"Он был человек без детства"

(Ю.М.Лотман)

                              Пушкин измучил русского человека. Больше полутораста лет каждый русский рождается с Пушкиным и умирает с ним. Тысячи русских поэтов и писателей обращаются к нему, как к живому: учатся, ищут ответа...

                            «О Пушкине будут говорить как о погибшем боге», — так воспринимал русских Анри Труайя; он немного — но вполне справедливо! — иронизировал, подчёркивая первенствующее значение Пушкина в русской литературе и всей духовной жизни нашего народа: «находка исписанного им клочка бумаги превращается в национальный праздник».

 Я не знаю Пушкина — «бога». Лет с четырёх он со мной — сказками; в семь — великолепным, с иллюстрациями палехских мастеров изданием «Руслана и Людмилы»; а с восьми — Пушкин-лицеист и его товарищи вошли в мою жизнь с книгой Льва Рубинштейна "В садах Лицея".

 С тех пор они — рядом... И всякий раз, перечитывая или вспоминая, как почти ослепший Кюхля получает — с огромным опозданием — известие о смерти Пушкина, я вместе с Вильгельмом чувствую удар в сердце и не могу сдержать слёз.

Тот, кому приходилось наблюдать людей, умирающих от ран в сознании, знает, с какой неожиданной силой вспыхивают у них воспоминания далёкого детства. Умирающий Пушкин не вспомнил недавно скончавшейся матери, не позвал ни отца, ни брата, ни сестры... Он вспомнил — Лицей: "Как жаль, что нет здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать". "Карамзина? Тут ли Карамзина?" — спросил Пушкин...

Почти дословно так начинает спор с тыняновской версией "безыменной любви" Юрий Михайлович Лотман, чьи монументальные труды — одна из основ наших современных знаний о творчестве и жизни Пушкина и его современников (далее я не "закавычиваю" часть относящихся к пушкинской биографии формулировок, которые можно считать вполне устоявшимися и "общедоступными"). Именно в связи с неоспоримой ценностью книг Ю.М.Лотмана, достойных стать — настольными, возникло желание раскрыть вынесенную в эпиграф резкую формулировку — без претензий на «откровения», просто упорядочив более или менее известные факты биографии поэта.

Нелюбимый ребёнок в семье (что так роднит его с другим литературным гением и ровесником — всего двумя неделями старше — Оноре Бальзаком), Пушкин не испытывал глубокой привязанности к родителям. Наиболее разительной чертой пушкинского детства следует признать то, — настоятельно подчёркивал Ю.М.Лотман, — как мало и редко вспоминал он эти годы в дальнейшем; а ведь в жизни дворянского ребёнка Дом — это целый мир, полный интимной прелести, преданий, сокровенных воспоминаний, нити от которых тянулись на всю дальнейшую жизнь,— довольно вспомнить С.Т. Аксакова и Л.Н. Толстого...

Небольшое отступление. Пушкин – Бальзак – Кюхельбекер. Пушкин и Бальзак не просто ровесники: если коротко, оба – преобразователи национальной литературы, родоначальники реализма. Богатейшая тема! О ней должен бы написать толковый профессионал. А Кюхельбекер, как показал в одной из литературоведческих работ Ю. Тынянов, был едва ли не первым в России, кто понял значение Бальзака (в тюрьме, по скверному переводу!)...

Пушкины были весьма небогаты...— это при сергей-то-львовичевых семи тысячах десятин земли и тысяче душ (1200 мужиков,— написала в одном из писем Ольга Сергеевна) в нижегородских имениях; да и Василий Львович вряд ли не имел доходов; но, имея "идеалом" жизнь беззаботную, братья не умели да и не желали пальцем шевельнуть для создания материальной основы этой беззаботности. Бесхозяйственные и недомовитые, нагло обкрадываемые, они всю жизнь находились на грани разорения, в последние годы жизни обременяя поэта своими долгами; к тому же у Сергея Львовича барская безалаберность сочеталась с болезненной скаредностью, аукнувшейся — "Скупым рыцарем" ("Он, — т.е. Александр, пишет в "Пушкине" Юрий Тынянов, — был неловок, бил невероятно много посуды; так, по крайней мере, казалось Сергею Львовичу. ... Это было главным страхом семейства Пушкиных — убыль и порча вещей."), — всё это, безусловно, запечатлевалось в характере детей: с одной стороны, Пушкин гордился родовитостью (в противовес выскочкам: "Родов дряхлеющих обломок...  Бояр старинных я потомок..." — "Не торговал мой дед блинами, Не ваксил царских сапогов, Не пел с придворными дьячками, В князья не прыгал из хохлов..." — "Водились Пушкины с царями; Из них был славен не один..."), с другой — выражаясь современным языком, комплексовал из-за бедности, что проявлялось в частой — особенно по молодости — неспособности вполне выдерживать благородство натуры ("приступы" гордости чередовались с "жалкой привычкой" — по словам Пущина!— "вертеться у оркестра около Орлова, Чернышёва, Киселёва и других: они с покровительственною улыбкою выслушивали его шутки, остроты". "Странное смешение в этом великолепном создании!"— заключает Пущин, добавляя: "Никогда не переставал я любить его"...— "Мой первый друг, мой друг бесценный!").

