— Доброе утро, Вера Иванна.

— Доброе, — подняла голову Вера. — Здравствуйте, Пал Палыч.

Перед ней стоял доктор. Вере показалось, что он специально остановился поздороваться, чтобы одним только взглядом уничтожить её.

— Ну, и?

— Что, и?

— И как вам эта работа?

— А разве я на панель пошла? Какая разница, где я работаю? Тем более вам?

— Простите. Не хотел, — смутился доктор, уходя вперед по тротуару.

Он слышал от сотрудников, что Вера нелегкий избрала путь выживания, покинув пост медсестры в терапии. На отличном счету была: свою работу знала, любила, все записи в карточках и анамнезах исправно вела. Говорят, болезнь скрутила. Так кого она не завязывает в узел? Дворником вон работает. Метлу тягает. Разве это легко?

Сменить белый хрустящий халатик на робу дворника — это полностью сломить свою психику. Ну не мировоззрение же сменила. И кому что доказала? Полежала бы в больнице, приняла бы курс терапии. Хотя, какая терапия? Вирусология по ней плакала...

Доктор обернулся, не слышит ли Верочка его мысли. Нет, слава Богу. Метёт тротуар.

— Дворники ему не нравятся, — бубнила себе под нос Вера. А поломойка, а уборщица? Дворники ему не люди. Видел бы меня с грязной тряпкой в подъезде, чистюля больничная!

Не знал Пал Палыч, или делал вид, что не знает, о том, что бывшая сотрудница на рабочем месте подхватила вирус от больного, которому регулярно ставила капельницы и колола уколы. А зачем? Производственные издержки никому не нужны. Да и портить показатели заболеваемости очередным случаем в коллективе — себе дороже.

Сначала это был артрит, а потом — деформирующий артроз начал разбивать все суставы. Не то что двигаться, жить было больно и невыносимо. А на посту медсестры об этом и мечтать нельзя. Дома все были за увольнение — мамочке надо лечиться. Но кто завалится в постель? Не в её это характере. Да и родители старенькие. Как взвалить на них домашние хлопоты?

Первое время Вера из крайности в крайность бросалась. То таблетки, то крема и мази, то примочки и микстуры — всё бестолку. Медикаментозное лечение не принесло выздоровления, и Вера нырнула во все тяжкие, поверив в лечение биодобавок. Благо их можно было приобрести на любом перекрёстке. «БАДы» — звучит угрожающе, а био — вроде, мягонько. А если инструкции почитать — панацея, каких свет не видел.

Как-то, покупая в очередной раз свои таблетки, Вера обратила внимание, что на этой торговой точке часто меняются продавцы. Разговорились, слово-за-слово, и Вера узнала, что можно устроиться в эту кооперативную организацию на работу. Наконец, она бросит эту тряпку, ведро и лопату.

Объявив дома о своём намерении, она, конечно, получила нагоняй. Но все знали, что если уж мама что-то решила, — спорить бесполезно. Так закрутилось колесо новой трудовой фортуны. Старые друзья-приятели и новые знакомые, новые встречи, консультации, поездки. Вера окончила курсы массажистов, набрала свою группу единомышленников — медиков и немедиков. Теперь о работе дворника вспоминала разве что при встречах с людьми, обременёнными болезнями. Самым ярким аргументом был собственный пример. Никогда нельзя опускать руки, никогда нельзя ставить на себе крест.

Получив целый комплекс знаний, Вера открыла кабинет массажа. Муж, Станислав, помогал во всём. Вот уж где можно было с закрытыми глазами определить семейную пару — все радости и горести — вместе и пополам. Клиенты повалили толпами в надежде на скорейшее выздоровление. Сразу результатов не было, и очередь поутихла. А спустя определённое время, клиенты на себе ощутили прогрессирующее выздоровление.

Жизнь Верочки начинала приобретать мягкие тёплые краски. Муж работает на шахте, а выходные дни полностью посвящает Вериному новому делу. Престарелые родители помогают присмотреть за подрастающим сыном. Старший — уже встал на ноги. С ним легче. Живи и радуйся.

Жила и радовалась. Иногда ей хотелось встретиться со своим бывшим доктором, сотрудниками терапевтического отделения, чтобы показать результаты своей настойчивости. Вот, мол, она какая, видите?! А потом думала, что всё это было в далёком прошлом. Словно в чужой жизни, к которой она не имеет никакого отношения.

