Дикая жизнь

(Очерк из якутской жизни)

I

Культурная жизнь шумно и плавно проходила мимо нас, обитателей дикой и суровой тайги. Пусть люди живут по-своему; пусть люди убивают друг друга там, далеко, в неведомой нам стране; пусть бурное светлое море ласкает волнами лиловые берега южных райских стран; пусть цивилизованные народы строят для себя большие города, красивые здания, воздвигают роскошные мосты, летают по воздуху, просекают насквозь горы-великаны, — нам дела нет до этого! У нас своя родина, своя жизнь; для нас угрюмая тайга и родные степи заменяют все великое могущество неведомой нам, пасынкам холодного севера, гордой культуры, посредством которой белые люди украшают свою кипучую и деятельную жизнь.

Хорошо в тайге и у нас. Кто сказал, что мимо нас проходит жизнь, что мы, дикари, занесены снегом и вечным молчаливым покоем? Тот тысячи раз не прав! Потому что мы тоже люди, мы тоже живем, и истина ясно говорит за нас, за обездоленных детей мрачного севера; где существует человек, там и жизнь идет. Мы хорошо знаем, что культурная и светлая жизнь цивилизованных людей проходит мимо нас, у нас своя жизнь, свои интересы и стремления, и мы живем по своей воле и едим свой добытый черным потом хлеб, отнятый у мерзлой тайги после многих лет беспрерывной борьбы.

Итак, мы трое живем в этом диком и безлюдном крае, где в продолжение девяти месяцев царит холодная зима, и в течение трех летних месяцев мы успеем пожить, как следует детям печальной тайги, т.е. запастись достаточным запасом сена на зиму для скота. Мы — косари: я, Тихон и старик Тарас. У нас есть всё: провизия, кони, ружья, огонь. Чего же больше? И вот мы должны работать в продолжение нескольких недель здесь, в этой проклятой долине, чтобы выкосить несколько возов сена.

Кто же они, мои товарищи? Прежде всего, Тихон — тридцатилетний, низкого роста якут с продолговатым лицом бронзового цвета, с черными, как уголь, глазами и маленькой бородою, которая торчит на его длинном подбородке. У Тихона ни отца, ни матери, ни родных. Он гол как сокол. Его воспитала дикая суровая тайга. Создатель не обидел его. Он даровал ему страсти и талант отличного охотника. И этот свой дарованный талант он показывает на деле.

Наступление весны для Тихона — целое историческое событие, в котором он, дитя угрюмой и гордой тайги, является главной действующей личностью. Берет он ружье, садится верхом на маленькую лошадку и едет по лугам и степям искать дичь и стрелять прилетающих уток. Утром он возвращается нагруженный добычею. И так в продолжение нескольких дней он торжествует: днем без отдыха и сна таскается по озерам, по болотам, а вечером идет на засядку. Родился Тихон охотником и живет для охоты. Правда, он нехороший работник, немного ворчливый и ленивый, но зато какой он прекрасный охотник!

Однажды утром, после окончания летних работ на лугу, Тихон собирался на охоту. Он заряжал свой екатерининский дробовик (пистонное ружье старой системы). Я из-под одеяла с любопытством смотрел на эту сцену. Бронзовое лицо его как бы просветлело, длинный подбородок радостно шевелил торчащую бороду, черные глаза блистали удовольствием предстоящей охоты. Какое наслаждение! И какая сегодня прекрасная погода! Тихая, ясная, она манила нарочно страстного Тихона на простор дремучих, молчаливых лесов и стальных, тихих озер. Но через минуту все это пошло к черту, повернулось в самую худшую сторону.

Входит маленький старик, работник одного тойона, и просит хозяйку отпустить Тихона на один день, чтобы убрать скошенное сено, т. к. работник неожиданно тяжко захворал. Как услышал Тихон эти проклятые слова, произнесенные стариком столь равнодушно, тотчас же заворчал. Его бронзовое лицо почернело сильнее обыкновенного, черные торжествующие глаза уже выражали негодование и злобу, маленький рот совершенно искривился.

— Да, черт возьми, как захворал этот ваш работник?! Вероятно, прикинулся, сукин сын! — выпалил, озлобленный таким неожиданным сюрпризом, бедный Тихон. Хозяйка мягко уговаривала его пойти как-нибудь на один день помочь соседу, который в такое критическое время лишился последнего работника.

— Ради своей хозяйки я должен идти к ним, а не ради работника Басылая, — философски успокоил себя Тихон и пошел помогать соседу, а охота так и пропала.

Поздно вечером, в темную осеннюю ночь, Тихон прямо с поля вернулся домой. На другой день погода была такая же чудная и ясная, как и вчера: как будто желала она наградить потерпевшего охотника. Тихон быстро собрался, точно боясь, что его снова вызовут на работу, надел соломенную шляпу, схватил ружье и выбежал во двор.