...Семья принадлежала к образованной части московского общества. Дядя Пушкина Василий Львович был известным поэтом, в доме бывали московские литераторы. Ещё ребёнком Пушкин увидел Карамзина, тогдашнего главу молодой русской литературы, слушал разговоры на литературные темы.

Воспитание детей, которому родители не придавали большого значения, было беспорядочным; впрочем, Павел Васильевич Анненков в своих "Материалах для биографии А.С. Пушкина" — первой научной биографии поэта — отмечает спокойно: "Воспитание детей в семействе Пушкиных ничем не отличалось от общепринятой тогда системы. Как во всех хороших домах того времени, им наняли гувернанток, учителей и подчинили их совершенно этим воспитателям с разных концов света".

Из домашнего обучения Пушкин вынес лишь прекрасное знание французского языка, а в отцовской библиотеке пристрастился к чтению (тоже на французском языке).

Пушкин легко покинул стены родного дома и ни разу в стихах не упомянул ни матери, ни отца... Упоминания же дяди Василия Львовича скоро стали откровенно ироническими. При этом Пушкин не был лишён родственных чувств: брата и сестру он нежно любил всю жизнь, самоотверженно им помогал, сам находясь в стеснённых материальных обстоятельствах, неизменно платил безо всякого ропота немалые долги брата Лёвушки (материного любимца — в отличие от Ольги и Александра), которые тот делал по-отцовски беспечно и бессовестно переваливал на поэта. Да и к родителям он проявлял больше внимания, чем они к нему. Тем более бросается в глаза, что, когда в дальнейшем Пушкин хотел оглянуться на начало своей жизни, он неизменно вспоминал только Лицей — детство он вычеркнул из своей жизни,— трагическая простота этого замечания Ю.М.Лотмана усиливается его же указанием на редкий случай реальных отзвуков детских воспоминаний— лицейское стихотворение "Сон» (1816): "характерно, что здесь упоминается не мать, а нянька ("Ах! умолчу ль о мамушке моей..." [Иван Новиков считал, что речь здесь — о бабушке Марье Алексеевне]). Можно заметить, что он был лишён не просто материнской ласки: "Надежда Осиповна била непроворного мальчика по щекам, как била слуг, звонко и наотмашь, как все Ганнибалы"; или: "— Розог! — крикнула Надежда Осиповна. ...Надежда Осиповна била сына долго, пока не устала. Сын молчал..." (Ю.Тынянов, "Пушкин"),— вероятно, тоска по материнскому теплу с юности влекла Пушкина — конечно, горячего и влюбчивого,— к женщинам не просто прекрасным, но часто — старше его, какими были и Авдотья Голицына, и Карамзина...

И в дальнейшем Надежда Осиповна относилась к старшему сыну "с неизменной холодностью,— читаем у Вересаева,— каждый успех Пушкина делал её к нему всё равнодушнее и вызывал только сожаление, что успех этот не достался её любимцу Лёвушке. "Но в последний год её жизни,— вспоминала баронесса Е.Н. Вревская,— когда она была больна несколько месяцев, Пушкин ухаживал за нею с такой нежностью и уделял ей от малого своего состояния с такой охотой, что она узнала свою несправедливость и просила у него прощения (выделено мной — Авт.), сознаваясь, что не умела его ценить. Он сам привёз её тело в Святогорский монастырь, где она похоронена. После похорон он был чрезвычайно расстроен и жаловался на судьбу, что она дала ему такое короткое время пользоваться нежностью материнскою, которой до того он не знал"."

