ЛИРИКО-ЮМОРИСТИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ

Телефонный троллейбус

В четырех-пяти-летнем возрасте мы с дедом играли в увлекательнейшую игру – в «троллейбус» по телефону. Я был водителем троллейбуса, а дед – несчастным пассажиром.

Несчастным – потому, что водитель был садистом (как и положено большинству водителей троллейбусов уже заканчивающихся советских времен). Садистом и хамом. Дожидался бегущего со всех ног пассажира и… закрывал двери перед самым его носом, ехидно улыбаясь в зеркало. Зажимал дверями пассажирские руки-ноги-сумки. Орал через динамик чуть ли не матом. Нарочно вез «как дрова». Окатывал остановки брызгами из лужи. И так далее.

Особенно доставалось – естественно, деду.

А дед все это терпел. И подыгрывал.

Подробностей «графика поездок» я, конечно, не помню, но родители говорили, что мы «катались» на протяжении довольно долгого времени – лет полутора, не меньше. И при каждом «созвоне», а это – дважды-трижды в неделю. Часами! Видимо, ему это тоже нравилось. Наверно, он меня очень любил.

Звонок.

– Привет, водитель!

– Привет, дедушка!

– Ну, что? Поехали?

– Да-да-да! Поехали! Поехали!

– Ну… Я, вот, бегу к остановке… О!.. Троллейбус, как раз, стоит… Может, успею… Эх, сумка тяжелая…

– Тааак… Пассажиры! Поживее! Поживее на посадке! Не толпимся в дверях, как стадо баранов! Проходим, проходим по салону! Все! Осторожно, двери…

– Ой!.. Потеснитесь, пожалуйста… Хоть на полчеловечка…

– Так! Старый хрыч на задней площадке! Да-да, ты, с сумкой! Я же сказал – двери закрываются! Куда прешь?!

Под давлением моего авторитетного «базара» свисающий наружу дед вынужден сдаться, и пытается спуститься обратно на тротуар.

Но полностью этого сделать не успевает: едва его правый ботинок касается земли, двери закрываются, и левый оказывается намертво ими зажат.

– Хватаемся за поручни, троллейбус отправлен! Компостируем талоны! Не зайцуем! Следующая – «Планетарий»! – говорю я и начинаю движение – Жжжж…

Дед скачет за троллейбусом.

– Дедушка? Скажи, как ты там скачешь?

– Ой, скачу… Скачу… На одной ноге… Сумка тяжелая… Ой, чуть не упал… Стучу кулаком в дверь… «Водитель, остановите» – кричу!… Но он не слышит…

А что, у меня же график, или где?

Маму эти «поездки» всегда умиляли. Она и сейчас это подтверждает, и я сам помню ее лицо, улыбающееся из кухни.

А вот папа «поездок» не одобрял. Нет, он их не запрещал, даже иногда смеялся: «Что, деду опять повезло?» Но я много раз слышал, как он шептал маме: «Слушай, кого же мы растим? Садиста какого-то… Вот мы сейчас улыбаемся, а вырастет…» И деду на каких-то всесемейных посиделках мягко намекал: «Мне кажется, этот ваш с ним «троллейбус» нужно плавненько так свести на нет…»

А потом наша семья (мама, папа и я) переехала в другой город. Да еще и в другой республике СССР. Соответственно, телефонно-троллейбусный «проезд» сильно подорожал.

Нет, мы, конечно, еще несколько раз «покатались»… Но в итоге, дед «стал ходить пешком», а я «бросил работу водителя».

И телефонный троллейбус уехал в Вечность. Так и не дав мне вырасти садистом.

Мощчь лещча

Мою первую учительницу звали Лидия Константиновна. А может быть, и сейчас еще зовут, не знаю. С тех пор, как в начале четвертого класса меня перевели в школу поближе к дому, я больше никогда ее не видел. И ничего не слышал о ней.

Прошло уже достаточно времени, чтобы забыть ее лицо, но одно связанное с ней веселое воспоминание стираться пока не хочет. И стоит мне услышать слова «первая учительница», – я непроизвольно улыбаюсь.