И представьте себе тот момент, когда Тихон снова, сняв соломенную шляпу и держа ружье в правой руке, тихо и бесшумно, как кошка, подкрадывается сквозь чащу гибких тальников к сидящим на озере диким уткам. Лицо его принимает совершенно другое выражение, глаза дико и торжественно блестят, рот широко улыбается. Страсть природного охотника так и обнимает его сухощавое тело. Вот он бесшумно и тихо проникает в кусты, немного приподнимается, прижимает приклад ружья к правому плечу и щеке, беззвучно ставит курок и целится. Несколько секунд — и громкий выстрел рассекает тяжелым, дребезжащим гулом прозрачный неподвижный воздух. Утки с ужасным кряхтеньем вылетают с озера и быстро рассыпаются по воздуху, издавая резкие звуки взмахами крыльев. А Тихон, вероятно, убил. Он со спокойствием опытного охотника перезаряжает дробовик. На воде шлепаются в предсмертной агонии пораженные птицы.

— А что, сколько? — робко спрашиваешь, подходя к Тихону.

— Только два... Я ведь выстрелил в самую гущу, но что-то не удалось больше двух повалить, — отвечает Тихон несколько дрожащим голосом.

— И то ничего! — говорим ему.

— Да, чем дать промаху, все же лучше...

Такова страстная охотничья натура этого одинокого человека, который ничего не жалеет ради охоты. Лишь бы стрелять и убивать, а больше ничего. Но нелегко жилось Тихону. Лишенный с самого детства родительского крова, он проиграл в карты свое небольшое наследство, доставшееся ему после смерти родителей, и пошел в работники к людям. И вот в продолжение целых пятнадцати лет он, не зная отдыха и свободы, работает для чужих людей.

Правда, он, как человек опытный и знающий жизнь со всех сторон, пользуется уважением хозяев, для которых является как бы законным членом семьи. Он работает и охотится в их пользу. Тихон ворчлив и своенравен, любит повелевать и не сходится с другими работниками, но зато он, как действительный член семьи, незаменим. Он прекрасно знает свое дело и не любит, чтобы другие ему указывали или вмешивались в его личные дела. Главный недостаток Тихона заключается в азарте. Для карт он нередко забывает все на свете и даже охоту. Я не знаю, выигрывал ли он когда-либо хоть рубль у кого-нибудь. Все, что имел у себя, он спускал беспощадно, и его обыгрывали самые плохие игроки. Мне казалось почему-то, что Тихона интересует не столько выигрыш, сколько процесс самой игры, в котором он находил наслаждение, а. И правду говорят старик Тарас и другие: “Ох, если бы Тихон не играл в карты, то жил бы зажиточно. Несчастный человек!..”

Затем Тихон любит пить, но это общий недуг человечества, и почему же не пить ему, одинокому сыну суровой и холодной тайги? Еще Тихон был ужасно неряшлив. Этого я ему никогда не мог простить, несмотря на свою симпатию к нему. Не было у него чистой и порядочной рубахи и сапог, и даже одеяла и тюфяка. Единственное, что бросалось в глаза человеку, это была его новая соломенная шляпа, которой он, видимо, щеголял. Нельзя сказать, что Тихон безразлично относился к своей наружности. Нередко он брил свою бороду и усы и был похож в таком виде на американского метиса.

Однажды хозяйка сшила ему новое пальто из камлота. Он надел его и утром отправился на сенокос. Вечером Тихон возвращается, закутанный в лохмотья, на которых остались следы пожара; только соломенная шляпа гордо красовалась на его маленькой голове. Днем он курил табак и свою трубку сунул в карман пальто, не подумав потушить ее: через час пожар охватил со всех сторон злополучное пальто. Тихон только тогда обратил на это внимание, когда ему крикнула ближайшая баба, бывшая на сенокосе. Ему удалось потушить пожар, но от пальто остались только часть спины и половина рукавов. Обыкновенно он свои старые вещи не хранил, как следует, а бросал где попало, и там они навсегда сгнивали.

Не менее замечателен и другой мой товарищ, старик Тарас. Ему было около семидесяти лет. Несмотря на свой преклонный возраст, старик Тарас сохранял юношескую бодрость и крепость. Хотя он не мог работать наравне с нами, но, как будто не зная усталости, целый день торчал на лугу. Его личная жизнь сложилась очень неудачно и тяжело. Он потерял свою семью, состоявшую из старухи-жены и двух детей. Остался одиноким, хотя у него был родной брат, но с ним был не в хороших отношениях и редко бывал у него. Человек он был крутой и грозный для своей семьи в высшей степени: терпеть не мог возражений.

После такого семейного несчастья, он стал еще более нервным, сердитым и необщительным, хотя любил поговорить про старину. Он стремился повелевать и очень сердился, когда не слушались его приказаний или не исполняли его просьбу. Поэтому мы с ним никогда не спорили. Иногда тяжело было иметь дело с таким невеселым и сердитым стариком, который, кроме своего желания и гнева, ничего не признавал. Тихон был до кротости терпелив с ним, как и все другие, т. к. люди, знающие его положение, считали моральным долгом быть кроткими и вежливыми с несчастным стариком. Старика все жалели и горе, постигшее его, считали несчастьем и карою бога.