...Увидев Екатерину Андреевну, умирающий Пушкин "сказал слабым, но явственным голосом: "Благословите меня". Когда же она благословила его издали, он знаком попросил её подойти и поцеловал её руку",— из письма Е.Н. Мещерской, дочери Н.М. Карамзина (полемизируя с тыняновской статьёй "Безыменная любовь", Ю.М.Лотман опустил этот эпизод).

В "попытке" автобиографии Пушкин, подробно рассказав о предках как отца, так и матери, останавливается как раз в момент, когда надо начинать описание своего детства,— и трудно поверить, что ему вдруг "изменило" лёгкое доселе перо... Детство — слишком важный — один из определяющих периодов, чтобы просто "вычеркнуть" его: заменой мира детства, мира, к которому человек обращается всю жизнь как к источнику дорогих воспоминаний, для Пушкина стал — Лицей,— эта центральная, подробно проиллюстрированная  Ю.М.Лотманом мысль (может быть, привлекательная для журналистов и "апологетов Фрейда") всё же как-то "душевно неуютна"... Был ли Лотман просто публицистически азартен или хотел "возбудить" наше внимание к "вычеркнутому детству"?

Для Пушкина лицейские годы — очень важные; может быть, даже — самые важные, определяющие: он обрёл едва ли не настоящую семью в лице нескольких наиболее близких товарищей — Вани Пущина, с которым познакомился ещё на приёмных экзаменах и сразу подружился; Антона Дельвига — первого собрата-поэта, ленивца и фантазёра; Кюхли — нескладного и неудачливого Вильгельма Кюхельбекера, оказавшегося одним из самых незаурядных людей эпохи... Товарищеская семья и — несколько замечательных профессоров: вдохновенный проповедник гражданских добродетелей Куницын; первый директор — Малиновский ("второй отец" для некоторых недорослей); Кошанский — "первооткрыватель" поэтического таланта Пушкина; "ленивый Галич" — тактично, деликатно — "между делом" — давший Пушкину уроки строгого поэтического мастерства и направивший кипучую мысль юного поэта к первой творческой вершине — знаменитому стихотворению "Воспоминания в Царском Селе» (1814).

Но, хотя свет "лицейских ясных дней" озаряет не только пушкинское поколение, а в некотором смысле — весь золотой век русской поэзии, не одно душевное неудобство возбуждает новый интерес к "наиболее трудному" по словам самого Тынянова возрастному периоду, а вполне очевидное соображение: в Лицей пришёл— двенадцатилетний(!) подросток.

Двенадцать лет,— какими они были?

"До семилетнего возраста Александр Сергеевич Пушкин не предвещал ничего особенного; напротив,— писал Анненков,—  своею неповоротливостию, своею тучностию, робостию и отвращением к движению он приводил в отчаяние Надежду Осиповну, женщину умную, прекрасную собой, страстную к удовольствиям и рассеяниям общества, как и все окружающие её, но имевшую в характере те черты, которые заставляют детей повиноваться и вернее действуют на них, чем гнев или вспышки." В матери Татьяны Лариной — не воплощены ли некоторые черты Надежды Осиповны? ["...Она меж делом и досугом Открыла тайну, как супругом Самодержавно управлять..."; "Служанок била осердясь..."; "Бывало, писывала кровью Она в альбомы нежных дев, Звала Полиною Прасковью И говорила нараспев..."]

"Когда настойчивые требования быть поживее превосходили меру терпения ребёнка, он убегал к бабушке, Марье Алексеевне Ганнибал, залезал в её корзинку и долго смотрел на её работу. ... Марья Алексеевна была женщина замечательная, столько же по приключениям своей жизни, сколько по здравому смыслу и опытности. Она была первой наставницей Пушкина в русском языке. Барон Дельвиг ещё в Лицее приходил в восторг от её письменного слога, от её сильной, простой русской речи.» (П.В.Анненков)

Одно из сильнейших, неизгладимых воспоминаний детства — знаменитая Арина Родионовна: "весь сказочный русский мир был ей известен как нельзя короче, и передавала она его чрезвычайно оригинально. Поговорки, пословицы, присказки не сходили у ней с языка."

