***

От усилительных режимов,

Мер безопасности устав,

Дворами напоследок шмыгнув,

Летит небесный ДОСААФ,

На жёлтое похожий фото,

В котором ничего извне,

Напоминающий кого-то

Неуловимо, как во сне.

Здесь жить нельзя. Глаза клетушек

Скопированы у гусят,

Как взгляды в бездну заглянувших,

Потуплены или косят.

Здесь, приковавшись к батарее,

Продремлешь век, за ним иной,

И мать стагнаций, повторенье,

Умножит будущность на ноль,

Но минет Пик скорей, чем Либкнехт,

Средь большевистских нескладух,

И колокол меня окликнет,

Заставив обернуться вдруг.

***

Когда подобием блина

Мигая облачным посудам,

Горит пятно, душа больна

С трудом переносимым зудом.

Добьются эти борцуны

Платить ясак орде-подлюге:

На удалёнке полстраны,

Стагфляция, резня на юге...

Но даже в крохотных следах

Читается иной идеей:

Да разве ж это осень? Так...

Ни заморозков, ни метелей.

Вот раньше... Что опять завёл?

То раньше. Привыкай к достатку.

Полжизни шлялся, нищ и квел –

Набегался? Пора в отставку.

Имея башли за отлов

Таких, как ты, летит позёмка,

И галки прыщут с проводов

По обе стороны проселка.

***

Зонами оволосения

Только и прикрыта вся,

Над Россией мгла осенняя

Ходит, ливнями тряся.

Крикнуть бы безвинным классикам,

Как без их бесчестных рифм

На одном колене максимум

Охреневшие стоим.

Что у нас? Квартиры, дачи там,

Счёт, что за бугром залёг –

Область грез. Довольны траченым,

Держимся за госпаек.

Мы последние советские,

Гордые своим тяглом

Напрямую из коллекции

Потускневших идиом.

Так чего ж мы ждём, ограблены

На миру и при свету,

Будто мартовские крапины

На дырявящемся льду?

Женераль Чарнота

Из гарнитуров редкий граб ценя

И брезгуя расхожим буком,

Мы, внутренняя эмиграция,

Давно в хождении по мукам.

Тряслись ухабами уездными,

И даже поделиться не с кем,

Как закалялись всеми безднами,

Предсказанными Достоевским.

Такая жизнь была обещана…

«Гиена ляжет с антилопой»!

А вышла даже не имперщина –

Жара, долги, Константинополь.

Смешно. С утра присвистнешь махачу,

И – на базар, мундир подштопав.

«Я генерал, подайте, жрать хочу», -

Гнусишь меж праздничных секс-шопов.

А как придёшь лимоном выжатым,

Так сразу спать, слюнявя дуло.

Что ни луча сюда – увы же нам,

Сто тысяч светочей потухло.

Никто не слышит между танцами,

Как дохнет клоп, когда прихлопнут,

И даже писк в нём – имитация,

Чужая жизнь. Проклятый город.

***

До конца, что ли, мучиться всем нам,

Будь хитрец или адский дебил,

Этот год с дуновением смертным

Дистанцировал, разъединил.

Было время, нуждались друг в друге,

Только как там себя не крои,

Человек – это скользкие трубки,

Просто скользкие трубки в крови.

Что теперь? Половинной рассадки?

Обновлений, где сплошь краснота?

Были вина сухи, полусладки –

Кончен пир. По домам, господа.

Свора сводок. Статьи, агрессивны,

Голосят, что победа близка...

Пара суток до зимней резины,

Обнаженных ветвей мелюзга.

***

Вместо того, чтобы ноги отдавливать

Здесь, на краю просвещенной Европы,

Вот бы уехать отсюда куда-нибудь.

Вот бы.

Чтобы и духа той хрени обманчивой

Не было, слышишь, и грез этих навьих.

Едешь себе, только губы обмачивай,

Нафиг.

В лунный пейзаж, где сто оспинок в оспине,

Ехать путем, словно сон, бесконечным.

