть исчезнувшие запахи и звуки, чтобы и себя живым почувствовать, и почувствовать, что всё вокруг тоже и не собиралось омертветь.

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.