Кенотаф на площади Победы

I

Я видел Гераклита – он спал на земле, он спал

обняв рукой автомат, бряцающий, как кимвал,

Я видел Гераклита – он спал на земле, ничей,

и ползал снег по нему, наподобие белых вшей,

и мирная жизнь приходила к нему во сне;

война лежит в основе всего, но только не на войне.

Корни в земле пускающий, как женьшень,

Гераклит говорит, что сердце моё мишень,

Гераклит говорит, что сердце моё лишь цель…

для бессмертной любви, и оно превратится в цвель,

в дым, бетонный пролёт, ржавый чугунный прикид,

в мост и звезду над ним,

которая говорит.

II

В краматории, в крематории

на пригорках горят цикории,

словно венчик природного газа,

голубого русского глаза.

В краматории, в крематории

на дорогах потеки крови и

вылезают из-под руки

бледно-розовые кишки,

и клюет некормленый петел

человеческий жирный пепел,

это, мамочка, ничего,

это братское торжество,

что заходит над детским садом,

самолетик, смазанный салом,

и глаза с голубым оскалом

эуропэйские у него.

III

Молодому летчику нынче снится,

как он нижним фронтом бросает ФАБы,

в воздухе летят, запрокинув лица,

дети нарисованные и бабы.

Вот еще одна голова взлетела,

поглядела глазом пустым в кабину,

«Что же ты наделал, – прошелестела, –

как же не узнал ты родного сына?

Спрятался я, папа, в кусты картопли,

потому что я маленький и глупый,

мама надо мной испускает вопли,

видишь, как у мамы дергаются губы?

Но зато теперь не пойду я в школу,

поднимусь по лесенке в свет кромешный,

помни своего сыночка Миколу,

приноси мне камешки и черешни».

Летчик спит и свет ползет к изголовью,

аки тать, и нет никого,

в небесах, объятых огнём и кровью,

лесенка стоит для него.

IV

В гору поднимается душа без изъяна,

перед нею Петр в чинах эцилопа,

«Я жена взрывателя, – говорит мембрана, –

в бежецком котле за пучком укропа

варятся мои промокшие берцы,

желтая мабута, покрытая солью,

будь так добр, апостол, подай мне смерти,

я свои грехи искупила кровью,

что же ты глядишь на меня, улыбаясь,

где моя желанная смерть вторая?»

Петр, гремя ключами от гравицапы,

рукавом космического хитона

отирает лицо от кровавого крапа

чуть живой души, из ларингофона

сквозь помехи доносится голос Бога:

«Всё в порядке, Камень, не медли, трогай».

V

«Солдат удачи и Ко» начинает сезон продаж

внутренних органов – печень, кишки, купаж

из костей и нервов – хотите невров?

Мальчика на запчасти? – Все равно он теперь ничей.

Мистер Шмайден торгует мышцами палачей,

вагинами малолеток... Надоело жить по старинке? –

купи себе новые лёгкие и учись играть на волынке.

Покупайте оптом, дешевле, почти что даром –

мы теперь всегда с ликвидным товаром!..

Они сыграют ему "Янки Дудль" напоследок,

они приспустят флаг над лужайкой желтого дома,

звук на миг зависнет над стайкой рабов и деток,

над могилой папочки-дуролома,

важный пастор скажет – не время пустых речей,

разбирайте беднягу Шмайдена – он ничей...

Яблоки в саду на земле, полумрак, холод,

нас несет в неизвестность, нас окружает бедность,

и не важно какой это год и какой город,

ибо ты излучаешь свет и моя нежность

спрятана глубоко в тебе,

спрятана глубоко в тебе,

как янтарь в кембрийской сосне,

как бабочка в тишине,

как солдат, летящий во тьме

в пылающем геликоптере.

VI

Вертолёты – души убитых танков,

чьи глаза забиты кровью и глиной, –

словно чуя свой же мертвецкий запах,

долго кружат над сонной лощиной,

ничего не видя на экранах прицелов,

что случилось толком не понимая,

огненное небо на новое тело,

как бушлат прожаренный, примеряя,

а потом уходят в сторону света,

и мне улыбаются их пилоты.

Жаль я не узнаю, зачем всё это,

кем потом становятся вертолёты.

