В ванне лежала большая рыба. Белорыбица. Википедия о такой пишет: «Достигает 100-120 см длины и 15 кг веса и более. Тело удлинённое, толстоватое. Брюхо белое».

Т. была не крупной, а очень крупной белорыбицей. Рост 158 см, вес – 87 кг. Сейчас она чуть-чуть приподнимала ноги из ванны, рассматривала свои бёдра и голени сквозь стекающую пену, и они ей нравились. От её глаз ускользали глубокие рытвинки целлюлита, возникшие от обильных трапез на ночь с майонезными салатами, красной рыбкой, жирной колбасой и многочасового ежевечернего просмотра телевизора в лежачем положении. Плотно наедаясь, она всегда ложилась вечером на диванчик в одежде, в которой ходила на работу, включала телевизор и через пару-тройку часов крепко засыпала. Муж проходил к Т. тихонько в комнату, укрывал её, выключал телевизор. 

Он перестал быть ей нужным очень давно, сразу, как только прописал в однокомнатную столичную квартирку. Они были женаты тогда не больше года. А прожили вместе двадцать лет. Квартиру ему от воинской  части, где он служил начфином, дали не сразу. Сначала они полгода пожили у его родителей, а потом полгода одни, вольготно, в самом центре города, в квартире его дяди, офицера, женившегося в третий раз, на молодой, и поселившегося в её квартире. Георгий Петрович племянника своего не особенно и жаловал, но уступил на просьбы его матери, своей старшей сестры – мол, пусть молодые поживут в своё удовольствие на всём готовом. Алла Петровна вечерами привозила «деткам» свежеприготовленный ужин, выставляла на стол кастрюльки и туесочки, а в следующий раз, доставляя новый ужин, забирала освободившуюся посуду.  

О таком рае Т. и мечтать не могла. В речке Пливка, возле которой прошло её детство, белорыбицы не водились. Такие появлялись только в столице. Т. ненавидела свой посёлок городского типа: железнодорожная станция была от него аж в 36 километрах, школа только одна (Т. была там «круглой» отличницей), рабочие места – в основном на овощесушильном заводе и на комбинате, производившем мясокостную муку. Т., её старший брат Геннадий и младшая сестра Алина жили с мамой в крошечном домишке, удобства были во дворе, а весной и осенью домишко стоял в воде и нужно было ходить по двору в резиновых сапогах. Их потом оставляли у калитки. По двору Т. несла в руке кроссовки или туфли, в которых ходила в школу и в поселковый клуб, а за питьевой водой на водокачку ходила прямо в сапогах – не до этикетов. Выпившим трактористам и рабочим завода и комбината она позволяла порой целовать себя на дискотеке – за это они, женихаясь, дарили ей конфеты, игрушки, аудиокассеты, а один односельчанин даже колечко серебряное подарил, говорил, от бабушки ему осталось. Целоваться ей вообще ни с кем не нравилось, противно было, но подарков хотелось.

Название её посёлка было невыносимо постыдное (он нашёл своё местечко у речки Пливки, как бы примыкал к ней, и назывался Сопливки), и Т., если спрашивали о месте рождения, всегда гордо называла не посёлок, а область, к которой он относился.

Выстраданные деревенские «круглые» пятёрки оказались совсем не такими, которые помогли бы поступить в столичный вуз. Но покорпев на подготовительных курсах (знания она брала не умом –  здесь пригождались усидчивость, упрямство, однолинейность, концентрация на одном, заветном), она всё же стала студенткой медицинского. Мать на радостях не уставала передавать ей компоты, сало, пуховые платки и варежки, а Т. хотелось столичного жилья, обеспеченного мужа и, главное, ни за что не возвращаться больше в Сопливки. 

Мать, коренастая, с широким обветренным крестьянским лицом, хотя и работала в своём посёлке фельдшером, но похожа была скорее на санитарку или даже доярку. В студенческое общежитие Т. просила её не приезжать: стыдилась. Отец-то у Т. утонул, когда она была трёхлетней, брату было тогда пять, а сестре меньше года. Отца она в душе недолюбливала. Как можно было так неосмотрительно вести себя на воде? Оставил мал мала меньше…

В разговорах с подружками Т. любила придумывать свою другую жизнь. Сочиняла так, что сама потом не помнила, что рассказала. Спасал молчаливый характер: выдумывала только тогда, когда прямо спрашивали. Дружила с домашней девочкой Асей, которая встречалась с сыном генерала, и завидовала ей чёрной завистью, а в лицо заискивала. На Новый 1984 год Т. упросила Асю взять её с собой – отмечать праздник и заодно познакомить с приличным молодым офицером.  

Так, в роскошной квартире генерала – с паркетом, гобеленами и напольными вазами – они с будущим мужем, Вадимом Ореховским, и познакомились. На восемь лет её старше, он, в то время старший лейтенант, и не подозревал, что в белобрысой девчушке с режущим ухо писклявым детским голоском живёт холодный менеджер. Тогда, на заре первой перестройки, правда, и слова такого не знали. А отгадать в ней ещё и виртуозную лгунью он, человек мягкий и порядочный, смог только через двадцать, нет, пожалуй, через двадцать пять лет после знакомства.

Т. умела создать себе личико – нарисовать на безбровом лице бровки, накрасить густой чёрной дешёвой советской тушью белёсые ресницы. Глаза у неё были большие, голубые, губы крупные, припухлые. Общую картину при макияже портил чересчур курносый, очень маленький нос. Да вовсе и не портил… Самой себе она нравилась вся. Муж пару раз удивился вслух, как она меняется, снимая косметику. Она смекнула. Пока не прописал в квартиру, и не умывалась при нём. Знала, что сквозь чёрные ресницы её взгляд убедительнее.

Вещи у Т. до замужества были плохонькие: дешёвенькая куртка, холщовая сумка. Вадим жалел её, каждую неделю водил на рынок: покупали всё, что душа её желала. А душа желала дорогих импортных вещей.

В Сопливки ездила с торжеством. После покупки фирменных джинсов – особенно. Обводила взглядом несчастных одноклассниц, оставшихся там жить. Бедняжки! Горожанкой Т. стала очень быстро.

Читать далее