В кабинете Ивана Петровича царил полумрак. Старикам в семьдесят с лишним лет комфортнее без жгучих солнечных лучей, растворяющих предметы в молоке. Шоркающие маятником старинные часы наполняли комнату вечным «тик-так». В углу сгрудились миски кота Барсика. Их Иван Петрович принес из кухни, когда стал редко выходить из уютного кабинета. В силу возраста, старик мог позволить себе скудный ассортимент продуктов, хранившийся в серванте, рядом с диваном. Кухня годилась для приходящей уборщицы, раз в неделю занимавшейся бытовыми делами. Старый кот Барсик солидарно с хозяином не спешил оказаться за пределами сумрачного мирка.

Большую часть времени Барсик проводил на подоконнике, разбавляя солнцем излишний полумрак, в котором ему не хватало тепла. Любил кот прятаться в тени большой пальмы, растущей в горшке. Спрыгивал на пол в случаях голода и справить нужду. Редко Барсик уходил в обход по квартире, чувствуя ответственность за старика.

Барсик ранним утром покинул насиженное место под пальмой, нагло одернув темные шторы, и, ласково шаркнув боком о штаны старика, запрыгнул тому на колени. Уже забытая живая тяжесть кота оказалась неожиданным сюрпризом. Теплые чувства обуяли Ивана Петровича, отложившего чтение трудов молодых ученых в области ботаники. Стоило старику провести жесткой, уже не такой послушной ладонью, по спине старого кота, как тот замурчал и, устроившись удобнее на коленях, закрыл глаза, явно намереваясь заснуть.

Грустная догадка кольнула в сердце Ивана Петровича. Впервые за много лет ему захотелось позвонить другу. Из тех, кто остался в живых - напарнику по лаборатории Петру Тимофеевичу.

Гудки перевалили за три, когда, вроде бы, нужно бросить трубку. Но Иван Петрович знал, в их возрасте можно наплевать на этикеты и дождаться, когда сил хватит доковылять до телефона.

Сомнение услышать соратника и его голос в трубке появились одновременно. Короткие "Привет", удивление друга, которому старый профессор не звонил лет пятнадцать, а собираться кафедрой перестали даже бывшие выпивохи-студенты. Справляться о делах Петра Иван не стал, он жаждал немедленно рассказать тому о догадках, обо всем, что ещё бурлило в его старом вязком сознании и всколыхнулось вместе с мурчанием Барсика, давно не проявлявшего нежность...

- Я, знаете, Петр Тимофеевич, звоню Вам рассказать что. О коте своём, Барсике. Да-да, это тот большой кот, которого вы в последний свой визит ко мне испугались. Давно это было - мечтательно протянул Иван Петрович, закрывая журнал "Наука" и аккуратно, чтобы не тревожить Барсика, уселся удобнее, насколько можно это сделать в офисном кресле - а ведь он и тогда был немолодым. Сейчас это махина с длинными усами, большими желтыми глазами и рваным ухом. Вы знаете, я только сейчас понял, что даже не знаю, кто смог ему ухо порвать. Он ведь домашний у меня. Выходил на улицу два раза и все через форточку. Молодой был – верил в сказки про девять жизней, лез на самые края окон, летал с шестого этажа. Вы помните, как я сорвался прямо с середины эксперимента и мне влепили выговор? Тогда позвонили соседи и сказали, чтобы я шел искать Барсика, они  видели, как тот планировал вниз, в кусты перед домом. Барсику сейчас уже за тридцать. Представьте, кот всё также сидит у меня на коленях. Я помню, как котенком притащил его домой. В те времена, если у вас осталась память - Иван Петрович хихикнул, представляя, как выглядит его шутка в их седом возрасте - мы проводили опыты с пестицидами. И вот я Барсика принес, закрыл на кухне и убежал на работу в институт. Закрыл потому, что в моем кабинете был целый пакет этого злючего порошка. Как сейчас помню - хранили там, потому что проиграли спор в лаборатории и все шкафы заняли эти пройдохи Хромовы с экспериментами над генетикой крыс.

В комнате раздался тихий смешок, изо всех сил, на которые был способен Иван Петрович. В унисон, из трубки доносился смех его коллеги, скучавшего по временам лучших научных изысканий. Барсик повел ушами, наверное, удивляясь, где в хозяине спрятались силы на смех и веселье.

- Точно, ты ещё ругался, как мне удобно - десять минут на горбу с мешком, и пестициды спрячутся в платяном шкафу. А тебе, Петь, нужно такси вызывать, потому что в автобусе можно устроить геноцид по маршруту. Только я не хранил в шкафу мешок, а прятал его под столом кабинета. Так вот, когда я пришел домой в первый день нашего совместного проживания с Барсиком, то увидел, что он, - в порыве эмоций Иван Петрович несильно прихватил за загривок спящего кота и потаскал как бы в отместку - вырвался из кухни и устроил из пестицидов себе наполнитель для туалета.