Дни были насыщены торговлей, обменом опытом, консультациями, массажным кабинетом, а в это время по городу пошли разговоры о Майдане. Как-то всё в один момент слетело с катушек. По телевидению только и показывали площадь в Киеве. Вроде, сначала только митинги были, но вот кто-то подпалил скаты, затем еще кто-то установил первую палатку, потом ещё и ещё. А потом совсем стало непонятно: бабки толпами бродили между палаток и подкармливали тунеядцев. А кого еще? Только лентяи и тунеядцы могли сиднем сидеть без дела, курить, пить чай, хлебать супы и при этом гадить везде и всюду.

— Мам, ты видела, что творится в Киеве? — как-то спросил старший сын Максим.

— Видела. Уж не собираешься ли и ты побезобразничать? — строго спросила Вера.

— С какого перепугу?

— А кто тебя знает?

— Мам! Ты всё знаешь.

— Знаю, — притянула сына к себе. — И не вздумай мне тут!

— Не нервничай. Мне и дома работы хватает.

— Какой? Уж не майдановские колёса всему виной?

— Нет, мам. Никуда я не денусь. Буду дома. Да и за Данилом глаз да глаз нужен. Пацан от рук может отбиться, если не присматривать за ним.

Время шло, а события не сворачивались. То шахтёры в Киев отправились, то — заводчане, а то и простые мелкие предприниматели. Все думали, что после их визита одумаются киевляне.

Только спустя некоторое время стало понятно, что не только киевляне участвуют в этом бедламе. Что-то творится в правительстве. Что? Что может столкнуть лбами рабочих?

А потом стрельба, кровь, несправедливые выводы, лозунги, противоречащие здравому смыслу. Чёрный дым стоял над Киевом круглосуточно. Пьяные рожи, пьяные выходки, дебош, резня, убийства исподтишка. Самое непредсказуемое было то, что президент, не дав команды о полном освобождении Майдана, отчалил в неизвестном направлении. И вот тогда началась настоящая бойня. Убивала одна сторона, а вторая должна была выдержать смертельный натиск. Кто мог подумать, что президент, которому безоговорочно верили, может вот так где-то исчезнуть, подставив под пули молодых безоружных ребят?

А он исчез. Полное опустошение, неразбериха, разочарование, и мизерная надежда на выздоровление нации.

— Кто мог представить, что этот побег откроет ворота нацизму и фашизму. Кто мог представить, что спустя некоторое время, фашизм будет топтать нашу землю, рассказывая доверчивым людям о том, что она, земля, давно продана под сланцевые добычи.

— Ты веришь в трёп власти украинской? Ты всё понимаешь?

— Да всё я понимаю, Даш. Поговаривают о референдуме. Как думаешь, какие вопросы будут главными?

— А что тут думать? Жить отдельно от фашизма. И думать здесь нечего.

— Представляешь, что может произойти?

— Проголосуем, подсчитаем голоса, сделаем выводы и спокойненько пойдём в Россию.

— Спокойненько? Что-то сомневаюсь я об этом спокойствии. Слышала, что диверсионные группы прорываются на Донбасс?

— Это единичные случаи.

— Но убийства, даже если единичные, это убийства! — вдруг жёстко выпалила Вера.

Апрель в этом году был щедр на нововведения, налёты, захваты, передачи власти из рук в руки. СМИ только и говорили о серьёзных событиях в Донецкой области:

«6 апреля на Донбассе в Луганске было захвачено здание СБУ, а в Донецке — областная администрация. На следующий день, 7 апреля была провозглашена Донецкая Народная Республика. Произошло это в зале заседаний захваченной Донецкой ОГА».

Но это была ещё не война.

Мирный народ думал, что вот оно — новое жизнеутверждение и новые принципы жизни. Вот она, Россия.

Но события в Донецке и Луганске развивались поначалу как-то вяло. Территория, контролируемая сепаратистами, ограничивалась периметром захваченных ими административных зданий, которые они огородили баррикадами из автомобильных покрышек и строительного мусора. По большому счёту, не воспринимая происходящее всерьёз. Многие предполагали, что сепаратисты несколько дней помитингуют и разойдутся, как это уже случалось раньше.

Однако этого не произошло. Эпицентр событий внезапно переместился в небольшой городок Славянск, где и началась настоящая война.

