СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..." НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва» СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1 "Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2 |
Просмотров: 1806
12 января 2014 года
Что и говорить, этот 37-ой год, даже, если никого не забрали, всё равно коверкал судьбы. А уж если у кого в семье мужчину взяли, дальше сами знаете, что было. Жену— за ним в тюрьму, а детей в детские дома, при живых родственниках. Мамин дядя преподавал в школе историю. Простой учитель истории, он даже не историю армянского народа преподавал, хотя знал и её, эту ужасную историю. Но его несчастье состояло в том, что, когда арестовали лектора Государственного университета профессора Ваана Рштуни, все дети маминого дяди и дети его брата носили такую же фамилию, так что для всей родни это обернулось катастрофой. Лектор не был нам родственником, нет. А был виноват всего лишь в том, что он оказался полным тёзкой маминому дяде. Сначала взяли дядю. Что там с ним делали, никто не знал, но тот профессор был родом из Карина— Эрзрума, а наши— из Алашкерта. Тем не менее, дядя признался, что они родные братья. Почему обоих братьев назвали одинаковыми именами, следователя особо не озадачило, и мамин дядя исчез без права переписки. Дети его через несколько дней как-то сумели поменять свои роскошные княжеские фамилии, взяв себе для основы имя деда Абрама. Моя мама и её сестра фамилии не успели поменять, или не догадались. Их сразу вызвали на комсомольское собрание и стали исключать из университета из-за родственных отношений с врагом народа. Тётя училась на предпоследнем курсе, мама заканчивала последний, пятый. Она тут же гневно заклеймила всех врагов Советской власти, отчаянно отреклась от родства с неалашкертским профессором, мысленно радуясь, что отец с аппендицитом лежит в больнице, а все думают, что он в районе. В конце своего выступления она призвала весь советский народ к бдительности и непримиримости. А вот тёте, тихой, красивой девушке, ораторского искусства не было дано, в результате чего её исключили и из университета, и из комсомола. И всю жизнь ей пришлось учить детей только в первых классах и получать обидно низкую зарплату за бездипломное образование. Судьбы сыновей дяди сложились по-разному, хотя одинаково неудачно. Самым неудачным оказался младший из братьев, Жирайр. Двоюродному брату моей матери было 16 лет, когда он в первый раз угодил в тюрьму. Жиро на ветру стоял на стрёме, а взрослые воры «брали» склад с дровами. За это ему обещали купить зимние штаны, которых у того не было, и вязанку дров. Тёмной, промозглой осенью операция не удалась, подельники, спугнутые прохожими, не успев предупредить подростка, сбежали, а бедный Жиро как стоял на стрёме, так и стоял, там его и взяли прибывшие милиционеры. В шестнадцать лет он ничего не успел, разве что незадолго до этого написать одну записку стройной большеглазой однокласснице Рузан, где предлагал ей две книги из отцовской библиотеки в надежде на дальнейшие отношения. Но Рузан книги читать не любила, где уж по истории! И ждала его все 5 лет. Жиро так хотел поскорее добраться к своей первой любви, что совершил побег, за что ему впаяли второй срок. Тогда красивая и стройная Рузан поехала к нему в холодную и чужую Россию. И только собралась было родить ему ребёнка, как вдруг получила письмо о том, что неугомонный Жиро на этот раз подрался с конвоиром. Тот сказал, «эта девка тебя ждать не будет». За драку дали мало, писал Жиро, но всё равно много, так что если что, делай аборт. Родственники нашли подпольного врача, Рузан плакала, но другого выхода не было. Пришёл конец и третьему сроку, от бедняги Жиро пришла весточка, что он там заболел, похудел, зубы все выпали, нужны витамины. На этот раз в Сибирь собралась его старшая сестра. Про Сибирь все знали, что там очень холодно, и в пальто пропадёшь запросто. Тёплую одежду собрали по родственникам, под котиковую шубу отнесла моя мама, толстый вязаный жакет и чулки срочно связала золовка, обмотав невестку ещё и тёплым шарфом, ведь Луси бесподобно пела, и горло следовало беречь в особенности. И тётя Луси пустилась в долгий путь в Сибирь. Увидев брата, Луси не сразу его узнала. Вместо подростка перед нею стоял худющий беззубый старик, который сразу полез целоваться. Оставшись в ближайшей деревеньке на месяц, Луси каким-то чудом удалось привезти Жиро домой. Потом она, смущаясь, рассказывала, что несколько раз устроила концерт, пела песни разных народов, и зэки сидели, и начальство слушало, хлопали, просили спеть еще. Особенно бисировали после «По диким степям Забайкалья», много лет, каждый раз после этой песни тётя Луси плакала, вспоминая худые, измождённые зэковские лица... К этому времени Рузан, страшно обиженная на своего незадачливого возлюбленного за его побеги и драки, не хотела с ним даже разговаривать, но ей больше некуда было деться, кто бы на ней женился? Рузан ругала его за пристрастие к выпивке, за то, что посоветовал сделать аборт. И однажды мы узнали, что Жиро и Рузан пошли в загс. Без детей жили они скучно, но дружно, Жиро преподавал езду в автошколе, исправно приносил деньги в дом, а на заначку пил, убеждая родню, что пока сидел, своего не допил. А тут, дома, все в это время могли и выпить, и отказаться! А жене Жиро долго и глубокомысленно объяснял, как у него проясняются мозги после выпивки. И всё же, несмотря на «прояснившиеся» мозги, пошли инфаркты, тюрьма не сахар, Рузан бегала по больницам, первый инфаркт, потом второй, после третьего бедняга Жиро не встал. А после его смерти нам открылась тайная жизнь человека, который в тюрьмах провёл чуть ли не больше, чем на воле. И, как оказалось, ни за что, ведь он не своровал даже веточки. Может, не успел. А побеги... так ведь он не мог понять, за что сидит! Так вот, бедняга Жиро писал стихи и афоризмы! Толстые общие тетради, заполненные химическим карандашом, Рузан никому не давала читать. Обе золовки преподавали литературу и могли раскритиковать талант её Жиро. А остальным показывать не было резона, могли и не понять глубины мужниной мысли. И всё же Рузан, оставшись совсем одна, читала по вечерам по сто раз эти записи и гордилась неожиданно прорезавшимся писательским талантом мужа. — А говорили все «нстац Жиро», — победно повторяла она, и, зная о моих поэтических опытах, в нечастые мои посещения читала вслух удивительно точные и горькие наблюдения мужа. Ничего не могу вспомнить, чтоб процитировать. Но все стихи начинались с «Им сирели», и Рузан, молодо улыбаясь, подмигивала: — Все стихи мне посвящал! Ей и в голову не могло придти, что в поэзии не всё так однозначно, но я
хвалила и предлагала «понести в редакцию». Рузан отмахивалась: «Ты что, украдут
и своё имя напишут! И потом, сейчас модно про Карабах писать, а тогда кто про
них знал?» Действительно, откуда было знать про Карабах бедняге Жиро в 16
лет, если у него даже нормальных штанов
не было! Отец его, может, и знал, но такой страх сидел внутри всех, какой
Карабах... Но Рузан была уверена, что, случись Карабах раньше, её Жиро
что-нибудь умное сказал бы про них, и как им быть дальше. И сидела она ночами, оплакивая своего единственного непутёвого мужчину, и читала длинные его стихотворные признания в любви. Кто знает, может, только тут стала понимать, как она была счастлива от такой безмерной и в самом деле, единственной его любви...
Им сирели — моя любимая илл. Г. Рштуни |
Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ" Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон» "МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона) «Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2 "ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове) |
Москва