 Снова комната вздрогнула от непривычного смеха. Забытого, неумелого, скрипучего и живого. Барсик продолжал невозмутимо лежать на коленях. И старик помолодел, вытаскивая в воспоминаниях свою жизнь наружу. Морщины на щеках и лбу разгладились, движения потеряли немощную плавность, даже телефон вдруг оказался в хватке взрослого  -  в годах, но сильного человека.

- Да-да, именно поэтому у нас тогда были недочеты в весе пестицидов. Ну, извини, что не сказал - мне было стыдно и совестно отвечать, куда я потратил часть порошка.  Да и кто бы поверил? Не те времена были. Просто из зарплаты вычли с повинной. Мы, не забывай, домой институтское добро в количестве 100 килограммов растащили. А уж с какой целью - дело второе.

И этот смех, эти воспоминания растормошили застоявшийся воздух, растворили нафталиновый запах, придав комнате свежесть. Оставалось только одернуть шторы и жизнь ворвется в этот тихий уголок. Но нет, смех угас и Иван Петрович снова обратился в трубку...

- Я вот и звоню. Барсик давно уже живет со мной и в тоже время без меня. А сегодня не слазит с коленей. Он что-то чувствует, и я тоже. Петь, мой кот почуял смерть. А остаётся до конца верным мне, всей силой делится своей последней любовью.

Повисла тишина, старики сопели в трубку и как-то не хотелось говорить больше, волнуясь от раскрытых предчувствий. На том и условились, договорившись созвониться завтра, чтобы догадка прижилась и не оставила отпечатка. Старикам в их возрасте совсем не хочется размениваться на грусть.

Второй за последние пятнадцать лет звонок зазвучал у Петра Тимофеевича на следующий день в то же самое время...

- Привет, Петь, - голос Ивана Петровича оставался печальным, как будто и не было этих суток между звонками, - я оказался прав. Барсик сидит у меня на коленях с самого утра. А представь, я и ночью спал с ним. Он примостился ко мне сзади, теплее любой грелки. Согревает жизнью, ещё теплящейся внутрях. Припёр и мурчит. А у меня, Петь, уже и нога затекла, я же в своих годах давно не могу долго лежать без движения, спину ломит, ноги и руки затекают. Даже сердце и то екать начинает. Видно, кровь застаивается где-то. А я ночью так и не дерзнул поменять положение.

Барсик открыл большие глаза, лениво моргнул и зевнул, как умеют только родичи царя зверей. Иван Петрович из вредности, давно ставшей милым проявлением любви, сунул палец в рот. Старыми, потерявшими убийственную остроту, зубами Барсик прикусил палец и нарочито осуждающе взглянул на своего хозяина.

- Как вспомню, Петь, мы с Барсиком зимними вечерами лежали под одним одеялом. Он же, молодой тогда, совсем не желал этого кошачьего эгоизма и индивидуальности. Ему хорошо было со мной. Я даже помню, как грустил, когда Барсик стал уединяться в углах комнат или на подоконнике, он же...

Неожиданно, оборванный вопросом, Иван Петрович удивленно взглянул на телефон и как будто отстранился от него. Удивление сменилось досадой и Иван Петрович грустно улыбнулся вопросу старого друга.

- А кому же я ещё расскажу это, Петь? Ты ведь за всю жизнь, начиная со знакомства в институте, оставался мне единственным товарищем. Вместе, если помнишь, мы гуляли вечерами, когда ты познакомился с Натальей. Вспомни, что и залезали в окно её комнаты в общежитии тоже мы вдвоем. Ну, да - поправился Иван Петрович, - залезал ты, а я стоял и тянулся во весь рост. Потому что, даже забравшись на мои плечи, ты не дотягивался до окна, коротышка – скрипучий смех колыхал лоскуты сумрака в комнате.

Иван Петрович вспомнил здание женского общежития, где кирпич покрылся плесенью - темно-зеленой и махровой. Изредка прорастали тонкие мягкие островки нитей этого мха. Они напоминали волосы на родимом пятне, как на лопатке у Петьки. Иван из-за этого настойчивого сравнения в голове брезговал прижиматься к стене и балансировал на ногах, придерживая коротенького Петра, тянущегося к подоконнику второго этажа. Рубашка Пети выправилась из штанов и когда на первом этаже одернули шторы, то студентки первого курса, которых только-только заселили, истерично закричали при виде пупка на ещё молодом, с редкими волосиками, животе.

Вспоминали и то, как Петька все же добрался до комнаты возлюбленной, но был тотчас выпровожен через парадный вход проснувшимся от крика первокурсниц комендантом, толстым противным мужиком с усами. И вспоминали общежитие на свадьбе, где Иван был свидетелем Петра и Натальи, как самый верный друг этой парочки, стоически переносящий все невзгоды любви на своих плечах.

Вспоминали историю и на похоронах Натальи, когда её, совсем молодую, забрал рак, за неделю высушивший до состояния ходячего скелета жизнерадостную, работящую красавицу.