К этому времени захваты административных зданий прошли в Краснодоне, Красном Луче, Торезе, Макеевке, Горловке — и массе городков помельче. Практически в каждом из этих городков милиция без сопротивления сдавала оружейные комнаты нападавшим.

Из СМИ:

«Захват горотдела в Славянске осуществляли бойцы подразделения Игоря Стрелкова (Гиркина). По его словам, он пересёк украинскую границу с группой, состоявшей всего лишь из 52 человек. Понятно, что такое малочисленное подразделение не могло захватить и тем более удержать контроль над таким крупным городом, как Донецк или Луганск. Поэтому начинать было решено с какого-то среднего населенного пункта, но тоже значимого.

13 апреля Совет национальной безопасности и обороны Украины принял решение о начале антитеррористической операции (АТО) с привлечением Вооружённых Сил Украины. В Славянск были направлены сотрудники СБУ. Украинские спецназовцы ликвидировали два блокпоста террористов на въезде в Славянск со стороны Краматорска, а затем блокпост со стороны Харькова».

В это время многие паникёры разгребали продукты в магазинах, в аптеках подчистую сметали с полок лекарства, запасались, кто чем мог, чтобы хоть на первое время хватило продуктов, свечек, воды, мяса. Кто знает, надолго ли эта неразбериха. Но по домам шёпотом, на кухне, обсуждали события, выбирая, на чьей стороне правда чище и понятнее. Знали, что В.В. Путин не рекомендует проводить референдум. Но где он, а где Донбасс! Сами с усами. Знаем, что медлить нельзя. То ли это была главная ошибка, то ли то, что кровь имеет запах и наркотическую тягу бандитов, но жизнь разворачивала свой ход событий.

Краем уха Вера услышала, что руководство города не поддерживает выборы Донбасса. Казалось бы, Красноармейск, свой до корней волос город, а мнения противоречивые. Не хотелось верить в предательство. Хотя, кто сказал, что это предательство? Не будут же они стрелять в мирный народ. Всё равно откроют избирательные участки.

Избирательные участки так и не открылись. Спасибо, в нескольких местах расставили палатки с урнами для голосования. Тоже вариант. Выбирать не приходится. Наивная, Вера думала, что продолжает жить в демократической стране. Верила в справедливость, как и много лет подряд.

Проголосовав перед началом рабочего дня, Вера тут же отзвонилась своим домашним, чтобы не медлили. И только поговорила с мужем, как услышала самые настоящие выстрелы. Что это было? То, что это не салют, её подсознание молоточком отстучало в мозг.

А в городе началась паника. Женщины кричали о беспределе, о насилии, о зверствах кого-то, кто спрятался в здании администрации и из окон второго этажа стреляет из автоматов по безоружным людям, пришедшим на референдум. Первый убитый лежал на газоне, второму, еще живому, оказывали помощь. Срочно надо было остановить кровотечение. Мужчина был ранен в ногу.

— Вот и началось, Даша. Вот и началось, — обратилась Вера к своей напарнице, стоявшей рядом.

— Что будем делать?

— Голосовать.

— Так мы уже.

— Побежали домой за листами бумаги и ручками. Мы с тобой будем проводить голосование.

— Ты сдурела?

— Я? Я не сдурела, — нам нужны голоса и подписи, а с таким раскладом мы можем и проиграть. Я звоню своим, чтобы не высовывались. Опасно. Мы с тобой еще стол притащим и стулья. Так удобнее будет. И народ не будет бояться подходить.

Две молодые женщины, подруги Веры, медленно ходили по тротуару, привлекая внимание обычной картонной коробкой с наклейкой приглашения на референдум, и показывая, в каком направлении надо идти для голосования. А муж в это время стоял рядом, у стола, и охранял новоявленный избирком. Люди подходили, спрашивали, тут же показывали свои паспорта и ставили подписи. Работа спорилась.

— Верка, ты видела, что за нами кто-то следит?

— Нет.

— Вон, посмотри, черный гроб стоит с затемненными окнами. Я его уже в третий раз вижу. А ты куда смотришь? — обратилась она к Стасу.

— Вытаскивай листы из коробки, — скомандовал муж, — надо их дома спрятать. Люди нам поверили, — не имеем права потерять голоса.