Один старик, его сосед, говорил мне:

— Он сам вызвал свое несчастье. Раз человек сам желает себе несчастья, то дьявол не упускает момента и посылает ему разные невзгоды.

— Как это он сам вызвал? — спросил я старика.

— Да очень просто. Видишь ли, когда были живы его жена и дети, он, если сердился, а он из-за пустяков бросался на жену, кричал в исступлении: “И без вас мне было бы ничего! Черт возьмет вас. На что мне вы нужны? Сатана съест вас!..” И вот, конечно, после этого его постигло горе, и сатана действительно убрал нелюбимую семью, — подтвердил старик, уверенный в правоте своих слов.

Конечно, его соседи понимали по-своему, и чему же приписать его горе, как не дьяволу, который воспользовался слабостью старика Тараса. Разве знал старик Тарас, что его посетит такое ужасное несчастье? Нет, никто не знал. А после того, как посетило его горе, всякий может говорить по-своему и обвинять старика или дьявола. На что дан человеку длинный язык? Впрочем, старик Тарас был достоин уважения, несмотря на свой крутой характер, которым, к несчастью, он был наделен в жизни. Но нехорошо было тогда, когда он выдавал свое горе, как единичное явление. Ведь таких несчастных много на земле.

Хотя в душе он признавал это, но ему казалось все на свете хорошим, и будто бы счастьем владеет каждый, а только он один лишен этого. Я помню такой случай: к нам приехал из дальнего села один старичок. Старик Тарас, как-то разговорился с этим приезжим стариком, а тот ничего не знал и очень некстати спросил:

— А где твоя семья, старик?

Старик Тарас оскорбился и сердито ответил:

— Разве не слыхал, что я давно потерял свою семью и живу одиноким?

Гость тоже оскорбился таким ответом старика:

— Я почем знаю твое положение? Слишком не заговаривайся и не сердись. Я тоже такой же старик, как и ты, потерявший своих родных, и в этом никого не обвиняю.

Старик Тарас понял и замолчал. Только глаза его наполнились слезами, и широкие ноздри большого носа сердито раздувались, как меха кузнеца. Гость тоже покраснел и замолчал.

Таков был старик Тарас. Он уважал и любил нас, ценил наше вежливое отношение к нему и потому охотно согласился поехать с нами на сенокос, находящийся в двадцати верстах от дома.

II

На самом возвышенном месте долины мы устроили шалаш из сена, который называется по-якутски “отуу”, где мы спали по ночам и укрывались во время дождя. Темно и уютно было ночью в шалаше. Запах свежего сена щекотал нос.

На место стоянки мы прибыли вечером, когда солнце уходило за лес. Мы тотчас же развели костер и поставили кипятить чайник. Я, сидя на высокой кочке, осматривал окрестность. Печальна была эта неширокая долина, пересекающая дикую тайгу, как длинная лента. По обеим ее сторонам тянулись дикие первобытные леса, угрюмо смотрящие на нее, как бы сожалея об уступленной землице. На востоке под лесом лежало небольшое озеро. На западе у опушки виднелась заброшенная юрта, где в прежние голодные годы жили наши деды. От жилища дедов остались одни только развалины, поросшие серым мхом. Теперь эту оставленную обитель должны возобновить мы, их внуки, которых неурожайное лето опять загнало в эту неприветливую долину. Но зато какая глубокая тишина царит здесь, на лоне этой дикой первобытной тайги. Окрестности хранили угрюмое молчание и тихий вечерний покой. Даже птицы, эти веселые обитатели печальной тайги, перестали петь и летать. Воздух был неподвижен, как стальная гладь воды большого озера; небо чистое, голубое спокойно дышало прохладным воздухом; солнце медленно закатилось на покой, отражаясь лиловым отблеском на верхушках высоких лиственниц.

— Где вас здесь стреляли во время весенней охоты? — услышал я голос старика Тараса, который возился около костра. Я вспомнил, что два года тому назад Тихон вместе с одним своим товарищем был здесь едва не убит выстрелом невнимательного охотника во время весенней охоты.

— Вот там, внизу, где виднеется островок небольшого леса, — указал Тихон рукою на несколько чахлых деревьев. — Отсюда мы подкрадывались к сидящим в середине долины гусям, — продолжал рассказывать Тихон.

— Едва бог спас, — заметил старик Тарас, — чуть не погибли злополучным образом.

