ВСЕНОЩНАЯ

Земля погружена в тяжелый сон,

Тревожна ночь и непроглядна темень.

И снова тесный храм заполнен теми,

Кто верует, что свет – непобежден.

Взор устремив, кто долу, кто горе,

Застыли все в недвижном ожиданье;

Весь мир притих и затаил дыханье,

Лишь теплится молитва в алтаре.

Но вот – как бы незримая черта,

Что отделяет ночь от воскресенья,

Разрушится в единое мгновенье,

И – растворятся царские врата,

Как будто бы невидимо простер

Господь с престола руку нам навстречу.

И возгорятся восковые свечи,

И грянет тысячеголосый хор;

И хлынет необъятный свет с небес,

И разом вся вселенная проснется,

Когда под купол трижды вознесется:

«Христос воскрес! Воистину воскрес!»

* * *

Я не верю в намеренье добрых,

Не завидую замыслу злых.

Мне хватает довольно подробных

Наблюдений за гибелью их.

Я не сплю. Созерцатель бесцельный

Я исследую мир мертвецов.

И меня забавляют со сцены

Тени полузабытых отцов.

Там, за гранью реального мира,

Где часов прекращается ход,

Параджанов поставит Шекспира –

Так, что Гамлет в конце не умрет.

Пусть не с первой попытки, так с третьей,

Им, терять – не терять, все равно.

Мы – живем в ожидании смерти,

А бессмертие – мертвым дано.

Им дана простота совершенства

В равнодушии к нашим страстям…

Но и я – за монетку в шесть пенсов

Первородство свое не продам.

Я ничем никому не обязан,

Это главное. А во-вторых,

Мир, с которым покуда я связан,

Не делю я на добрых и злых.

В бронзе, мраморе, в гипсе, в граните ль

Вы хотите себе их вернуть.

Но, возможно, последний хранитель,

Тот, кому приоткрыли свой путь,

Я не сплю – между жизнью и смертью.

И, довольствуясь ролью слуги,

Я – за непроницаемой твердью –

Различаю бессмертных шаги.

КАНУН

Туман в низинах расстилался пеленою,

Внезапный ветер набегал и пропадал;

И до утра, готовясь к завтрашнему бою,

Не спал в сраженьях закаленный генерал.

Рассвет все ближе. Но, покуда час не пробил,

Он зорким взглядом обводил притихший стан;

То тут, то там мелькал его орлиный профиль,

И все бесшумно расходились по местам.

Он назубок усвоил истины простые:

Не лгать, не трусить, не сдаваться, не стонать.

Он знал доподлинно, как велика Россия,

И доброй волею не стал бы отступать.

Пристало ль русским перед пулями склоняться,

Когда на знамени – нерукотворный Спас!

Мы насмерть станем за родную землю, братцы,

И вместе выживем. А впрочем, как Бог даст.

Пусть грянет бой, какой от века был едва ли,

Пусть супостату будет белый свет не мил;

Чтоб через двести лет потомки вспоминали

Тех, кто за Родину себя не пощадил.

Он не застанет час, когда под вечер смолкнут

Орудий залпы, посвист пуль, снарядов вой.

Он будет гордо умирать, шальным осколком

Смертельно раненый в атаке роковой.

Светлело небо в ожидании восхода;

Вот-вот над полем вспыхнет первая заря.

Начало осени двенадцатого года.

Грузинский князь – на службе русского царя.

* * *

Юрию Баранову

Мы успели родиться на шестой части суши –

На восток до Камчатки и до Кушки на юг.

Мы умели смеяться и играть без игрушек,

И не всякого сразу допускали в свой круг.

Мы сбегали с уроков на футбольное поле;

Мастерили ракеты из конфетной фольги,

И таинственный запах бертолетовой соли

Ни химчистки, ни стирки одолеть не могли.

Мы не ждали послушно, когда стукнет шестнадцать,

И на взрослые фильмы пробирались в кино.

Мы с пеленок учились ничего не бояться

И не верить, что будет – чему быть суждено.

Мы чуть свет выбирались из постылой постели,

Каждый день продлевая хоть на крохотный час;

Мы быстрее взрослели, потому что хотели

До поставленной цели доходить каждый раз.

Мы от края до края по земле колесили,

От Карпат до Байкала все нам было – свое.

Мы страну, где родились, называли Россией

С большим правом, чем нынче называют ее.

Где-то строились башни, где-то рушились стены;

Мир дробился на части и кроился по швам.

Мы сумели не сгинуть через все перемены,

И, кому было трудно, шли по нашим следам.

Мы ни совесть, ни веру никогда не попрали.

Что нам новый порядок или старая власть.

Если мы в этом мире до сих пор не пропали,

То, уж будьте надежны, нам и впредь не пропасть.

* * *

Нечаянно родившись заново,

Я снова начал этим летом

Читать Георгия Иванова

И спать с невыключенным светом.

Таилась в оболочке будничной

Непредсказуемого завязь;

По сретенским невзрачным улочкам

Мы шли, ладонями касаясь.

Там, где случайного прохожего

В урочный час не чаешь встретить,

Лучей причудливое крошево

На нас раскидывало сети.

Жара под крыши горожан гнала;

Но ты, без преувеличенья,

И в зной казалась краше ангела,

Увиденного Боттичелли.

И облака – благие вестники –

Струились высью голубою

От Сухаревки до Рождественки,

Благословляя нас с тобою.

ДВЕ ТЫСЯЧИ СЕДЬМОЙ

Снег порциями опускался вниз,

За уцелевшие цепляясь листья,

В отчаянье смягчить антагонизм

Крестьянина и автомобилиста.

Мир замерзал. Но город, как ковчег,

Сквозь зиму проплывал напропалую,

Доказывая, – двадцать первый век

Не так уж страшен, как его малюют.

Я научился различать вполне

Понятия сомнительного толка.

Но все, что было век назад в цене,

С тех пор не обесценилось нисколько.

Стремиться к цели, голову сломя,

И умереть от старости в постели…

Нет, чтоб из-за любви сойти с ума

Или за честь погибнуть на дуэли!

Смерть оказалась мне не по уму,

Ума я мог легко лишиться сдуру,

Но уцелел. Возможно, потому,

Что слепо был привержен Эпикуру.

Снег опускался вниз, не торопясь,

Никак не добираясь до итога;

И к ночи над Москвою разнеслась

Неясная воздушная тревога.

Сгущалась мгла, скрывая без следа

Весь город – от Лефортово до Пресни;

И граждане сновали кто куда

От головокружений и депрессий.

И только, не задетый кутерьмой,

Пес-поводырь вел за собой слепого.

Так наступал две тысячи седьмой

По счету год от Рождества Христова.

* * *

Привычка русская свой крест нести,

Ни исповедать, ни постичь ее, –

От ощущенья бесполезности

До состоянья безразличия.

Весь опыт прошлого ни разу нам

Не удалось принять за правило,

И руководствоваться разумом

Ничто нас так и не заставило.

Но мы стоим перед напастями,

И перед силой не пасуем мы;

И разве тем грешны отчасти мы,

Что каждый раз непредсказуемы.

И как бы ни досталось крепко нам,

Мы всё не ропщем тем не менее;

И в пику посторонним скептикам

Несем свое предназначение.

Мы просим силы и усердия,

Чтобы с пути не сбиться крестного,

У Серафима и у Сергия,

У Пушкина и Достоевского.

И в битве, где бессильно знание,

За нас судьба – святая схимница;

И воздаянье ждет нас на небе,

И не пройдет, и не отнимется.