— Давай, я под кофточку спрячу, — схватила листочки Вера и помчалась домой прятать улики голосования. Теперь подпольная группа решила не собирать много подписей, а часто бегать домой. И ходить не в одном месте, а мотаться по городу, тем самым уходя от преследования. Со столом много не походишь, но Стас ходил за женщинами. Он боялся их оставить одних. К вечеру списки были готовы, и их надо было любыми правдами и неправдами отправить в Донецк. Удача была на стороне справедливости. Всё свершилось. Списки переданы. Можно вздохнуть с облегчением. Вроде, слежка отстала, вроде, домашние ничего не поняли. Только бы правда победила.

Шло лето. Азарт борьбы, чувство ответственности, желание — во что бы то ни стало, победить — взбудоражило Веру, а за ней и Стаса. К этому времени шахта, на которой он отработал положенный для пенсии стаж, закрылась. Вынужденная ли пенсия, или так сошлись звезды, но всё как нельзя кстати срослось. В этой ситуации не жена за мужем «пошла на баррикады», а совсем наоборот. Но это не имело никакого значения в борьбе за свободу родного города. Лето стояло жаркое, но выезжать к морю никто не мечтал. Надо было выждать ситуацию дома. Кто знает, что еще будет в городе?

А родной город сначала медлил с выбором, а потом резко определился — дружить с Киевом. С работой у Веры пошли проблемы. О вспомогательных лекарствах сейчас мало кто думал. Да и массаж могли делать далеко не все, кому он прописан докторами.

Поговорив со своими девчатами, решили оставить кого-то одного на рабочем месте, а сами рассыпались по магазинам и аптекам в поисках консервов, сигарет, кровеостанавливающих жгутов, бинтов, зеленки, йода, мазей, противошоковых уколов и шприцов. Несколько раз своим ходом, маршрутками, ездили молодые женщины в Славянск к ополченцам с передачами провизии и лекарств. Прятали всё это под тряпками, бельём, полиэтиленовыми пакетами. Ухитрялись, как могли. Удавалось.

— Мам, у меня есть маленькое подозрение, — как-то вечером подошел к матери Макс.

— Не поняла.

— Я уже не первый раз замечаю щелчок в трубке, когда с тобой разговариваю по мобильному. Как бы тебя не прослушивали.

— Не выдумывай. Кому это надо. Кто я такая! Понимаю, если солдаты на войне, а я простая женщина.

— Я бы не сказал, что простая, — тревожно посмотрел в глаза матери Максим. — Давай так: я сейчас наберу твой номер и поговорю ни о чём, а ты прислушайся.

Так и вышло. Вера напряглась от неожиданности. Как теперь быть? Её могут прослушивать в любое время и знать любую информацию. У неё в голове закрутилась карусель воспоминаний. Что она могла лишнего сказать? О танках? Так сейчас все об этом говорят. О солдатах? Тоже не новость. О том, что практически готова диверсионная группа для вылазки в Киев? Но об этом знают только...

Имена? Какие имена она могла произнести по телефону? Что еще? Подруги? Надо срочно позвонить подругам и предупредить об опасности. Вера снова схватила в руки телефон, чтобы позвонить Даше.

— Отдай сюда, — подошел Стас. — Не мельтеши. Всё будет нормально. Главное, не паниковать.

— Стас, у нас три дня тому был парень...

— Который создавал диверсионную группу, и ты согласилась набрать людей?

— Да...

— И ты ему поверила?

— А как не поверить, если его привела в дом Дашка.

— Дашка, вроде, проверенная. Откуда она взялась?

— Уборщицей работала в ЖЭКе. Там и познакомились. Учила меня тряпку правильно держать. Говорила, что это дома у меня может быть хоть носовой платок, а на работе — марселевое одеяло рванула пополам, — вот и рабочий инструмент. Трудно тогда было. Кости болели, шевельнуться не могла, не то, что половину мокрого одеяла таскать на швабре. Я его всё равно тогда ещё пополам разрезала. Дольше приходилось тряпку тягать, но хоть как-то выжать могла. Что еще? Учила, как надо огрызаться с начальством и жильцами подъезда. Если бы не она, не выдержала бы. Потом, когда сама открыла дело, позвала её к себе. Она покладистая была. Лёгкая на подъём. Что произошло? Неужели я ошиблась?

— Сейчас никому верить нельзя, — вспылил сын.

В дверь кто-то настойчиво постучал.

— Я открою, — сказала Вера, выходя в одном халатике и босая в коридор.