Как и положено первым учительницам, Лидия Константиновна единолично учила наш класс всем без исключения предметам на протяжении первых трех лет. Хотя, нет, – музыка... Музыку, а точнее – пение, вела кошмар «потерянного поколения, по ушам которого прошлось стадо медведей» – бывшая (но, как она говорила, – навсегдашняя) виолончелистка оперного театра Эсфирь Борисовна. А так, все остальное – вела Лидия Константиновна. Математика, чтение, письмо, логика, природоведение, рисование, труд и даже физра...

И все бы ничего (да, собственно, все и было ничего)... Но моя первая учительница родилась в Белоруссии (она сама говорила), и поэтому некоторые русские слова произносила немного необычно. А именно: слова со СцвистяШЧе ШчипяШЧими.

Сейчас-то я знаю, что существует такая штука, как «акцент». А вот раньше имели место некоторые недоразумения. Где-то в середине второго класса. На уроках письма. Когда словарные диктанты после «ово» и «оро» стали свистяще-шипящими.

…

— Пишчем дальшче. Лещчь... Мощчь... Так, а ты почему не пишчешчь?

— Я... Я уже. Написал.

— Что ты написал?!

— Всё... Мощчь, вещчь, речь, течь, ночь, Керчь, картечь, трещчина и сцмерчь.

— Тааак... Ну-ка, дай-ка сцюда... Ты смотри, снова — то же самое!...

…

К слову сказать, Лидия Константиновна любила диктовать один и тот же набор слов на протяжении двух недель. И может быть, будет нескромно, но, по-моему, только я один замечал этот замечательный факт. И уже на третий день писал весь диктант (примерно слов тридцать) по памяти. Ну, и, досрочно закончив, складывал руки. Чем, естественно, не раз привлекал к себе повышенное внимание. Хотя, что там говорить, это было приятно.

Но вот с «лещчом» и «мощчью» мой находчивый мозг не мог справиться долго. С неделю, наверно, не меньше. И сколько всю эту неделю ни подчеркивала мне Лидия Константиновна каждое слово красным (могла бы, вообще-то, подчеркивать только проблемные фрагменты), сколько ни качала головой, вздыхая: «Такой был хорошчий мальчик... И нна тебе. Приехали. Не стыдно?», — я никак не мог понять: что же именно ей так не нравится? Может быть, нужен еще один мягкий знак? «Лещьчь», что ли?

С каждым днем я вслушивался все тщательнее, максимально пристально проверяя каждое досрочно написанное слово, но – нет, как говорится, «со слов записано верно». А весь диктант снова подчеркивался красным...

В чем же дело? Загадка.

Глупо, конечно, но эта загадка настолько меня удивляла и обескураживала, что мысль «свериться с соседями» даже не приходила в голову. А спросить Лидию Константиновну прямо было, как бы, страшновато... Родители? Считая меня уже достаточно самостоятельным, они заглядывали в мои «дела» только по выходным (да и то не всегда). Чаще – необходимости не было, – я учился хорошо и без лишних вопросов. А почему я сам не спрашивал у них совета? Я не помню.

В общем, день за днем вопрос никак не решался, все «лещчи» и «мощчи» стабильно подчеркивались, и я решил, что: хэх, наверно, это – в отместку за досрочность. Надо было не высовываться.

И вот, наконец, Лидия Константиновна не выдержала, отвела нас с мамой (которая пришла меня забирать) в сторонку и сказала:

– Знаеце, у насц есць небольшчая проблема. Кое-кто сцлишчком много сцебе поздзволяет. Досцтань-ка, дружочек, писцьмо. Досцтань-ка, досцтань-ка. Вы предсцтавляеце, – прямо в тетрадзи. Прямо в тетрадзи! И прятал от мамы, небойсць. А-я-яй...».

У мамы поднялись брови.

А у меня отвисла челюсть. От невозможности осмыслить фразу «Прямо в тетради!». Прямо в тетради... Что прямо в тетради? Прямо в тетради... А где же еще?...