VII

В поле дует суховей.

Выйдешь с древния иконы

Богородице своей

бить о дождике поклоны.

Вот такие наши дни,

вот такое наше лето,

снова человек войны

обернулся вспышкой света,

снова человек труда,

чтоб мы жили как в европах,

не вернется никогда

из оплывшего окопа,

из размытого весной,

точно горькими слезами,

ну давай, пойдем со мной

в гости к украинской маме,

ничего не скажем ей,

ткнувшись в старые колени, –

матери своих детей

ищут по долине тени,

только те в ответ молчат,

кто на русском, кто на мове,

изувеченные, спят

в чёрных лужах общей крови.

VIII

Злонамеренных мёртвых прошу подавать свой голос

на листочках без подписи,

тех, кто погиб в Афгане

или Чечне – на бурых, залитых кровью,

малолеток, сгоревших на киче,

прошу прилагать уголь,

старый полкан Хоттабыч,

спаливший детей бензином, и ты,

свинорылый кум Маргарин,

в твоих глазах, голубых, как медбатская грелка,

однажды мелькнула жалость, ну вот,

приложи один глаз вместо вотивной таблички,

он пойдет за двоих, ты всегда был пьян, а ещё,

кто там стоит в отдалении, тихо воя?

Девочка кладет голову на плечо

тощей старухе, зачем они снова плачут?

Нет, это всё ни к чему, мирняк расстрелянный – мимо,

им нельзя давать голос, их слишком много,

они должны быть в раю... Итак, у меня вопрос:

остаёмся мы здесь, товарищи, или

ищем себе новые воплощенья

и приносим в мир еще более благочестья?

Ад готов нас принять, но у меня в руке

пара носков шерстяных, их связала мне бабка,

слепая как крот, наощупь, теперь это что-то,

вроде монгольской пайзцы, пропуск на путь обратный,

в мир, где цветёт черемуха и на болоте

вереск дрожит и так тихо, что слышно,

как ворон, крылом рассекающий воздух,

летит, летит, летит... но о чём это я, голосуйте

или за новую жизнь, или за ту, что привычна,

с жаром, котлами и прочими ништяками.

IX

Вата переходит в дым,

в дым над белой хатой,

улыбаются живым

дети и солдаты.

Как инверсионный след,

как в груди осколок,

вата переходит в свет,

переходит в холод.

Улетает налегке,

дарит нам прощенье,

лишь у девочки в руке

красное печенье.

2014-2016

***

Говорит Ихтамнету Аменхотеп,

солнце мёртвых – сумрачный Эхнатон:

«Я ведь тоже не очень-то сеял хлеб,

потому что в насилие был влюблён.

Ты хотел увидеть богов войны,

с ними пить божественный спирт взахлёб,

ну пойдем, я пришел за тобой из тьмы,

там тебя дожидается твой укроп».

Под клеенкой чёрною Ихтамнет

отвечает, шкрабая языком:

"Я любил без памяти белый свет,

ты позволь остаться здесь мотыльком,

ты позволь хоть улиткой вползти на склон,

я совсем не мёртвый, наоборот,

прикажи служителям, Эхнатон,

пусть вывозят меня головой вперёд».

«Я и есть служитель твой, Ихтамнет» –

отвечает с усмешкою Эхнатон,

и схватив рукою чёрный пакет,

из закрытого морга выходит вон.

2017

***

Сорок лет войны пузырится пена,

деда учит внука стрелять с колена,

поднимает винтовку и бьёт, прицелясь,

пуля попадает солдату в челюсть,

и он корчится в луже на чернозёме.

Городской телефон оживает в доме:

«Здравствуйте, с вами говорит Моторола,

президент наш выходит ещё на татами?

Жаль я не могу подняться из гроба,

сорок лет лежу в этой яме с цветами,

знать бы, что да как у вас получилось!»

Дед кладет на рычаг горячую трубку:

«Это было взаправду или приснилось?» –

говорит стоящему рядом внуку.

Над донецкой степью пылают звёзды,

дед и внук ползут в грязи по нейтралке,

и над ними, с воем врезаясь в воздух,

всё летят в обе стороны катафалки.

2016

Иллюстрация: Анатолий Слепышев. "Распятие", 1985 г.