Только платить за маршруты таковские

Нечем.

***

Сыплется, как слив сушёных

Надорвавшийся кошель –

Что там, граждане, за шорох,

Снегопада неужель?

В землю скорбную врастая

Вкрадчивостью мозгляка,

Белый шелест мирозданья

В душу торкнулся слегка.

Что ж, зайди, в прихожей перхай,

Мокрой хвастайся лихвой.

Пусть в году ты самый первый,

Нам – почти что нулевой.

Пролежишь у нас денек –

Дождь пройдет, и филиокве,

Что любил, не устерег...

Скучному скучать не внове.

***

Сокрыты ещё и суд,

И сроки, но за два дня,

Выскальзывая из пут,

Скажу тебе, не тая:

Жирующая с ярма

Заказанного пути,

Зачем я тебе, зима?

Скукожься. Освободи.

И так уже вмерз в метель

Коксующейся золой,

Чтоб язвы теплосетей

Смели меня с глаз долой.

Но, мучась в твоих снегах,

Налетах сырой пурги,

Я прям, как ересиарх,

Волхвующий вопреки

И сраму, и пустоте,

Сошедших на дровяник,

Не зная, что на суде

Сказать в оправданье их.

***

Плохо знающая, где бездна,

Мясорубками строек славна,

Чем самой ты себе интересна,

Восходящая к солнцу страна?

Ты, уже не стесненная в средствах,

Не скорбящая из-за благ,

Помнишь лыжников тех воскресных,

Навострившихся в лесопарк?

Так их лица восторгом горели,

Словно заживо пеленал

Кубок Солнца за  покоренье,

А не дятловский перевал.

Помня счастье, свободу помня,

Веки зимние увлажню,

Рассекая препоны полдня,

Заклиная: лыжню, лыжню.

***

Лет ли достигнешь прожитых,

Бросишь ли взгляд в окно,

Боже, как снежно... Что же так

Снегом искривлено?

Голос ли тот, что тщетнее

Эха через года,

Прежнее ль ощущение,

Счастье и пустота?

Вспомнишь восьмидесятые:

Лозунги из газет.

 - Сдачу возьмите! (звяканье,

Серый казенный свет,

Дикторы черно-белые,

Холод, молодцеват,

Страсть упиваться перлами,

Эквилибризм цитат).

Смерзшиеся в проталине

Чьи-то следы-следы,

Те же дороги дальние,

С пятницы до среды...

Небо свинцом окрасится –

Заново жить начнем...

Спросишь, а в чем же разница,

И не найдешься, в чем.

***

Пара морозного упятеренье,

Сумерки – помнишь ли, как

Фельд-полицаями шли по деревне,

Дрожь измеряя в шагах?

Голо, и хоть бы какое растенье,

Выкрик ли, песня, горька...

Мимо заборов снегом хрустели,

Пусто. Ни огонька.

Лишь в обезглавленной колокольне -

Вот уж не сюр и не дзен -

Жёлтое, белое, голубое

Тихо взирало со стен.

Кто это был? Полустертые лики,

Нимбы, монет кругляши...

Мусор. Осколки строительной плитки,

Вой сквозняковой глуши.

Помнишь ли, как, штык-ножом колупая

Скопище святочных дуг,

Вздрогнул, когда светотень голубая

Золотом вспыхнула вдруг?

***

Случалось и мне возноситься над миром,

Инертным таким и таким же наивным.

Стоял на холме.

И тени великих воителей, зодчих,

Как некий один благодатный источник,

Слетались ко мне.

И думалось – Господи, Боже мой, как же

Один тут стою – ни друзей, ни поклажи,

С душою одной,

Где смута царила и нечисть плясала,

И лишь камер-юнкерский дух Александра

Плевал на юдоль.

И я понимал, что не кончил исканья.

Не в званьях и почестях слава мирская,

А в сердце самом,

Расправленном, как бы там ни были едки

Осколки эпохи, и в кои-то веки –

Пред света столпом.