— Да, да, — продолжал Тихон, — значит, мы сквозь травы подкрадывались к гусям и так устали, что, желая перевести дух, легли на траву отдохнуть. Вдруг что-то ударило в голову и затрещало около нас. Я вскрикнул oт боли. Затем грянул выстрел. Все это произошло в один миг. Я оборачиваюсь и — что же? На опушке леса стоит на коленях Егорка-парень и растерянно смотрит на нас. Я крикнул ему, чтобы он шел к нам. Он долго не трогался с места, вероятно, не зная, что делать. Тогда мой товарищ сказал: “Ну, что ты, Егорка, боишься? Подходи к нам: ведь нечаянно выстрелил, что поделаешь”. Парень, еле двигаясь, подошел к нам, оставив ружье и шапку у тех деревьев. Ну, и лицо его, конечно, ужасно переменилось. Глаза тупо глядели на нас. “Ну, каким образом ты выстрелил в нас?” — спрашивали мы. Он молчит, только губы слабо шевелятся, силясь что-то произнести. “Да говори же, ради бога! Немой, что ли, ты?” — сказал мой товарищ. “Я сквозь кустики подкрадывался, желая стрелять в гусей, но как-то задел курком о ветку и выстрелил”. “Не может быть, — прервал я. — Как ты можешь задеть курком о землю и попасть в нас? Я думаю, что пуля ударилась бы в землю, а если судить по направлению ее полета, то ты прямо целился в нас. Говори, Егорка, правду. Нехорошо врать, а то из этого может выйти подозрение”. “Нет, вероятно, в вас попала шальная пуля, т.к. я стрелял в другую сторону!” — выпалил неожиданно бедный Егорка и заплакал. Мы молчали. “Веди ты нас, Егорка, домой, а то мы здесь умрем”, — прервал молчание товарищ, и мы пошли к коням.

— Ох, боже мой, страшное дело! — сказал старик Тарас.

Тихон продолжал, куря трубку:

— Мы сели на коней и поехали. Егорка шел впереди пешком. По дороге товарищ опять спросил его: “Ну, скажи, Егорка, сущую правду. Если ты действительно стрелял в нас, так что же делать? Тому бог простит”. И Егорка сказал, наконец, сущую правду, что он действительно принял наши головы за сидящих в траве гусей, прицелился и выстрелил... Да, произошло такое несчастье. Бог спас, — успокоительно заключил свой рассказ Тихон.

— Да, бог спас, бог спас! — повторил старик, наливая густой чай из медного чайника в китайские чашки, заменявшие у нас стаканы.

Выпив чаю, мы легли спать под открытым небом. Закутавшись в одеяло, я тотчас же заснул крепким и тихим сном. Как хорошо спать под открытым небом на свежем воздухе! Как успокоительно и отрадно действует на усталые нервы свежий ночной воздух! Почти без ночных приключений и кошмаров засыпаешь на поле и встаешь утром бодрым и веселым. Я не знаю лучшего наслаждения, как спать в летнюю ночь под открытым небом когда нет комаров. Суровая земля заменяет тебе постель, а синее, бездонное вечно-спокойное небо своим воздушным покровом как бы заменяет теплое душное одеяло. Тайга угрюма, как тень, но приветливо сторожит твой безмятежный и чудный сон. Чистое и невинное наслаждение!

— Пора, вставай! — услышал я будящий меня приветливый голос Тихона. Я высунул голову из-под одеяла. Старик умывался, а Тихон подбрасывал в огонь хворост. Солнце уже высоко поднялось на небе. Птицы весело чирикали и пели в лесу. Тайга проснулась и начала свой немудреный день.

Я быстро оделся, побежал к речке и стал умываться. Прохладная струя чистой воды живительно действует на усталые нервы и освежает голову.

После утреннего чая мы смело и бодро принимаемся за работу. Тихон ставит остов для шалаша, я начинаю косить траву вокруг, а старик Тарас собирает скошенное сено и подбрасывает его вилами Тихону. Через полтора часа “отуу” был готов. Затем мы с Тихоном встали в ряд и двинулись косить поперек долины. Старик, который не мог угнаться за нами, торчал около шалаша, кружа на одном месте. Косить было неудобно: мешали кочки, а местами приходилось скользить по воде. Тихон был хороший косец, потому я не мог поспевать за ним.

— Не отставать, Нюкулай, не отставать! Хи-и-и, — слышу я за собою голос старика. Поощрение старика действует на меня, и я стараюсь косить быстрее. Тихон тоже смеется и взмахивает косою сильно и быстро. Трава местами была очень густая и мягкая, а потому приходилось с большим усилием подрезывать ее косою. Сделав несколько кругов, мы пошли пить дневной чай. Пот катился с меня градом, так что рубашка прилипла к спине. Выпив чаю, мы опять принялись за работу. Вечером мне стало как-то легче косить. Усталость проходила. Перед закатом мы прекратили работу и вернулись в шалаш. Старик лежал около горящего костра, сжав пальцами табакерку, и спал крепким сном, издавая тяжелый храп.

— О-о, старик-то устал, — сказал Тихон, глядя на потное лицо старика. Старик Тарас издал носом резкий звук, потянул воздух и открыл мутные, осовевшие глаза.

— Ну, что, перестали? — сказал он, тяжело поднимаясь на ноги.