Я достал письмо. Мама зашуршала.

И словно отвечая на мой немой вопрос, Лидия Константиновна сказала: «Драздзнишсця... Не ожидала от цебя...».

В ту же секунду мама, не в силах сдержаться, резко отвернулась и зажала рот рукой.

А моя челюсть упала на пол.

— Вы находзице это сцмешчным?

— Простите... Прос... (мама сделала титаническое усилие, чтобы подавить смех) Простите... Лидия Константиновна... (мама посмотрела на меня и все поняла) Лидия Константиновна... Ну что вы... (мама отодвинула меня рукой подальше и что-то тихо заговорила учительнице) Лидия Константиновна, дорогая... Он вовсе не...

Я был в шоке. И не стал даже пытаться подслушать.

В результате недолгих переговоров Лидия Константиновна укоризненно погрозила мне пальцем. Но улыбнулась.

И в несколько последующих дней подчеркнуто повторяла некоторые слова  «для особо одаренных». Подчеркнуто безакцентно.

Мне было немного стыдно. И на всякий случай я открыл для себя внимательное чтение учебника. А для пущей страховки – еще и на тему вперед.

П.С. А через несколько лет я столкнулся с темой «письменного передразнивания учителя» опять.

Проверяя уроки младшего братца. Опознавшего красное слово «Плохо» под диктантом не как оценку, а как... образец. И написавшего несколько аккуратных строчек:

Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо Плохо

Жест неуверенности

Почесывание затылка. Почесывание макушки. Почесывание над ухом. Это было где-то классе в четвертом.

…

– Знаешь, эти твои почесывания... Это, как бы, — жест неуверенности. Не надо так делать. Не надо другим показывать свою неуверенность...

– Да, мам, у меня просто зачесалось.

…

– Слушай, тебя в школе никто не обижает?

– Да нет...

– С друзьями все в порядке?

– Мам? Что такое?!

– Ну... Просто... Жест неуверенности... Я смотрю, он закрепился. Он бросается в глаза.

–Мам, а ты сама никогда не чешешь затылок? Или только тайком?

…

Чем чаще мама указывала мне на жест неуверенности, тем сильнее меня это злило. Я, конечно, не был суперуверенным человеком. Но и природу своего почесывания осознавал совсем иначе. Вовсе не как нервное «некуда деть руки» (для этого есть барабанение пальцами). Просто у меня зачесалось, – я почесал. И все, вопрос закрыт. Что в этом такого?! Это же – не ковыряние в носу (имеется в виду публичное ковыряние), в самом-то деле.

Но «жест неуверенности», хоть ты стреляй, приживался все активнее. И все активнее меня злил. Пока я, наконец, не придумал способ защиты. Когда мне хотелось почесаться, я стал предварительно шутить: «Внимание, сейчас будет жест неуверенности!» Этот способ замечательно срабатывал и обеспечил мне недельку-другую спокойной жизни.

А потом я сходил в парикмахерскую.

…

— Зайчик, знаешь что. Придешь домой, попроси маму вымыть тебе волосы дустовым мылом.

— Каким-каким?

— Дустовым.

— А зачем?

— Ну... Она тебе сама расскажет.

…

Пришел домой. Дустовым надо, говорю. Мама в ужасе бросилась к моей голове. Смеялась и плакала одновременно.

А потом: керосин, керосин, керосин, керосин, керосин (с тех пор обожаю его запах)... И, само собой, неделя свободы!

И жест неуверенности исчез. А парикмахерше пришлось отнести дипломатический веник.

Бензин и самогон

Давным-давно, классе в пятом-шестом, у меня был друг Олег. Мой школьный маршрут лежал через его двор, и поэтому мы часто ходили в школу вместе. Или я заходил за ним, или он уже ждал меня у подъезда. И вот однажды, на обратном пути, Олег открыл мне страшный секрет: "Мой папа сделал самогон..." И позвал на него посмотреть. Это была 3-х литровая банка с мутной жёлто-зелёной жидкостью и какими-то листьями и семенами на дне. Если открыть крышку, то жидкость пахла так, что слезились глаза. Пахла резко, но не противно. И таинственно… Я не знал: что такое самогон. Олег - тоже. Но он уверенно предполагал, что самогон – это что-то для праздника.