И снова, в подробностях, вылазки на второй этаж вспоминали, сидя в рабочих кабинетах квартир, приложив к уху трубки и негромко смеясь. А потом воспоминания крепкой дружбы, по странному негласному закону не терпевшей вмешательства никого кроме любимой женщины Петра, разлились возгласами и грустным, со скупой старческой слезой, шепотом.

Барсик продолжал греть колени старика, замурчавший громче в приятной неге и осознания того, что хозяин не перемывает старые воспоминания с ним. Кот от удовольствия перебрал коготками серую выцветшую штанину Ивана Петровича и на всякий случай, прежде чем заснуть, оставил одно ухо повернутым в сторону хозяина.

В дрёме Барсик не слышал долгой беседы о студенческих годах, когда в столовых дрались за место в очереди. Ему было не интересно узнать о тех временах, когда они звали с собой на разборки Витю из третьего блока, потому что Витя занимался боксом и в первую очередь, придя на встречу "поговорить" отправлял кого-нибудь в нокаут. После чего словом решались все недопонимания. Воспоминания Ивана и Петра о дискотеках и поездках к родителям, когда они, ещё свежие и молодые за два дня вскапывали огород и пили до чертиков вкусное домашнее вино из погребов дедушки Петра, степного казака в отставке. Не застал Барсик и откровений времен стройотряда. В тот месяц дружба двух друзей была на грани краха, и всё из-за того, что Иван отказался выдавать товарища, тайно поцеловавшего на планерке Наталью. В щеку, но как он смел! Осталось тайной, как через десять минут после поцелуя, в коридоре управления, смельчак получил от Ивана нагоняй, а потом уехал в лазарет. Побои снимать и жаловаться наглец не стал, всем сказал, что у него проблемы с желудком. А ведь маленькая тайна между Натальей, Иваном и наглецом разрывали Петра на части - он чувствовал предательство. Теперь, на закате жизни открылось, что тот был наказан, и его честь сохранена.

А Барсик спал, разгоняя жгучий мурчащий мотор внутри себя до такой силы, что Иван Петрович забеспокоился - не последние ли капли любви отдаёт ему кот.

Темные шторы перестали золотиться в складках. Верный признак заходящего солнца. Иван Петрович и Петр Тимофеевич попрощались, договорившись созвониться на следующий день. Грусть не отпускала, съедала старика, баюкающего кота и едва сдерживающего слёзы по грядущей утрате. Где-то рядом с печалью, легкой, шелковой лентой стелилось забытое чувство едва не потерянной дружбы.

Утром Барсик неудачно спрыгнул со стула, грузно приземлившись на пол. Иван Петрович за неполных четыре десятка лет хорошо выучил повадки кота - это было аккуратное и сильное существо. И вот, тяжко переминаясь на старых лапах, словно ржавый трактор на опытном поле, Барсик принялся точить пожелтевшие когти о ногу хозяина. Пропала острота, которой боялся Иван Петрович. Старику казалось, что это невыносимо мучительно быть немощным перед смертью, уже и та становится в радость.

Иван Петрович медленно провел ладонью по костлявой спине кота, шерсть была жёсткая, словно щетина.

- …У меня друзья были - ты и Барсик. Знаешь, я ведь так и не женился, а ты был поглощен семьёй и бытовыми проблемами. В те времена я остался один с Барсиком, и мы прожили долгие годы, поддерживая друг друга. Я читал и чертил, изучал и спорил, а всегда рядом, готовый прийти, ободряюще упереться лбом, был только Барсик. Да и не оставались мы уже после работы на пару кружек пива, а дома встречал только кот. Я, наверное, поэтому все отпуска проводил дома, так и не узнав вкуса моря в своей жизни. Он же семья мне был. Был... есть, Петь, есть. Ещё есть, старый лохматый черт.

Барсик открыл глаза, полные любви и не сводил взгляд с Ивана Петровича. Старик положил трубку. Потом встал, аккуратно перенес Барсика на диван, а сам подошел и одернул шторы. Солнечный свет наполнил кабинет, за много лет сросшийся с сумраком. От непривычки, казалось, щурились предметы. Щурился сервант под лучами на старой краске, сколупнувшейся от времени, щурился диван, укрывшись расписным покрывалом, щурились стопки брошюр и журнальный стол с матовым от времени стеклом. И старинные часы вдруг на секунду замолкли, привыкая к свету. Щурился Барсик в неге. Не зная, чего же хочет и к чему пришёл, щурился запутанный Иван Петрович.

На следующий день Иван Петрович не звонил. Новая привычка заставила Петра набрать первым.

Как большой жук, настойчиво вибрировал на столе мобильный телефон. Иван Петрович лежал на диване. На груди старика дремал Барсик. Услышав сердитый гул телефона, Барсик негромко мяукнул. Грудь Ивана Петровича не двигалась, ни один мускул на лице не ответил на звонящий телефон и зов кота. Иван Петрович был прав - Барсик почувствовал смерть.