***

Город мой. Тот, где с детства отсутствует море,

и повсюду степь – невозможно рыжая с янтарём,

словно вечный рассвет, как картинка на мониторе,

словно юность отца, упакованная в альбом.

Не сдержаться, когда прикасаешься к камню,

когда трогаешь тёмную землю, что на крови.

Если ты здесь родился, то родился ты неслучайно

в чёрнокаменном городе, что стоит на краю земли.

И до взморья отсюда добраться две сотни гривен

по наезженной трассе, не так ли, – знакомая блажь?

Но ведь ты здесь родился, а, значит, не будь наивен,

эта степь – твоё личное море, твой дикий пляж.

Под обветренной кожей, под веками, в подреберье

море плещется, как живое, – искрит янтарь.

Это море – твоя свобода, твой дом, твой берег,

оберег твой, твоя история и печаль.

Знаешь, Господи, это счастье, что так привычно

из окна наблюдать, как морем вскипает степь,

и плывут облака – вон одно, словно ключ скрипичный,

и так хочется каждое облако рассмотреть…

Каждый камень под ярким солнцем играет светом,

преломляет луч, так хлеб преломляешь ты

с самым близким, твоим, проверенным человеком,

с тем, кто знает тебя до точек и запятых…

С тем, кто тоже почувствовал море однажды кожей,

на безморье иные смыслы, иные ветры, иное дно.

Город мой. Будь. Пожалуйста. Осторожен.

Мой степной чёрнокаменный Город До.

***

Приготовь себя ветру, подставь ему свой хребет,

в глубине городской геометрии жизни нет,

только камень, глазищи зданий, кресты-кресты.

Ветер немощен и бездыханен внутри толпы.

Он не чует в границах города своих крыл,

его город в сквозняк и шорохи превратил –

вдоль заборов и тротуаров мести листву.

Никакого таинства и причастности к волшебству.

Приготовь себя ветру, представь, что ты ветряной,

погрузись в него деревянной своей головой,

словно в омут или в какой-то иной сосуд.

И надейся, всем сердцем надейся, что не спасут.

Говори с ним о тропах, хотя их для ветра нет,

он свидетель потопа и фразы: «Да будет свет!»

Говори с ним, но больше, чем слово, используй слух,

этот ветер, в известной степени, – свя́тый дух.

Он тебя приподнимет над стадом и большинством,

но ты снова, как в детстве, прячешься под столом

и боишься того, кто воет в печной трубе.

Мой хороший, не бойся, воют не по тебе.

ШКОЛЬНОЕ СОЧИНЕНИЕ

Как ты провёл это странное лето в городе,

где мост через реку вставал на дыбы от ужаса,

где всякое слово тонуло в железном грохоте,

где мальчики носят теперь на плече оружие?

Как ты провёл его, письма писал мне светлые,

нежные письма о лете, которого не было?

Лето теперь навсегда под твоими веками –

лето, в котором всё было так горько-зелено.

Как ты провёл это лето под терриконами,

хмуро глядящими прямо в глаза грядущему?

Я-то его разменяла на поезда с перронами,

я его где-то оставила под подушкою,

чтобы не помнить о лете, в котором сызнова

жить приходилось учиться и осторожничать.

Как ты провёл его? Лето, что не пролистано,

лето, что до сих пор обжигает кожу нам.

Не отвечай, я знаю, как ты ответишь мне,

лето иссякнет с последним глоточком воздуха.

Станет когда-нибудь памятью, вещью, ветошью,

спиною моею болезненно сколиозною,

символом грозного времени, сном полуночным,

жутким кошмаром, вскриком и всхлипом детским.

Как ты провел его? Лето на нашей улице,

страшное лето, случившееся с Донецком.

ГОРОД ПОСЛЕ

Приходить к нему, как к источнику света, тепла и счастья,

говорить с ним или молчать о насущном хлебе.

Знаешь, сколько скорби в его горячем: «Не возвращайся!»

Мы с ним встретились спустя лето, и было небо

самым синим морем, а горы в зернистой дымке

отливали сталью, проржавленной и щербатой.

И глаза слезились, будто бы в них соринки.