Весь следующий день, и по дороге в школу, и в самой школе, и на пути обратно мы пытались восстановить рецепт на основе внешнего вида. Ведь было жутко интересно узнать: что же это такое и какое оно? Но так как трогать отцовский самогон, само собой, даже и в головы не приходило, было решено самостоятельно изготовить две копии (Олега и мою). Цвет – мог дать чай... Листья на дне – похожи на лавровые... Семена – это, скорее всего, перец, горчица и семки... Стопудово – сахар и соль... И так далее. Я шёл домой, мысленно добавляя новые ингредиенты. И мне всё сильнее хотелось изготовить что-нибудь более масштабное, чем какой-то там самогон. Что-то менее узконаправленное и более легальное.

Тогда я жил в частном секторе. И по нашей улице гонял на мотоцикле крутой парень Лёха. Одиночка такой, ни с кем особо не тусовался. Он мне очень нравился, и я мечтал с ним задружить. Но не знал – как. Он был старше меня на пару лет, у него был мотоцикл. И на меня – велосипедиста – он смотрел свысока.

И вот я иду в мыслях о самогоне, а тут – Лёха. Но не дымит и пылит, а просто катит мотоцикл. А соседка ему через забор:

- Шо? Поломался?

А он ей:

- Бензин кончился...

БЕНЗИН!!! – осенило меня! Какой там самогон?! Я приготовлю бензин!!! Много бензина! И подарю Лёхе. И мы задружим.

Я прилетел домой на крыльях мечты. И полчасика пожил обычной жизнью, чтобы не вызывать подозрений. А когда мама пошла в магазин, а братец возиться в песочницу, рождение бензина началось. Я выбрал в подвале 3-х литровую банку, вскипятил чайник, добавил все ингредиенты, которые должны были стать самогонными, закрыл крышкой, укутал в тряпку (и маскировка, и банка-то горячая!) и спрятал в укромном месте за угольным сараем, присыпав листьями. Потом вернулся и добавил немного маминого шампуня. Потом – немного папиного одеколона. Потом – зубной пасты. А перед самым сном – несколько блестящих кристалликов угля. Это будет самый лучший бензин! Такой, на котором можно ездить целый год! Турбобензин! Олег, конечно, бензином заинтересовался, даже очень. Но решил продолжить с самогоном.

Самогон и бензин зрели. Их выращивать было очень интересно. Таинственно и захватывающе.

– Чувствую, у меня уже почти готово. Ещё добавлю сегодня корицу, пару дней постоит, и всё.

– Да, да, мне тоже нужно ровно два с половиной дня. Чтобы октановое число стало побольше.

Я врал на бензиновую тему, Олег на самогонную. Близился день испытаний. Дегустации и поджигания. Он должен был наступить послезавтра.

Но завтра я увидел Лёху. Он остановился у нашего забора и выключил мотор. И стал грызть яблоко. А я, как раз, кормил собаку и его увидел. А он покосился на меня. Сейчас! Удачный момент! И я помчался за бензином. Откопал, размотал тряпку, схватил, побежал обратно и уже у самых ворот… споткнулся! Банка разбилась и бензин растёкся по дорожке. Подошла собака, понюхала, лизнула, фыркнула и ушла в будку.

Как это было ужасно!!! Я посмотрел на Лёху через забор и заревел. Прощай, Лёха... Не ездить тебе на турбобензине... А на следующий день Олег сообщил свою мрачную новость. Отец нашёл его самогон, попробовал и вылил в унитаз.

Вот такие две химические неудачи. Но с Лёхой я, всё равно, задружил. Когда ехал в магазин на велосипеде и врезался в него на перекрёстке…

Как я полюбил животных

Как называются внутренние органы (такие вкусные внутренние органы) курицы: печень там, сердце, легкие и т.п.? Потрох?