Дядька Никита Козлов (склонный к сочинению стихов) много бродил с маленьким Пушкиным по Москве, когда тот немного подрос. Одним из излюбленных удовольствий обоих было посещение Кремля; поднимались они на колокольню Ивана Великого...

"Две-три весны, младенцем, может быть, Я счастлив был, не понимая счастья; Они прошли, но можно ль их забыть?" (из лицейского "предразлучного" — 1817 года — стихотворения "Князю А.М.Горчакову")

"Другим путём к раннему сближению с народными обычаями и приёмами могло служить ... сельцо Захарово", приобретённое Марьей Алексеевной при переезде семейства в Москву в 1798 году; в этой новой деревне Пушкины проводили лето. "Зажиточные крестьяне Захарова не боялись веселиться; песни, хороводы и пляски пелись и плясались там часто. В двух верстах от Захарова находится богатое село Вязёмо. По неимению церкви, жители жители Захарова считаются прихожанами села Вязёмо, где похоронен брат Пушкина Николай, умерший в 1807 году (род. в 1802), и куда Александр Сергеевич сам часто ездил к обедне." (Пушкин был во вполне сознательном возрасте и, конечно, не забыл эту первую виденную им смерть.) "Село Вязёмо принадлежало Борису Годунову и сохраняет доселе память о нём,— писал Анненков в 1854 году (здесь находился и загородный дворец Дмитрия Самозванца, была проездом Марина Мнишек).— Там указывают ещё на пруды, будто бы вырытые по его повелению, и на церковную колокольню, им построенную. Вероятно, молодому Пушкину часто говорили о прежнем царе — владетеле села. Таким образом, мы встречаемся, ещё в детстве Пушкина, с предметами, которые впоследствии оживлены были его гением."

...Даже не испытывая, пользуясь словами Лотмана, "глубокой привязанности к родителям", Пушкин, безусловно, не мог не ценить хотя и "бессистемное", но своеобразно яркое влияние отца: "Сергей Львович был чтец прекрасный, он знал это. Он живьём чувствовал Мольеров стих... ; лучше же всего удавались ему Мольеровы умолчания и перерывы." — "...он нашёл слушателя в сыне. ... Самолюбие его огорчалось только тем, что сын ни разу не выразил своего одобрения или восторга; впрочем, внимание, с которым он слушал, было лестно.» (Тынянов, "Пушкин").

Вообще, пусть даже не вполне "впрямую", именно отцу Александр был обязан воспитанием своего литературного вкуса, а он был именно человеком со вкусом: "...Сергей Львович, как и брат его, поэт Василий Львович, были душою общества, неистощимы в каламбурах, остротах, тонких шутках. Он любил многолюдные собрания... Связи Сергея Львовича были довольно обширны. Через Пушкиных он был в родстве со всею этою фамилиею, а через Ганнибаловых с Ржевскими и их свойственниками — Бутурлиными, Черкасскимии проч. Он даже жил дом об дом с графом Дмитрием Петровичем Бутурлиным, и гости последнего были его гостями. В числе посетителей его были Карамзин, Батюшков, Дмитриев, и молодой Пушкин, который всегда внимательно прислушивался к их суждениям и разговорам, знал корифеев нашей словесности не по одним произведениям их, но и по живому слову, выражающему характер человека и западающему часто в юный ум невольно и неизгладимо.» (Анненков)

Однажды И.И.Дмитриев (поэт был рябой) сказал: "Посмотрите, ведь это настоящий арабчик". Дитя рассмеялось и, оборотясь к нам, проговорило очень скоро и смело: "По крайней мере отличусь тем и не буду рябчик". Рябчик и арабчик оставались целый вечер у нас на губах,— вспоминал М.Макаров (из сборника Гессена и Модзалевского "Разговоры Пушкина").

"Вместе со всем лучшим обществом Москвы, дом Сергея Львовича, как все избранные дома тогдашнего времени, был открыт для французских эмигрантов..." Сам Сергей Львович, владея "в совершенстве французским языком,.. писал на нём стихи так легко, как француз..."

...В письме к Сергею Львовичу А.Н.Веневитинова рассказала о словах Пушкина, обращённых к Карамзиной — это было в первую ночь после дуэли: "бедный, бедный отец, как ему будет грустно". Просто — утешение чувствительному до слезливости, изактёрившемуся человеку?.. Если слова были сказаны, то — искренние; медленно, мучительно и — мужественно умиравший, Пушкин прощался: прощал и искал прощения.

