– Вера Ивановна, я сейчас поменяю и поделимся.

– Мне? Мне не надо. Это тебе, мне не нужно.

– Как? Вера Ивановна, вы что?

– Нет, сейчас не надо.

– Ну, Вера Ивановна, как это?

– Не надо, Серёжа.

– Ну, Вера Ивановна.

– Нет, мне хватает…

– Ну, Вера Ивановна, ну, Вера Ивановна, Вера Ивановна… – Тьфу ты, дура!

Неутомимая бабулька – мой напарник – Вера Ивановна. Горбунья механическая. Сморщенная вся, глазки подслеповатые. Шило! Моё ночное ржавое и неподкупное шило. И ведь какова? Перед тем как выехать, поднимаюсь в буфет, там колдунья эта над манускриптом склонилась, столетия пережевывает, и вдруг:

– А что, Серёж, много дали? Вот ведь, да? Не хотела же брать.

Отвечаю:

– Много!

И трясемся опять в цифру какую–то: 33, 81, 20 – всё одно. Вагончик наш качается. Зевает огнями проходящими. Под потолком фигня какая-то болтается, под ней, на «подносе» очередной Беломбр воняет. Реквизит в углу свален: ходули, маски всякие страшные в чемоданы упакованы, звенят по дороге, побрякивают. Трясемся себе в цифру какую-то.

А Екатеринбургский балет уже сегодня в Париж полетит. Не без моей помощи, надо сказать. И холёный старый хореограф, и его молодой коллега. Был там сегодня на вызове. Эх, Париж!

Какой там Париж? Дорога в Сокольники. Туннель в ночи. Распахнёшь глаза в амбразуру, в ветер, в ночь. Красиво и страшно. Ближний свет фар, впереди ни зги, мрак. Летим! Куда? Дух захватывает!

Из темноты на уровне лобового стекла железобетонная балка, как комета. Бац! Наш балаган в перья.

Медленно-медленно под расстроенную скрипочку в тёмное небо взлетают ходули, маски, простыни, подушки, Вера Ивановна, облеванный Беломбр и огромный старый барабан.

Какой барабан? Барабана-то нет. Наши рожи, реквизит, телега и правое наше искусство – есть, а огромного старого барабана нет. Жаль!..

Читать далее...