Мой город

Мой город стонал от боли,
От невыносимой муки,
И было ему не страшно,
А может быть страшно… но!
Тонул он в своей юдоли,
Тянул к поднебесью руки,
Был попросту бесшабашным,
Непризнанным был страной.

Стонала страна от боли,
От первообщинных рамок,
Ей было, пожалуй, страшно,
Хрипела она в аду.
Шаталась, как алкоголик,
Да в косоворотке драной,
И видя себя в Калашном,
Не знала, что будет суд.

А суд не стонал, не хныкал,
Он попросту был растерзан,
Как загнанный зверь в ловушке,
Взирая по сторонам.
На дне был разновеликим,
И, падая пулей в бездну,
Расстрельный стоял на мушке,
Готов был к похоронам.

Майдан хоронил надежду,
Надежда орала песни,
В прыжке «Ще нэ вмэрла» пели
И ели засохший хлеб.
В политике все невежды:
В границы вбивая колья,
Тянули на запад руки,
Вдовиц одевая в креп.

А креп был креплёным пойлом,
Дурманом и беленою.
Кто первым пригубит – горе.
Забудет покой и тишь.
Волов непокорных – в стойло,
Покорных – рулить страною,
Потери осадок горек –
Хоронишь всех или хранишь?

Мой город давно не стонет.
В прыжке затаился город.
Готов развернуть атаку,
Истории ход свернуть.
Ведь правило есть простое:
Мозгами враг если хворый
И прёт по Донбассу танки,
Тому на погосты путь.

Раненая груша

Который год без перебоя
Стреляют, бьют, 
кромсают, 
рушат,
Который год снаряды воют
И в огороде 
сохнет груша…

Она давно без водопоя
Скрипит усталыми 
ветвями,
Свидетель танкового боя,
Приняв осколок, 
вянет, 
вянет…

Который день везут двухсотых,
Рвут глотки 
раненые птицы,
Идет звериная охота
По эту сторону 
границы.

Поникла груша в огороде,
Не пережив последней 
раны,
И горе полем 
бродит, 
бродит
В рубахе от осколков 
рваной.

Оно бредет, борозд не чуя,
Заглядывая груше 
в душу,
Но горе злое 
не врачует,
Оно бездарно 
рушит, 
рушит.

Иверская икона

Ей словно испытаний мало -
От пули в скорби не присела.
Она удары принимала
От минометного обстрела.

Летели пули и осколки,
Скворец метался над амвоном,
И прихожанка, тряпку скомкав,
Стонала судорожным стоном.

Хотела рваным покрывалом 
Укрыть заступницу святую,
Но след увидела кровавый
И окровавленную тулью.

А в черном небе ворон черный
Кружит, владенья облетая,
Под ним амвон позолоченый
Разбит. Разбита пресвятая

Икона Иверской святыни,
Потухли свечи и лампады,
В горячем пепле сердце стынет -
Летят на церковь «грады»,
                                            «грады»…

Не хочу привыкать

Я никак не привыкну к войне:
Но отвечу предутренним «бахам».
Хоть не рву от досады рубаху, -
Не стою от смертей в стороне.
Я никак не привыкну к войне.

Мне не хочется видеть врага,
Но не терпится гибель увидеть
И услышать: - А он неликвиден,
Не дожив двух часов четверга.
Мне не хочется видеть врага.

Террикон искалечен войной,
Но стоит, рубежи охраняя.
С неба звёзды слезинки роняют.
На дороги земли фронтовой -
Террикон искалечен войной.

Не впервой привыкать. Не впервой.
Так ли страшен в аду адов пепел?
Под ногами - горящие степи,
И нелепо звучит смертный вой.
Не впервой привыкать. Не впервой.

Я к войне привыкать не хочу.
Быть бы живу за гранью кончины.
Рубежи охраняют Мужчины,
И от злости врагу я кричу:
- Я к войне привыкать не хочу!

Вышивая крестами

Суровыми нитками сшиты суровые будни:

По белому черным, по черному – синим крестом.

Чем ближе война, тем бездарней она, безрассудней

По красному красным в обличье идет пресвятом.

Ломаются жизни, ломаются стереотипы,

Бомбёжки стирают знак равенства прежних высот.

А если кому-то фартовый знак равенства выпал,

Тому уготована цифра в пределах трёхсот.

В разбитых витринах видны отражения нитей,

Висят провода в полумертвых извилинах лет,

По белому черным крестами судьбу отмолите

От прежних потерь и до всех судьбоносных побед.

Суровыми нитками сшиты суровые судьбы:

По синему – желтым, по черному – черным жнивьём.

Как быстро летят в никуда полумертвые будни,

Ведь мы не погибли. Мы в этом проклятье живем.

Не спит окраина войны...

Ни полчаса покоя, ни минутки,

Потехе – время, если есть резон.

В наш пруд сегодня не вернулись утки,

Хоть для прилета их как раз сезон.

Пусть на полях не колосится жито,

Зато ковыль до срока не полёг,

Но сколько прожито и пережито, —

Об этом знает синий василёк.

А где-то там, за старым буераком,

Чуть слышен миномёта смертный гул,

Казалось бы, с грозою одинаков

Его разрыв, его лихой разгул,

Но только утки, позабыв дорогу,

Крылами перекрыли небеса

И мечутся, понять совсем не могут,

Где водопой под минами искать.

А где-то там, за буераком, битва

За старый пруд, заросший камышом…

И слышится утиная молитва,

И дождь из пуль, как проклятый, пошёл.