Ха-ха, неправильно! Разности!

Как сейчас вижу. Вечер. Отец делает курице вскрытие. Я раскрашиваю фломастером карточки с «ЖИ» и «ШИ». Кухню освещает алый закат, но свет еще не горит.

Я спрашиваю: «Пап, а это – что такое?», указывая на внутренности.

А он отвечает: «Это, дружище, – разные разности».

Название «разности» оказалось очень удачным. Оно было емким (одинаково обозначая самые разные разности). И стабильно очень забавным для мамы и бабушки (они всегда смеялись, приглашая меня к супу с разностями).

Но речь сейчас не об этом. А о том, как именно я полюбил животных.

В принципе, судя по родительским и собственным воспоминаниям, я был лоялен к фауне с тех самых пор, как научился отличать ее от флоры. Но однажды, где-то в первом или во втором классе, лояльность возвелась в квадрат.

А дело было так.

В нашем дворе жил-да-был карликовый пинчер по кличке Антошка. И я его ненавидел всеми фибрами своей души. У него был такой мерзкий голос – внутри все переворачивалось!

Это теперь только я понимаю, что ненавидеть надо было не само животное (которое никак не виновато в том, что его назвали «моим» именем), а хозяйку, но тогда я ненавидел именно пинчера. Ненавидел и при возможности старался «зарядить» ему палкой, каштаном или просто камнем.

Отец видел это, наблюдая за моей прогулкой с балкона, и дома сообщал, что животных обижать не стоит. Да и хозяйка пинчера не раз заходила «в гости».

Но моя ненависть к Антошке была очень сильна.

И вот, в один из вечеров я возвращаюсь домой, довольный плодотворно выполненной прогулочной программой: с Максом в футбол поиграл, у Федора Сергеича посидеть в «Запорожце» выпросил, по гаражам полазил, девятое каштановое дерево покорил, помог какой-то бабуле собрать рассыпавшиеся яблоки (за что одно из них получил в награду), Антошке классно «зарядил» промеж глаз.

Открываю сам ключами дверь. Сразу же слышу голос отца из кухни: «Дружище, зайди-ка». Захожу. Отец вскрывает очередную курицу. Выковыривает разности. И говорит: «Дружище, я в последний раз предупреждаю, будешь обижать животных – отрублю руку». И покачивает окровавленным ножом, словно во много раз удлинившимся указательным пальцем.

Страшно мне не стало ни капельки – что-то во мне твердо знало: обещанная ампутация не состоится. Но вот нож…

Его окровавленное лезвие с фрагментами разностей, которые папа сосредоточенно продолжил выковыривать, оно – да, впечатлило неприятно.

Нет, нет, разности я тогда не разлюбил – они были (и остаются) слишком вкусны. И никакая ножефобия у меня тоже не развилась. Но что-то, все-таки, изменилось. Что-то переключилось.

Несколько дней мы с Антошкой не встречались. А когда неожиданно встретились, он… вдруг подбежал ко мне и полизал мою лодыжку. А я… почесал ему за ушком. И чуть позже с удивлением заметил, что ни его надтреснутый лаевизг, ни частое-частое цокание когтей по асфальту (раньше сравнимое с трением железа о стекло) мне уже так не противны.

Именно в тот период своей жизни я ощутил неподдельный интерес к животным. Как они живут? Что они едят? Зачем они делают вот так и вот так? Почему у муравья шесть ножек, а у паука – восемь? Почему птица ест камни? Неужели ей вкусно?

Но помимо интереса к животным, проснулось еще и какое-то теплое сострадательное чувство. И в нашу с Максом прогулочную программу даже вошло новое развлечение – похороны трупов (естественно, с вывалившимися разностями) сбитых машинами котов и собак (хотя, надо признаться, Макс был от него совсем не в неистовом восторге).

В общем, вот так я полюбил животных. Причем, до такой степени, что даже закончил биофак.