Прекрасной библиотеке отца обязан Пушкин возможностью развиваться страсти к чтению — страсти, "которая и не покидала его во всю жизнь. Он прочёл, как водится, сперва Плутарха, потом "Илиаду"и "Одиссею" в переводе Битобе, потом приступил к библиотеке своего отца, которая наполнена была французскими классиками XVII века и произведениями философов последующего столетия. Сергей Львович поддерживал в детях это расположение к чтению и вместе с ними читывал избранные сочинения. ...но ещё и этого было недостаточно для Александра Пушкина. Он проводил бессонные ночи, тайком забирался в кабинет отца и без разбора пожирал все книги, попадавшиеся ему под руку." Подробное описание библиотеки — в лицейском стихотворении "Городок". Здесь были образцы не только вольной и фривольной французской литературы, но и — русской: от запрещённых эпиграмм до непристойного Баркова...

"Прощайте, друзья,"— сказал Пушкин, обратив глаза на свою библиотеку (В.А.Жуковский).

Думаю, что и отношение Пушкина к любви – я рискнул бы назвать его «французским» – было не в последнюю очередь сформировано ещё тогда – в домашней библиотеке; у Пушкина – поэта оно окончательно оформилось в виде вполне мирно уживавшихся преклонения перед женщиной и спокойного, часто ироничного цинизма. Легендарное «Как дай вам Бог любимой быть другим» – откровенная ирония: чтобы написать такое «на полном серьёзе», надо было бы не уважать – обожать себя! Сравните, кстати, с параллельным «У дамы Керны – ноги скверны».

Это не христианское и не русское понимание любви. Любовь – вечна, она сильнее смерти, любовь не умирает; и то, что «угасает», «умирает» – не любовь.

...Маленький Пушкин и сестра его, воспитывавшиеся вместе, говорили, писали и твердили уроки из всех предметов по-французски. Главным руководителем детей был сперва "не кто иной, как сам граф Монфор ["образованный эмигрант, бывший в то же время музыкантом и живописцем" (Анненков)]... Они много гуляли по московским улицам и садам, и воспитатель при этом лепетал, говорил без умолку. Вскоре Александр узнал о скандальных и забавных историях французского двора... о всех славных поединках двух царствований... о парижском свете, театре..." (Тынянов).

Ко времени зарождения страсти к чтению, т.е. к домашним детским годам, относятся и первые попытки авторства: разумеется, подражательные и — на французском языке. Но когда не было гостей, прогулок с Монфором или занятий с заменившим его потом Русло, мальчика занимала Родионовна: "Аришка сказывала старшему барчуку какую-то сказку. ... Сашка сидел на скамеечке и смотрел на неё неподвижным взглядом, полуоткрыв рот. ... Мальчик, который говорил исключительно по-французски, который, казалось, понимал уже язык Расина, заслушивался дворни» (Тынянов).

 Так он был — человек без детства?

 "Он знал, что скоро уезжает. Все в доме на него смотрели по-другому... И сам он со стороны взглянул на этот дом, на свою комнату, на тот угол, между печью и шкафом, где он, грызя ногти, читал книги, а раз чуть не убил своего воспитателя. Всё показалось ему беднее, меньше, жальче. Отец, которого он считал высоким, оказался маленького роста. Впрочем, он мало думал о них всех._...

На Москву, на московские улицы, дома, людей он тоже теперь глядел по-иному — чужим, быстрым взглядом. ...

Широкие улицы Москвы показались ему теперь нестройными."

"Был назначен день отъезда.

В этот день Арина встала пораньше. ... на окне нашла она забытый томик и, подумав, тоже сунула его в чемодан. Томик был — мадригалы Вольтера. Потом осторожно сняла с полок Сергея Львовича самые малые книжечки...— Александр Сергеевич ими более всего занимался...

Книжки были самого весёлого свойства: Пирон, Грекур, Грессе, новейшие анекдоты. Александр Сергеевич, читая их, всегда посмеивался."