— Да, перестали,— ответил Тихон, доставая огня, чтобы выкурить трубку. — Тарас, старость начинает брать верх... устал?

— Да, да, старость начинает одолевать меня. Шутка ли, семьдесят годов.

— О, да, конечно, но мы в твоих летах будем лежать в постели, а ты еще, как человек старого покроя, работаешь и бодр.

— Ох да, старость, старость! В ваши лета мы не знали усталости и лени. Все время кумысом кормились и пили его во время сенокоса, а такого напитка — чая мы тогда не употребляли. Всегда пили кумыс, кумыс... Хорошо было тогда, в молодости-то, а теперь старость дает себя знать,— говорил старик, отирая пальцами сонные глаза.

Мы пили чай и вели тихую беседу. Солнце зашло. Кучевые облака отражали пурпурный закат солнца. Тайга опять угрюмо засыпала. Черный ворон летал над дальним лесом и издавал душераздирающие крики.

— Почему этот ворон каркает? Добычу ищет, что ли? — сказал старик Тарас.

— Вероятно, — отвечал Тихон. — Говорят, что весною здесь охотники несколько раз видели медведя, который пересекал долину.

Легкая дрожь прошла по моим жилам. Я почувствовал тупой страх. Да, вдруг и к нам придет медведь? Чего не бывает?!

— Где ему ходить, если не здесь? Это его родина, — как бы успокаивая себя, сказал старик Тарас.

— Да, опасный зверь, — сказал Тихон, опрокинув чашку и потягиваясь всем телом.

— Не приведи бог нам его увидеть, — сказал старик, вставая на ноги и подойдя к костру, где в котелке варилась ячменная каша, помешал ее ложкой.

До конца нашего простого ужина таинственный страх не покидал меня, и я все время думал о медведе и даже глядел по сторонам, как бы желая увидеть опасного зверя. “Неужели я увижу этого таинственного обитателя и царя глухой тайги?” — думал я и долго не мог заснуть в темноте шалаша. Старик Тарас и Тихон, точно по команде, издавали тяжелый храп в такт друг другу. Как ни старался я заснуть, закутавшись в одеяло, сон бежал от меня. Казалось, что я слышу шаги неведомого зверя и его таинственное ворчание, которым одарен от природы этот царь зверей дикой тайги. Пот катился с меня градом. Кошмар овладел мною: представлялось, что медведь по запаху вытащит меня сквозь стену шалаша и унесет в лес, так как я лежал отдельно в углу.

Я принимал сонный храп товарищей за ворчание зверя и от страха высовывал голову из-под одеяла. Вдруг слышу сквозь одеяло какой-то тяжелый шорох около шалаша. Страх перешел всякие границы, я вскрикнул в ужасе: “Медведь идет!” — и сел на постель.

— А-а-а, что такое? — пробормотал сонным голосом старик и протяжно тянул носом воздух.

— Спи, что ты кричишь, — сказал Тихон и зевнул. Никакого шороха больше не было слышно. Кругом царила глубокая ночная тишина. Я опять лег и немного успокоился. Ложный страх начал проходить. Мне было досадно за свою нервную натуру и невольный крик, который разбудил спящих товарищей. Наконец, я заснул и проспал до позднего утра. Утром меня будили, но я категорически отказался встать и просил меня не беспокоить. За дневным чаем Тихон спросил, хитро улыбаясь:

— Нюкулай, ночью почему кричал? Что с тобой случилось?

Мне было стыдно за свой ложный страх, но, не скрывая его, я рассказал им подробно.

— Какой медведь? Так не говори, грешно! — невольно буркнул старик Тарас, а Тихон хохотал во все горло, отчего глаза его приняли идиотское выражение. И, наконец, он заметил:

— Медведь не придет... никакого медведя нет вблизи.

— Э, так-то, что такое медведь?.. На кой черт он к нам придет... Это невозможно,— не угомонился суеверный старик. Мне стало досадно. “Ну, зачем я рассказал им о своем страхе?” — думал я, стоя на лугу и точа косу.

На другую ночь я заснул спокойно, хотя мнимый страх обнимал мое слабое сердце, но я отгонял его другими мыслями, например, о том, как было бы хорошо пострелять уток, которые кричали на ближайшем озере. Но и в эту ночь мне было не суждено спать спокойным сном. Я был разбужен криком старика и почувствовал сильный страх. — Что такое? — вскрикнул я. Сердце мое начало биться сильнее обыкновенного. Мне никто не ответил. Старик Тарас и Тихон проснулись и затаили дыхание в неуемном ужасе и страхе.

— Медведь ходит, — прошептал дрожащим голосом старик.

— Около шалаша, что ли? — спросил Тихон, и я услышал в темноте, как он доставал свою винтовку. Я тоже приподнялся и ощупью нашел свой дробовик.

Я дрожал всем телом от страха: дыхание в горле спёрло, в ушах звенело, голова шла кругом,— по крайней: мере, так мне чувствовалось в темноте.