Кто-то больно заломил ей руку за спину, зажав при этом грязной вонючей рукой в кожаной перчатке рот и поволок к машине. Вера попыталась вывернуться, но кто-то больно ударил её прикладом в лицо.

— Где муж?

— На рыбалке, — попыталась выгородить Стаса женщина, ещё не понимая, что происходит.

Перед машиной ей натянули на голову мешок и двинули по голове прикладом так, что звенело не только в ушах. Звенело всё небо и каждый нерв.

Только потом она узнала, что этот метод шока сработал, и что это были представители спецбатальона «Днепр».

В доме они быстро нашли Стаса, отбуцали, как хотели, дали возможность взять с собой спортивный костюм и ещё что-то, подозревая, что именно он организовал группу диверсантов.

Везли их в разных машинах, чтобы не было возможности мимикой или жестами что-то друг другу подсказать. Идиоты! Вместо наручников, руки скручены жёсткими пластиковыми лентами, рты заклеены скотчем и с мешками на головах?

Но Вера не знала, что схватили и мужа. Она только себя видела преступником новой непонятной войны.

Следователь был милым, услужливым, с вкрадчивой речью. Психолог ещё тот. Когда ему надоело видеть, как Вера делает из него полного идиота, он тут же перешёл на запугивание.

— Ты знаешь, кто тебя выдал?

— Понятия не имею.

— А вот это видела? — потряс перед лицом листами с распечаткой мобильных разговоров.

— Покажите. Я не вижу, с кем разговаривала.

— А о Дарье имеешь понятие?

Тут всё сразу срослось. Не хотелось верить в эту мерзкую правду, но следователь гнал сюжет за сюжетом из жизни, полной приключений, связанных с доставкой продуктов ополченцам, с подсчётом боевой техники, оружия, солдат, нашивок на боевой форме, о месте дислокации укров и своих ополченцев.

«Сдала сука», — пролетело в голове Веры, и она свалилась со стула с полным ртом крови. Только потом, в камере, потихоньку освободив рот от скотча, она языком нащупала дыры во рту, — несколько зубов не было.

Ей снова надели мешок на голову и поволокли куда-то, словно она сама не могла дойти. Колени содрались о бетонированный пол и куски ещё кое-где живого линолеума. А в это время мимо неё проволокли Дашку. Вера не видела её, только слышала, как из кабинета следователь гаркнул её имя.

С Дашей всё было намного страшнее. Если бы она молчала. Если бы у неё хватило смелости притвориться тупенькой и беспомощной. Неужели в такой ситуации ничего нельзя придумать?

Когда Даше в первую минуту берцами раздавили кость на правой руке, она потеряла сознание.

— Что, б-дь, очухалась? — услышала она. — Будешь молчать, — пустим по кругу твою дочь. Думаешь, не знаем, что у тебя есть девятнадцатилетняя стерва?! Говори, куда возила медикаменты?

— Это не я возила, а Верка.

— А ты в стороне стояла? Платочком ей махала на прощание?

Кто-то подошёл сзади, обхватил Дашину голову крепкой рукой и двумя пальцами раздавил челюсть, чтобы она открыла рот. От боли Даша снова потеряла сознание.

Очнулась она в холодной камере, на полу. Её пристегнули наручниками к трубе и снова натянули мешок на голову. Выла она от боли, бессилия, несправедливости. Кровь струилась изо рта. Что-то там порезали, двух зубов нет, язык распух. Не выдержала таких издевательств молодая женщина. Рассказала всё, что знала и что могла придумать, чтобы отпустили живой.

Их бросили в одну камеру — Дашку и Веру. Вера, как медик, видела раны, ушибы и ссадины приятельницы. Но именно потому, что медик, могла быть хладнокровной в экстремальной ситуации. Когда охранник отстёгивал их от трубы, Вера тут же попыталась помочь Даше.

— Вы что делаете? — услышала она голос позади себя.

— Я ничего не делаю, — отскочила в сторону Вера.

— Она вас всех с потрохами выдала, а вы её жалеете.

— А ты кто такой, чтобы меня учить?

— Я — Илья. Я просто хочу разобраться в этой войне.

— Ну и как? Разобрался?

— Похоже, разобрался.

— А ты думаешь, что женщина может выдержать такие пытки?

— Но вы же выдержали.

— Я — это другое дело. Не надо быть дурой.