И был ветер, а не какой-то там вентилятор.

И был день, не похожий на те, что раньше

отравляли мозг чередой незнакомых улиц.

Я не знаю, что будет дальше, мой милый мальчик,

но бесспорно мы будем счастливы, раз вернулись.

И никто уже не отнимет у нас наш город,

утопающий в сумерках, словно сентябрь в пряже,

когда ты ощущаешь каждой дырявой порой,

как железный воздух внутри пейзажа

превращается в нежность родных объятий.

Мой любимый запах – листва и осень,

когда время, самый строгий повествователь,

ошибается в числах. И Город После

так похож на тот, что был До разлуки.

Мы вернулись, и воздух полон ещё амброзией.

И ты снова обожаемо близорукий.

И я снова тебе читаю всю ночь Иосифа.

***

Вот он, народ простой, – валовой вол власти,

мир этот ощущающий на контрасте.
Мир этот для народа на злых и добрых
делится, мир этот был отобран
у мальчика, а взамен ему дали номер,

отправив сражаться в город горячих домен.
И в городе домен война его сделает птицей,

лицо его вряд ли вспомнят потом в столице.

Тысячи лиц сливаются в образ Бога.
Ад исчисляем. Не корчь из себя слепого.
Иди и смотри, как сотни мальчишек в берцах
лежат вдоль обочин с пробитым сердцем.
Иди и смотри, как матери их от горя
видят убийцу в каждом втором шахтёре,

нет, в каждом первом. И нет никому прощенья,

знаешь, мы в этой цепи, как немые звенья,

скитаемся молча, ночами от страха плачем,

в каждом из нас умирает в мученьях мальчик,

с которого Отче страшную взыщет плату
за то, что он стал убийцей родного брата.

***

Когда ещё встретимся? Обними меня, хоть одной рукой.

Помнишь, как пахло солнце тмином и молоком,

помнишь, как мы сидели и придумывали, что за рекой,

когда вырастем, непременно построим дом?

Вот мы и выросли, вытянулись во весь человечий рост,

сколько пролито детских слёз было перед тем, как

стало понятно, что мир не заканчивается на городе роз,

впрочем, он не заканчивается и в других местах.

Но, только у самого края, где небо трогает террикон,

где восходит солнце, похожее на пылающий шар,

ты мог бы дышать спокойно, зная, что здесь твой дом,

и не зацикливаться на взрослых пустых вещах.

И в слишком простом убранстве нахлынувшего мирка –

детского и неопытного, как все несбывшиеся мечты,

просвечивается, словно калька, тобою невыбранная река

и дом, который всё же построили, но не мы.

***

Так вылущивают, словно скальпелем, пальцем бездну

из себя по кусочку хлеба да по глотку воды.

Мы когда-нибудь растворимся, но не исчезнем

в общей массе слишком борзых и молодых.

В перочинной тьме моя стая теряет крылья,

обломав клыки, даже пастырь уйдёт в тираж.

Моё слово – всего-то слово, но равносильно

оно действию тех, кто ни разу не брал карандаш.

Жить вперёд, не назад, не в сторону, не в полсилы,

истоптать подошвы, говорить по-русски, писать стихи,

искушаться той жизнью, что и праведных искусила,

попадать то ли в сердце, то ли рукописью в архив.

Я не знаю, какой тебе прок от моих заметок

на полях безнадёжной и выстраданной войны.

Через тысячу лет будет также луна монетой

освещать нашу землю с божественной высоты.

Нас запомнят, как сумасшедших, мы станем притчей,

нет, не опытом, опыт – это с других высот.

Через тысячу лет будет также эгоистично

отвоёвывать власть у народа другой народ.

Ничего не изменится, осень будет всегда промозглой,

а ноябрь всегда опьянён пеленой дождя.

И какой-нибудь мальчик, глядя на наши звёзды,

непременно в них станет целиться из ружья.

Ольга Старушко Mocква

Дата : Вс сентября 13, 2015, 18:55:20 Как я рада, что могу читать Аню в "Артбухте". Как я завидую тем читателям, которые откроют для себя автора. Спасибо.

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.