Антисмертин

Я закончил биофак. Я – дипломированный биолог-зоолог.

После университета я работал на самых разных работах: и веб-мастером, и контент-менеджером, и менеджером по рекламе, и менеджером по сбыту, и старшим менеджером по сбыту, и продавцом-консультантом, и водителем, и копирайтером, и рерайтером, и редактором, и дизайнером, и аниматором.

Но я никогда не работал биологом-зоологом. И, честно сказать, даже и не собирался.

– А почему тогда пошёл туда учиться? Наверно, больше некуда было, никуда больше не брали?

– Это может показаться... Но... Папа очень просил меня найти лекарство против смерти. АнтисмертИн. И я пошёл его искать. Учиться его находить.

Он говорил, что я – умный, и что я обязательно найду. И мама вторила, что я – очень умный, что я сделаю великое открытие, и что у меня ещё до окончания учёбы будет очень много денег. И что я буду жить в Америке.

И я пошёл учиться открывать антисмертин.

Учиться на биофаке мне было интересно. Особенно поначалу. Вокруг всё такое научное. Люди в белых халатах. Учёные. Здесь делаются открытия. Здесь ставятся эксперименты. Здесь рождается новое. И я к этому тоже как-то причастен!

Но спустя год я стал с ужасом подозревать здешнюю науку в виртуальности. Я изучал смерть по всем доступным книгам, у меня были идеи экспериментов (как в фильме «Реаниматор»), но это никак и никуда здесь не вписывалось.

На факультете было пять кафедр: физиологии человека и животных (физчиж), физиологии растений (физраст), зоологии, ботаники и биофизики. Но ни на одной из них не проводилось никаких революционных экспериментов и не делалось никаких великих открытий.

На первом этаже (физчиж) зачем-то греют крыс двумя видами грелок, а потом меряют им температуру.

На втором (физраст) – единственная хоть какая-то практичность – выращивают какие-то грибы (но я так и не узнал, какие).

На третьем (зоология) – самый большой ассортимент: измеряют клещей, считают птиц, смотрят в микроскоп на неких таинственных микроспоридий и что-то  там ещё.

Четвёртый – там деканат, а на пятом (ботаника) – по-моему, ничего научного не делают.

И, наконец, на шестом (биофизика) – отрезают тритонам лапку, подкладывают им в аквариумы большие магниты и наблюдают, произойдёт ли регенерация.

Всё.

Всё какое-то ненастоящее. Ну, может быть, почти всё – о грибах не знаю. И невозможно ответить на вопрос: А зачем всё это? Каков практический смысл? Зачем греть крыс? Зачем измерять клещей? Зачем считать птиц? Что даст изучение таинственных микроспоридий? Каков смысл в мучениях тритонов?

Учёные люди делают определенный вид работы. Ничего не изобретают. Перекомпилируют информацию из книг и журналов (причём, довольно уже старых книг и не самых свежих журналов). Все научные данные можно сочинить. И бездоказательно представить на асмысленной псевдоконференции.

И один из самых ужасных ужасов состоял в том, что мне нужно было стать частью этого виртуального болота. Так как, на третьем курсе начинается специализация. Мои попытки заинтересовать разных учёных преподов антисмертином провалились, самостоятельно заниматься смертью – нельзя, и я должен был выбрать что-то из виртуальных крыс-грибов-клещей-микроспоридий.

Я попробовал греть крыс, но мне это не понравилось. Это было отвратительно. Крысы жарились под рефлектором, а мне нужно было мерить им температуру до этого и после. А как крысе измерить температуру? Ректально. Я брал крысу за хвост, ждал, пока она устанет трепыхаться, окунал стержень датчика в вазелин и измерял. И заносил результаты на «дискэту». Однако, через несколько дней до меня дошло, что значения температуры можно просто сочинять от фонаря, совсем не прикасаясь к животным. Ведь за мной никто не следил. И я сочинял. И «успевал» всё больше. И был молодцом. Но это было глупо и скучно. К тому же, мне очень не нравился препод, главный по крысам.