— Я и заметил, что Вы не дура. Вы почему боретесь против армии?

— Я не против армии, я за свободу. Свободу выбора, свободу своих поступков и взглядов. Я против кровопролития. У меня два сына и я не хочу, чтобы они пошли с автоматом на своего отца.

— Кстати, о сыновьях. Вам их надо спрятать. Вас могут шантажировать ими. Просто могут при обыске подбросить пару гранат и сделать вид, что они в вашем доме их нашли.

Вера знала, что старший уже уехал в Донецк, а младший, Данька, с бабушкой остался. Как он там? На его глазах избивали отца. Отца... Стас еле двигается. Из него кабачок сделали. Бедный, как помочь?

— Вас завтра повезут в СБУ. Вот вам немного денег, они спрятаны в носовом платочке, «Корвалол» и немного тёплых вещей. А это обезболивающее для вашего мужа. Прячьте, — прошептал Илья, пытаясь тут же уйти.

— Ты это серьезно? Что там с мужем?

— Серьезно. Я понял, что ополченцы правильно делают, что защищают Донбасс. Да, хочу предупредить, что там вас бить не будут, но морально достанут. Держитесь. А с мужем... там всё намного сложнее. Не хотелось бы рассказывать о...

— Не хотелось? Ты говоришь это серьёзно? Что с мужем?!

— Там лопнули барабанные перепонки.

— Почему? Его били?

— Его на дыбу подвешивали...

— Господи, звери! Вы не просто звери, вы — садисты.

— Это не я.

— А ты где был?

— В коридоре. Я слышал. У него разбиты колени и голеностопы. Он не может передвигаться.

— Ещё что? — медленно спросила Вера.

— Еще рёбра...

— Он жив?

— Жив. Он не просто жив. Ваш муж настоящий герой.

— Я знаю, — машинально ответила женщина. — Как ему помочь?

— Думаю, теперь уже получится. Только не нарывайтесь на скандалы. Не уверен, но вы можете там встретиться. Его на носилках понесут.

— Нас решили отпустить?

— Не уверен. Может, обмен? Но это только предположение.

— И потом домой?

— Не мечтайте. Потом — концлагерь, скорее всего, или СИЗО.

Их действительно больше не били. Как оказалось, должен быть суд, на котором не хотели показывать следы истязаний.

Суд прошёл быстро. Впаяли Вере, Даше и Стасу 258-ю статью — «Финансирование терроризма организованной группой». Впервые за много дней Вера увидела мужа только на суде. Хоть бы обнять его, хоть бы потрогать ссадины и ушибы и хоть чем-то помочь...

А потом закрутилось колесом — не остановишь. Сутки были на базе у «Днепра», четверо суток в одиночках СИЗО в Мариуполе, потом перевезли в Каменку, потом под Днепродзержинском в общей камере, где вмещалось двадцать пять человек со всей Украины и по разным приговорам, а после всего переправили в Харьков.

Есть практически не давали. Одну пачку «Мивины» в сутки заливали кипятком. Вера просила давать ей сухую пачку, без воды — в туалет выводили раз в сутки, а организм не обманешь. Поэтому — лучше голод.

За это время научились самостоятельно освобождать руку из наручников, стаскивать с себя мешок, который туго связывали на уровне шеи, и двигаться по камере, выполняя физические упражнения, чтобы не упасть в обморок от слабости.

Когда выводили в туалет, заставляли кричать речёвки и петь гимн Украины. Кто отказывался, — били немилосердно.

— Вы, дураки, скрутите дули потихоньку и пойте, — шипела грозно Вера на сокамерников. — Какая разница, что вы поёте. Главное, что в головах у вас осталась Родина. Зато здоровье хоть какое-то сохраните.

Видела, как непокорных сталкивали в яму со змеями. А кто не хотел туда прыгать, — стреляли по ногам, и окровавленных всё равно сталкивали, а потом бросали туда зажжённые тряпки. Не покусают змеи, так сгорят живьем.

Над Верой, наверное, Бог ладошки держал. Или умела отвечать на допросе, или карма такая была. Трудно сейчас определить.

Наверное, попадались среди зверья нормальные парни. Не смогли выдержать не то что физически, — морально пыток и истязаний людей.

Забрали Веру со Стасом летом из дома, а только 7 октября, в концлагере, впервые разрешили послабление: можно было помыться. Это насторожило всех: не к добру это.