"Было жаркое утро, солнце припекало. Мать, отец, тётки сидели чинные, притихшие и смотрели на отъезжающего косвенным, посторонним взглядом. Арина стояла бледная, ни кровинки. На пороге она перекрестила его и пошептала — он не расслышал. Сердце его сжалось." (Тынянов)

 Так он был человек — без детства?

 "Родословная матери моей ещё любопытнее..." В плане Записок: "...Няня. Отъезд матери в деревню..."

Оно, не называемое по имени, прорывалось — в строках и между строк, всё время напоминало о себе. Когда Ю.М.Лотман писал, что "в лицейское "Послание к Юдину" Пушкин вводит черты реального пейзажа села Захарова... Однако образ автора, ...конечно, насквозь условен и ничего личного не несёт...",— наверное, он находился в плену тезиса о пропавшем детстве. Ведь во второй части "Послания" есть совершенно изумительная, почти музыкальная — солнечная моцартовская!— тема.

Время платонической, истинно поэтической — по словам Комовского — любви к Екатерине Бакуниной: "Она часто навещала брата своего и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо её, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодёжи ". Прелестная девушка пробуждает в юном поэте одно из его самых нежных и тёплых — детских! — воспоминаний: "Подруга возраста златого, Подруга красных детских лет, Тебя ли вижу, взоров свет, Друг сердца, милая Сушкова."

В портрете Татьяны — "Дика, печальна, молчалива... Она в семье своей родной Казалась девочкой чужой. Она ласкаться не умела К отцу, ни к матери своей..."; "И были детские проказы Ей чужды: страшные рассказы Зимою в темноте ночей Пленяли больше сердце ей"; "Ей рано нравились романы; Они ей заменяли всё... Отец её был добрый малый... в книгах не видал вреда... И не заботился о том, Какой у дочки тайный том Дремал до утра под подушкой",— в этом портрете не проглядывает ли кудрявая "арапская" головка?

В кратких набросках — планах Записок: "...Отъезд матери в деревню.— Первые неприятности.— Гувернантки. Ранняя любовь.— Рождение Льва.— Мои неприятные воспоминания..."; в гениальной драме "Борис Годунов"; в незавершённом "Путешествии из Москвы в Петербург", в онегинских сценах гаданий и хороводов,— голос детства, которое — было.

Но было оно, по-видимому, одной из заповедных тем: ведь даже знаменитое стихотворение "Няне" ("Подруга дней моих суровых...") — 1826 года — сам Пушкин не публиковал!

Его ждали — Лицей, слава... Признание — первым лицейским поэтом. Слава — первого российского поэта. Впереди были 19 октября, гроза двенадцатого года и — 14 декабря двадцать пятого... Впереди были — ссылки; победы литературные и — амурные; дуэли. И последняя дуэль была — впереди...

— Всё кончено.

— Что кончено?— переспросил Даль.

— Жизнь кончена... 

Но всё это — впереди. А позади — детство, которое — было.

Наталья Баева Москва

Дата : Ср июля 13, 2011, 21:03:48 Да. Действительно ощущение такое, будто нам вернули детство Пушкина. Спокойствие на душе)) А ведь одно неосторожное слово признанного авторитета - и мир вертится по-другому... если, конечно, это слово не спровоцирует кого-то на спор))

Андрей Самарин Феодосия

Дата : Сб июля 16, 2011, 01:05:57 "Пушкин измучил русского человека." - Никогда так об этом не думал. До завидного просто сформулировано. Что же до признанных авторитетов, их "крылатые" постулаты с максимальным индексом цитирования - вовсе не печать, которая закрывает тему. Мы все привыкли, что "признанные" - утверждают. Вполне может быть, что это далеко не так.

Екатерина Злобина Cевастополь

Дата : Ср июля 20, 2011, 14:15:49 Казалось бы, ну что еще - о нём? можно? нового? узнать? Когда там "биография" - до мелких деталек комнатного бюро четвероюродной воды на киселе - и то уже в бронзе застыла? А оказывается,можно. Потому что у каждого - свой Пушкин, и через этого "своего Пушкина" мы лучше понимаем - себя. Такой способ самопознания - через "своего Пушкина" (не путать с "Пушкин и Я" :) ). И тогда вопрос - было детство или не было - принципиально важно решить, потому что от этого зависит, в какую сторону вертится Мир. Твой. Последняя правка: июля 20, 2011, 15:37:01 пользователем Екатерина Злобина

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.