В конце концов, я выбрал «изучение» таинственных микроспоридий. Хотя, наверно, я просто выбрал самого адекватного руководителя. Который понимал виртуальность всего окружающего и себя в нём, и не отрицал этого. А ещё мне понравились (чисто эстетически) сами микроспоридии. Это такие крошечные животные-паразиты насекомых, которые вводят своего зародыша в клетку жертвы очень необычным аппаратом – чем-то вроде стреляющего шприца, выворачивающегося наружу, как палец перчатки. Меня очень заинтересовало их необычное внутреннее устройство.

И я стал микроспоридиологом. Перекомпилирующим информацию из книг и журналов (причём, довольно уже старых книг и не самых свежих журналов). Иногда сидящим на кафедре с микроскопом, считающим количество микроспоридий в препаратах многолетней давности и записывающим результаты в лабораторный журнал. И, разумеется, эти результаты сочиняющим. Их никто не проверял. И они никому не были нужны.

И диплом. Я сочинил его от начала до конца. От первой до последней буквы.

Ещё в школе я прочитал в журнале «Наука и жизнь» статью о клеточной «электросварке». О том, что если через две соприкасающиеся клетки пропустить короткий, но мощный разряд, то место их соприкосновения пробьётся, и клетки сольются в одну. А если клетки – разные, то может получиться определённой степени живучести гибрид, сочетающий в себе свойства обоих «предков». И, например, если один «предок» – быстро размножается, а второй – производит нужное вещество, то у нас есть шанс получить быстро растущую колонию клеток-производителей этого самого вещества.

Я адаптировал идею сварки под закреплённую за мной тему, под своих микроспоридий. И придумал сваривать клетки, полные их полузрелых особей, с раковыми клетками спинного мозга крысы. Чтобы получать быстро растущую и не требовательную культуру клеток, дающую большое количество паразитов. Для борьбы с вредными насекомыми. Например, путём распыления из самолёта.

И у меня был «клеткосварочный аппарат». Настоящий! Серый, тяжёлый, с ручкой для переноски, с красной лампочкой, стрелочным индикатором напряжения и его поворотным регулятором. Я заказал эту штуку у какого-то деда-умельца на радиорынке. Я сказал, что мне нужно нечто, что выдавало бы напряжение от 1000 до 4500 вольт. С крутилкой, кнопкой, стрелкой и лампочкой. Для сварки клеток, короче. Дед сказал: «Ааа, для сварки клеток! Тю, обычное дело. Так бы и сразу… Приходи послезавтра».

И послезавтра утром я уже нёс домой Устройство. Аж за полстипендии.

Не знаю, работал ли он. Я никогда в жизни его не включал. А ну, как шарахнет током! Хотя, может быть, дед просто положил внутрь пару кирпичей. Это не важно. Внешне аппарат выглядел очень убедительно. Внушительно и даже гипнотически.

Я нарисовал много красивых картинок, наврал с три короба, и мой реквизит вызвал доверие. Руководитель был очень доволен. А на предзащите и защите мне сказали, что я – очень молодец и что я – будущий талантливый учёный.

Но это всё ― хихи-хаха. А есть и мрачная сторона. Очень мрачная. Я не выполнил поручение отца и матери. Я хоть и выучился бесплатно и безблатно, но не оправдал их ожиданий и надежд. Я не изобрёл антисмертин.

Это было очень сильное потрясение: где-то в конце четвёртого курса, изучая смерть с философской стороны (Ницше, Гегель, Кант, Беркли, Сартр, Штирнер, реинкарнация, субъективный идеализм, etc), я вдруг чётко и ясно осознал, что антисмертин невозможен. Его невозможно изобрести.

Смерть невозможно победить. Она будет всегда. Так устроен мир.

Я не выполнил миссию.

Но, всё-таки, я рад, что всё сложилось так биофачно. Ведь именно там я нашёл свою жену! Виртуального цетолога (тот, кто изучает дельфинов. В донецкой части Азовского моря их особенно много (ирония)).