Но здесь была кормёжка. Могли принести хлеб и паштет, или ведро кулеша. Вера знала, что в соседней камере мужиков не кормят, а там и Стас со всеми голодает. Зная, что муж не ест, она тоже лишила себя этой возможности намеренно.

Как-то, разговорилась с охранником, и попросила передать свой бутерброд в соседнюю камеру.

— Кому?

— Мужу.

— Так вы тут семьёй?

— Так передашь?

— Давай тарелку.

А потом у них было целых двадцать минут на общение. Им даже мешки сняли, но наручники не трогали.

Всё было рискованно: стукачество у людей в крови живёт. Страшно было о чём-либо думать, чтобы кто-то не подслушал мысли. Тем более, камера была напичкана не только политическими заключенными. Здесь были и наркоманки. Вот где — грязь человеческая. Когда Вере на суде дали документ, что она судима по статье, она при первой возможности утопила его в туалете, о чём потом пожалела.

А потом был Харьков. И только тут потихоньку начали перешёптываться, что их готовят на обмен. Неужели так бывает? Неужели освободят?

Здесь было проще. Здесь, в тюрьме, можно было выходить на улицу. Всякий раз, попадая ночью во двор, Вера, глядя в небо, рассматривала звёзды и разговаривала с Богом. Даже полные атеисты после пыток начинали верить в Бога. Она благодарила Его за руки, укрывающие её от истязаний. Она просила здоровья мужу, который взял на себя все её деяния, рассказав, что это он её просил возить передачи ополченцам.

В очередной раз Вера, глядя в небо, сказала, что как только выйдет на свободу, первое, что сделает, — удочерит девочку. Бог поверил и отправил в Изюм на обмен.

Что-то не срослось. То ли не подобрали «обменный материал», то ли что-то произошло с договором, но всех отвезли назад. Здесь они попали в группировку «Днепр». И снова — наручники, снова мешки, холодный пол. Пристёгивали женщин к шведской стенке. Снова голод, потеря сознания.

Изюмские подвалы «щедро угощали» посетителей издевательствами. Второй раз вывозили на обмен и донецких, и луганских пленных. Но начался обстрел градами. Сутки пролежали в автобусе под обстрелом люди, не знающие, сколько им осталось жить. Потом выяснилось, что эти препятствия чинили с украинской стороны.

Сопровождал пленных батальон «Донбасс». Похоже, бомбёжка прекратилась, и можно двигаться вперёд. Только потом узнали, что их везли в Луганск. Это был первый за время войны обмен пленными. Всю дорогу, пока ехали, головы опускали к коленям так низко, что думалось, будто они вросли друг в друга, а солдаты шарили по салону и щёлкали над головами затворами, обзывая, унижая, и то и дело, раздаривая тумаки всем, кто хоть на пять сантиметров приподнимал голову от колен.

Выйдя из автобуса, Вера тут же взглядом нашла мужа. Она побоялась двинуться в его сторону. Опасность продолжала нависать над всеми, пока пленные не перешли в другой автобус. Так, был произведён обмен тринадцать на четырнадцать.

Привезли всех в Луганск в какую-то казарму, разместили временно на двухъярусных койках или нарах, выдали всем денежные пособия и временные паспорта.

Вере дали с паспортом справку о том, что она "с 12. 09. 2014 по 14.10.2014 была в плену у украинских агрессоров, и была обменяна согласно спискам пленных". Только сейчас она поняла, что после плена, с синим телом и опухшим лицом выглядит как минимум на шестьдесят лет. Но она знала как медик, что лицо заживает быстро, а с синим телом придется ещё долго жить. Но разве это сейчас главное? Главное — попасть в Донецк, к своим.

Обсудив со Стасом планы и реалии новой жизни, решили ехать в Донецк.

Одна мысль не даёт покоя Вере. Забрали её из дому, в чём стояла, как животное, но вернуться домой хочет в военной форме с гордо поднятой головой. Она верит, что победа будет за правдой, и терпеливо ждёт нового назначения. А Стас отправился воевать. Теперь его не надо было тянуть за собой. Ничего он не забыл и никогда не простит.

Дети живут с ними в Донецке. Младшего удалось перевезти сюда в последний день открытых дорог, а на следующий день поставили вооружённые таможни. Парень занимается спортом и художественной самодеятельностью. Но это уже будет другая история.