(К 125-летию со дня рождения Ирины Одоевцевой)

Она вошла в литературу, когда сошлись два исторических времени: конец Российской империи и начало советской эпохи. В революционном Петрограде еще были различимы черты былой блистательной столицы, и всем своим существом Одоевцева, конечно же, принадлежала этому прошлому. Поэтическая ее известность была много скромнее, нежели у первых поэтов 1910-20-х, но в отличие от большинства современниц она сумела не превратиться в карикатуру на Ахматову, писала вполне свои стихи. И все же главное, чем войдет Одоевцева в русскую литературу – ее мемуары.

Быть ученицей Гумилева, затем – женой Георгия Иванова, встречаться с писателями, которых ныне можно встретить почти в любой хрестоматии по русской литературы ХХ века – этого уже достаточно для того, чтобы воспоминания читали. Но Ирина Одоевцева обладала еще одним талантом.

«И во сне и наяву

С восхищением живу».

Это сказано о самой себе. Всегда в ней – что-то порхающее, легкое, чудесное. Когда не надо ни о чем задумываться, когда – даже в трудное пореволюционное время или в эмиграции – все как-то само собой неплохо, даже хорошо. И все-таки в ее очаровании было и что-то «остренькое». И не только «кошачьи» зеленые глаза, о которых «младший» поэт Юрий Одарченко скажет: «…А глаза на прелестном лице – две зеленые мухи це-це». За этим – с виду таким беззаботным – порханием жило умение точно схватить время и портреты современников.

Образ Одоевцевой, запечатленный Георгием Ивановым:

Отзовись, кукушечка, яблочко, змееныш,

Весточка, царапинка, снежинка, ручеек.

Нежности последыш, нелепости приемыш,

Кофе-чае-сахарный потерянный паек…

Эта сочетание радостной «нежности» и – всегда – маленькой «царапинки» – на каждой ее странице. Один из современников запечатлел устный рассказ Одоевцевой о ее «петербургской» жизни:

«Я впервые увидела Гумилева в 1919 г. на лекции в Институте Живого Слова. Длинный, тонкий, в дохе и оленьей шапке. Лекция была трудная, я ничего не поняла. Все обалдели... Странный вид, на редкость некрасивый и на редкость очаровательный. Своего рода произведение искусства. Длинные, негнущиеся бамбуковые пальцы. Серые волосы, он их сбривал, чтобы не видно было лысины. Косые, плоско поставленные глаза, будто нарисованные. Пепельные губы. Нельзя сказать, что улыбка его красила, но как-то освещала…»

Есть и точность детали, и общее впечатление. И нет чего-то, самого главного. В книге это «главное» – особое дыхание прозы – рождается само собой:

«Так вот он какой, Гумилев! Трудно представить себе более некрасивого, более особенного человека. Все в нем особенное и особенно некрасивое. Продолговатая, словно вытянутая вверх голова, с непомерно высоким плоским лбом. Волосы, стриженные под машинку, неопределенного цвета. Жидкие, будто молью траченные брови. Под тяжелыми веками совершенно плоские глаза. Пепельно-серый цвет лица. Узкие бледные губы. Улыбается он тоже совсем особенно. В улыбке его что-то жалкое и в то же время лукавое. Что-то азиатское. От “идола металлическогоˮ, с которым он сравнивал себя в стихах...»

От главы к главе этот «особенный» человек все более превращается в поэта, как некогда гадкий утенок превратился в лебедя. И вместе с этим преображением, ведущим Гумилева к гибели, возникают не только образы других современников, но и образ времени: последние годы Петербурга, лик которого еще различим в ином, «петроградском» воздухе.

Ее «сочиненную» прозу критики читали со странным недоумением: герои жили в весьма условном мире, но этот мир был по-своему «закруглен» и даже гармоничен. И «На берегах Невы», и «На берегах Сены», и лишь начатая «На берегах Леты» полны этой гармонией. Здесь не только – Гумилев, Георгий Иванов, Бунин, Северянин, Адамович, Поплавский и многие другие. Петербург времен Петрограда, «отзвуки» Петербурга в жизни русского блистательного Парижа – тоже различимы в воспоминаниях Одоевцевой. Иванов завершит своё стихотворение:

…Отзовись, пожалуйста. Да нет – не отзовется.

Ну и делать нечего. Проживем и так.

Из огня да в полымя. Где тонко, там и рвется.

Палочка-стукалочка, полушка-четвертак.

Она отзовется. Позже. Когда ее мемуары не могла уже прочитать большая часть ее героев. Воссоздавая одновременно и своих современников, и свое время, и свое неизбывное восхищение миром.

2005, (2020)