— Не слышно...— прошептал Тихон. Но вдруг тяжелый шорох и ворчание зверя послышались около самого шалаша. От ужаса мы вскрикнули в один голос. Зверь остановился и издал протяжный храп. Мы заорали ещё громче. Медведь бросился бежать со всех ног, только слышались тяжелый топот неуклюжих ног и шуршание нескошенной травы. Было слышно, как зверь ломал в лесу упавшие деревья.

Но вдруг шум стих, и зверь опять издал протяжный и густой храп.

— Остановился, ребята! — произнес упавшим голосом бедный старик.

— Выйдем стрелять! — крикнул дрожащим голосом Тихон и дернул меня за руку.

Мы тотчас же выбежали из шалаша, направили дула ружей в лес и спустили курки. В темноте блеснули снопы искр и раздался оглушительный треск. Тайга ответила нам задорным эхом. Зверь, оглушенный выстрелами, летел вглубь леса. Мы долго слышали, как он, ломал деревья, пока не затих в ночной темноте.

— Ушел, кажется, — сказал Тихон и вздохнул. — Надо развести костер.

Мы собрали сухой хворост, валявшийся на поляне, и развели костер. Пламя быстро охватило сухие ветки. Огненные языки взвились над нами, освещая красным заревом окрестности.

— Ох, беда, — шептал старик Тарас, подбрасывая ветки в огонь. — Непредвиденно, что медведь так близко может подойти к людям. Вероятно, не знал. Ужас!

Спать в эту ночь нам не пришлось. Только утром перед восходом солнца, когда ночной костер погас, мы уснули крепким сном и проспали до полудня. Во время чаепития разговор шел о медведе.

— Может быть, во вчерашнюю ночь он тоже приходил и испугал Нюкулая, — говорил старик. — Да, в таком случае это опасно. Неужели он будет ходить кряду две ночи? Этого не может быть.

— Также, если судить по тому, как зверь испугался нашего крика и выстрела, то он не приходил в первую ночь, — заметил я.

— Верно, — сказал Тихон, — он не может приходить два раза к людям, если только не желает нас съесть.

— Боже упаси! — воскликнул старик Тарас и вытер лоб, на котором появился пот от выпитого горячего чая.

В этот день глаза наши не отрывались от леса. В следующую ночь мы развели большой костер, нарочно подобрав для этого сухие стволы деревьев молодого леса, уничтоженного лесным пожаром. На всякий случай я зарядил свой дробовик картечью и даже приготовил искусственным образом несколько новых зарядов. У Тихона была берданка, она никаких дополнительных приготовлений от хозяина не требовала. Старик Тарас положил около себя американский топор, хотя всякое вооружение он считал ошибкою. По его мнению, это рассердило бы медведя, который может узнать наши мысли и поступки, даже находясь где-нибудь в лесной чаще. Но естественный закон самозащиты требовал от нас, чтобы мы были настороже. Надеяться на великодушие зверя было невозможно, несмотря на то, что, по словам старика Тараса, медведь чувствует наши приготовления. Старик больше надеялся на великодушие и жалость зверя, чем на наши ружья и на свой топор.

Мы долго не могли заснуть. Каждый таинственный шорох ночи и каждый треск костра заставляли нас вздрагивать. Наконец, сон взял свое, и мы заснули. Но страшный зверь не переставал преследовать нас, по крайней мере, меня.

Во сне мне казалось, что он опять приближается к нам, что костер наш погас. Мы в ужасе вскакиваем и молча выходим из шалаша, держа в руках ружья, а старик Тарас — свой американский топор. Вот мы в темноте ясно различаем профиль зверя, который со страшным рычанием и ревом идет к нам. Мы встречаем его выстрелами. Зверь поднимается на задние ноги и падает на землю. Старик Тарас подбегает к упавшему зверю и поднимает топор, чтобы покончить с ним. Но тут зверь поднимается, хватает старика и сжимает его в своих могучих объятиях. Старик Тарас кричит и молит нас о помощи. Но мы бросаемся бежать со всех ног, не зная, куда направить свой невольный побег. Но, ужас! Медведь бежит и за нами с ревом и храпом.

От страха я падаю на землю и от этого просыпаюсь. В шалаше никого не было. Недалеко от меня звенела коса, я встал и пошел косить.

III

Прошла неделя, другая. Мы стали забывать о страшном звере, который больше не появлялся, вероятно, не менее испуганный, чем мы, дети суровой тайги. Но зато погода резко переменилась. Начались дождливые скучные дни. Серая невыносимая туча без просвета облегла голубое небо. Тайга почернела от назойливого дождя и приняла грустно-угрюмый вид. Редко выходили мы из шалаша на работу. Нас сильно беспокоила вода, которая начала прибывать от дождя и затопила низкие места долины. Пришлось спасать от воды копны, расставленные в более низких местах. Несмотря на сильный дождь, мы принялись за такую скверную работу, которая чрезвычайно утомляла нас: ходить голыми ногами по холодной воде и под проливным дождем таскать мокрые копны — не очень-то приятно.

