Мне тогда было пять. Ей, говорят, лет шесть или семь. Первый раз я увидел её, гуляя с бабушкой в парке.

   Мы пришли кататься на больших качелях. В нашем дворе качели были маленькие, да и те - сломанные, а в парке – большие. А ещё в парке была одна здоровая качеля – гигантские шаги. Одна на весь город.  Конечно, бабушка не каталась, катался я. Или играл в снежки с такими же пацанятами. Часа через два, когда искусственный мех шубы скатался в маленькие острые сосульки, которые, если их попробовать на вкус, противно скрипели на зубах, когда сам я взмок до майки, а валенки набухли от влаги, бабушка сказала: «Хватит!»

   Уходить не хотелось, но все силы были истрачены на «бесиловку» и сопротивление было бесполезно. Оба измотанные: я – тем, что совсем недавно дольше других держал корону «царя горы», она – переживаниями за моё драгоценное здоровье, мы медленно поднимались по парковой аллее к верхнему выходу. Там мы должны были выйти к автобусной остановке, дождаться автобуса нашего маршрута и вернуться домой.

   Увидел я её на верхней площадке парка. Бабушка даже не успела понять, что случилось, а я уже мчался изо всех сил, насколько это было возможно сделать пятилетнему карапузу, тщательно укутанному бабушкой к гулянию в январе месяце в городе Магадане.

   Вокруг неё были люди. Много. Особенно таких же мелких, как я. Но мне было не до них. Я подбежал к металлическому ограждению – дальше было нельзя, и буквально впечатался в него. Зачем здесь этот забор? Почему? Разве она могла мне что-нибудь сделать? К тому же она сидела в клетке. Точнее сказать, тогда она лежала. Лежала на боку, закинув голову чуть назад, и смотрела на меня. Я знал, что она смотрит на меня. А я смотрел на неё. И я понял, что она ждала меня. А я почему-то всё не шёл и не шёл. И именно поэтому глаза у неё были такими грустными.

   Я не мог ею налюбоваться. Вся белая и блестящая, как первый снег, который выпал ночью, а утром, когда ты идёшь в детский сад, он, переливаясь миллиардами кристалликов, старается ослепить тебя. И только грустные глаза и маленький упругий носик чёрными пятачками лежали на этом большом сугробе. Какой же я дурак, что раньше не пришёл к ней. Ведь она ждала! Мама уже давно говорила, что в наш парк привезли белую медведицу. Но я был глубоко равнодушен к этому известию. К тому времени я уже побывал два раза проездом в Москве, где меня каждый раз водили в зоопарк. Но белые медведи там совсем не были белыми. Они были какого-то неопределённого цвета с оттенками старого выцветшего на солнце фото, и, мучаясь от тридцатиградусной жары, пытались облегчить свою участь купанием в воде такого же неопределённого цвета.

   Я не заметил, как сзади подошла бабушка.

   - Ну что, насмотрелся? – спросила она. – Пошли.

   Но я намертво вцепился своими ручками в невысокую железную оградку и ни в какую не хотел уходить. Куда? Разве можно теперь куда-то уйти? Мы смотрели друг на друга и разговаривали. Она спрашивала, где я был раньше и почему так долго не приходил, ведь ей здесь так грустно и одиноко. А я просил простить меня и обещал приходить теперь каждый день. Обязательно-обязательно.

   Но наш разговор прервали. Какой-то дядька одним прыжком оказался по ту сторону ограды. Той самой, которая для меня, пятилетнего, была непреодолимым препятствием. Разве это справедливо?! Он вплотную подошёл к клетке:

   - Ну, Машка, здравствуй! - весело сказал он и полез за пазуху.

   Машка! Её звали Машка! Не знаю, почему, но мне показалось, что я и до этого знал её имя. Не Ленкой, не Танькой, а именно Маша было её имя...

Читать далее...