С переменой погоды нам стало легче. Дождь перестал лить. Вода перестала прибывать. Солнце весело скользило по сине-голубому опрокинутому океану. Мы опять бодро принялись за работу.

На двое суток я уезжал домой за провизией. Признаюсь, я долго колебался, ехать ли домой через дремучую тайгу, по ужасной тропке на протяжении двадцати верст. Меня страшил неведомый зверь, который может быть, встретится на дороге. Но товарищи убедительно просили меня поехать.

— Ну, это ложный страх. Никакой медведь тебя не встретит, — успокаивал меня Тихон, когда я намекнул ему. Пришлось волей-неволей ехать, притом провизия у нас почти вышла. Я взял у Тихона берданку, “на всякий случай”, сел на пегую лошадку и, замирая от страха, выехал на “опасную дорогу”. Ехал я довольно скоро, все время оглядываясь по сторонам, хотя дорога была скверная и местами моя лошадь вязла в топких болотах. Каждый непонятный звук в лесу, каждый крик неизвестной птицы заставляли меня вздрагивать всем телом. Даже топот моей лошади и бряканье узды пугали меня до невероятности. Наконец, я успокоился и попривык к удручающей тишине тайги. Через четыре часа езды я был дома.

Забрав провизию и пачку газет, недавно высланных товарищем из города, я выехал обратно и уже без мучений страха приехал к своим. Тихона не было около шалаша.

— А где же Тихон? — спросил я у старика.

— Пошел на озеро стрелять уток, — ответил старик Тарас.

Через несколько минут раздался ружейный выстрел, и послышалось громкое кряканье диких уток. За первым последовали ещё два выстрела. Спустя некоторое время Тихон вернулся в шалаш. В руках он держал только ружье, но на его улыбающемся лице сияло торжество.

— Никого не убил? — с горечью произнес старик Тарас и издал носом привычный звук.

— Поохотился, убил! — крикнул Тихон издали и с той же торжествующей улыбкой подошел к костру.

— А где же добыча-то? — спросил старик.

— Есть, — молвил Тихон и вынул из-за пазухи зипуна нескольких уток.

— То-то, Тихон недаром охотник... И-и-и, — засмеялся обрадованный таким сюрпризом старик Тарас.

За чаем я вынул из кармана газету и развернул ее.

— Касета! — молвил Тихон,— что пишут? Наверно о войне?

Я передал тут же последнее газетное сообщение о военных действиях. После того, как я кончил рассказывать, старик Тарас произнес:

— Ужасное дело это война... Убивать друг друга... и представить трудно... Вероятно, этот немец сильный народ, если побеждает нас. В старину говорили якуты, что если будет побежден белый царь, то наступит конец мира. И верно, конец мира, должно быть, приближается...

И он впал в меланхолию. Желая отогнать ее, я начал говорить о прежних войнах, в которых и белый царь терпел неудачу, но конец мира не наступал, также не наступит и теперь, после этой войны. Старик ничего не сказал. После продолжительной паузы Тихон сказал:

— Вероятно, нуучча (русский) возьмет.

— Хорошо было бы, — подтвердил старик Тарас. Мы улеглись спать.

Засыпая сквозь дремоту, я слышал, как говорил старик:

— Война — это страшное дело... Ну, зачем же убивать друг друга? Из-за чего?

— Говорят, из-за земли, — ответил Тихон.

— Какая земля? — произнес старик. — Свет божий обширен и, думаю, достаточен для всех живущих, а убивать друг друга из-за клочка какой-нибудь земли невозможно и нельзя...

— Должно быть, очень много народу живет там, на “юге”, и земли на всех, вероятно, не хватает,— возразил Тихон и громко зевнул.

— Нет, земли-то много, говорят, там... Большая часть людей, говорят, живет в городах без земли, а не живущим в городе земли достаточно... Нельзя же убивать человека из-за клочка какой-нибудь землицы... Ведь всякий хочет жить на свете. Нельзя враждовать между собой, — говорил старик Тарас.

Но Тихон уже издавал тяжелый храп, а за ним последовал и старик. Кругом стояла глубокая тишина, лишь изредка прерываемая криком филина.

И я думал сквозь сон: «Как хорошо здесь, в этой дикой и мрачной тайге, а там, далеко на “юге” в это время люди убивают друг друга. Стоны и проклятья людей, гул пушек, взрывы шрапнели и лязг оружия сливаются в один общий хаос ужаса и смерти… а здесь царит вечный покой».

1915 г.

НИКОЛАЙ ДЕНИСОВИЧ НЕУСТРОЕВ

(1895-1929)

Родился в 3 (15) декабря 1895 года в 4-м Баягантайском наслеге Баягантайского улуса Якутской области (ныне Алданский наслег, Таттинский улус, Республика Саха (Якутия). Родители были родовитыми, уважаемыми людьми улуса, имели зажиточное хозяйство. Сестра Анна Денисовна Неустроева, первая женщина-якутка, ставшая членом Союза писателей СССР, и первая писательница детских книг в Якутии.

Николай Неустроев начальное образование получил в Баягантайском народном училище им. тайного советника И.И. Маслова. В 1910—1913 годах учился в четырёхклассном Якутском городском училище. Но по состоянии здоровья не смог закончить училище. Учился вместе с земляком Прокопием Винокуровым-Куогас, будущими руководителями Якутской АССР Платоном Слепцовым (Ойунским) и Максимом Аммосовым. В годы учёбы был одним из лидеров учащейся якутской молодежи, активно участвовал в работе литературно-общественного кружка учащихся; увлекался театром — в то время в Доме приказчиков и отдельных домах ставились драмы русских классиков на якутском языке, пьесы Анемподиста Софронова. Из-за болезни, не окончив училище, вынужден был вернуться на родину; занимался самообразованием, читал много классической литературы.

После февральской революции избран в Комитет общественной безопасности Баягантайского улуса, потом служил земстве. В декабре 1919 года в Якутске смещена колчаковская администрация и установлена советская власть. Н. Неустроев назначен председателем Баягантайского волостного ревкома. После ряда ошибок большевиков и красного террора многие представители якутской интеллигенции отвернулись от советской власти, вследствие чего развернулась якутское повстанчество  1921—1923 гг. Писатель в начале 1922 года примкнул к стану противников советской власти. Однако в результате образования Якутской автономной республики и более гуманной политики советской власти во главе с однокашниками Неустроева Ойунским, Аммосовым и др., повстанчество пошло на убыль. И в 1922—24 гг. Николай Денисович работает учителем в Денкюдяйской советской школе и руководит Баягантайским филиалом культурного-просветительство общества «Саха омук» (Якутская нация). В 1925 г. он — делегат IV Якутского съезда Советов. В 1925—1926 гг. — ответственный секретарь журнала «Хозяйство Якутии». В 1927 г. был направлен на учёбу в Москве на Литературные курсы им. В. Брюсова, но слабое здоровье помешало ему окончить образование.

Николай Неустроев скончался 21 июля 1929 года в г. Якутске после продолжительной болезни, был похоронен на территории Никольской церкви.

Первый рассказ писателя «Дикая жизнь» был написан на русском языке в 1915 г.. В 1916 году Николай Неустроев вместе с Платоном Ойунским перевёл комедию Гоголя «Ревизор», что стало пробой пера начинающего драматурга. Николай Неустроев первым в якутской драматургии обратился к жанровой форме комедии. Его пьесы сыграли большую роль в зарождении якутского театрального искусства. День премьеры его произведения «Куһаҕан тыын» («Злой дух»; режиссёр Д.Д. Большев), 17 октября 1925 года, считается днём рождения Саха Академического драматического театра им. П.А. Ойунского.

В конце 20-х годов произведения Николая Неустроева печатались в журналах «Чолбон», «Кыһыл ыллык», газете «Кыым». В 1926 году была выпущена в свет первая книга «Саха комедиялара» («Якутские комедии»), в которую вошли комедии «Кукаакы Кулуба», «Тиэтэйбит» и «Тар». Также при жизни писателя в 1927 году была напечатана отдельной книгой комедия «Куһаҕан тыын».В 1929 году был напечатан сборник рассказов, книга была дополнена и переиздана в 1934 году. В 1947 году выпущен сборник избранных произведений, в который вошли основные работы писателя: 4 комедии и 7 рассказов.

Полное собрание сочинений «Төрөөбүт сирбэр, тапталлаах дьоммор» («Родному краю, любимому народу») опубликовано в 1995 году, к 100-летию со дня рождения писателя. В серии «Классики якутской литературы» национального книжного издательства «Бичик» в 2005 и 2006-м гг вышли два тома Неустроева, куда включены ранее неопубликованные произведения.

Творческое наследие Николая Неустроева исследовали доктор исторических наук Г.П. Башарин, литературовед Г.К. Боескоров, писатель и литературный критик Н.М. Заболоцкий, кандидат филологических наук Ю.И. Васильев-Джаргыстай. Архив писателя, в том числе недоконченные рукописи: пьесы, рассказы, очерки и др., хранится в архивном фонде Института гуманитарных исследований и проблем коренных малочисленных народов Севера Якутского научного центра СО РАН.

Имя Николая Денисовича Неустроева присвоено – Усть-Таттинской агрошколе Таттинского улуса; улице в городе Якутске. В 2020 году в селе Усть-Татта Алданского наслега Таттинского улуса установлен памятник посвященный писателям Николаю и Анне Неустроевым (автор – заслуженный деятель искусств РС (Я) В.Я. Сивцев).

Гаврил АНДРОСОВ,

заместитель председателя Союза писателей Якутии,

секретарь правления Союза писателей России

МАТЕРИАЛ ПОДГОТОВИЛ К ПУБЛИКАЦИИ АЛЕКСАНДР ЕВСЮКОВ