*   *   * 

Живи – как будто нет, так – будто нет

той тесноты, что давит контур внешний

и тормозит движение планет

вокруг прибитой к ясеню скворечни.

Представь, что иллюзорен этот гнёт

в его скупой и беспросветной сфере,

а явен голубь, севший на окно –

то белый, а то сизый символ веры.

Живи, живи так – словно наяву

аукнулись Пелевина романы,

и номер, набранный в потёмках наобум,

соединил с домывшей раму мамой,

чтобы смотреть сквозь чистое стекло

на то, как облетают в осень клёны

среди бурлящих всуе пустяков,

оставив двор потрёпанным знамёнам.

Живи, живи так – словно нет всего

того, что не проклюнет чудо-птица,

которой примеряют вновь седло,

хотя и так крылат разносчик пиццы.

Живи – как будто нет, так – будто нет

в телеэкране головы бульдожьей,

облаивающей безбрежный свет,

что вновь пророс из лампочки в прихожей.

Живи, живи – не то, чтобы забыв,

а отменив условности простенка,

где прах, как сор, выносят из избы,

но лишь затем, чтобы внести генсека.

А там уж видно будет – что кого

и кто во что – хватило б кислорода

перегореть внутри в парное молоко,

не дав подлить в него по стокам воду.

*   *   *

Она дышала розами неврозов

в тугие стёкла душной пустоты,

а за окном паслись волы и козы,

обгладывая низкие кусты.

Ушли стихи, бокалы опустели,

погас любви необратимый шарм,

и только тень в расправленной постели

ворочалась, простынкою шурша.

Но где провинции до зрелых декадансов,

где пасторали до богемных анфилад,

вся эта глушь за магарыч отдастся

тому, кто первым встанет на оклад.

Стекает ночь по жерлу водостока,

и в тишине кап-кап – почти тик-так,

но стоит лишь подумать о высоком –

мысль кажется ведущей на чердак…

*   *   *

Английское «poet»

похоже на русское «роет»

в графическом смысле,

да и в других близкó:

археология, земледелие,

ритуальные услуги…

Откопал же ведь Трою

Генрих Шлиман,

поверив Гомеру,

как далёкому другу,

что античность

в словах не фальшивит.

Но актуальна кириллица

для среднерусского глаза

на вечной равнине

сторожевой красоты.

Роет и роет

рабочий в жилетке рыжей,

и воздух со вкусом тмина

вверх поднимает

подброшенные листы.

*   *   *

У рыбы в клюве

веточка коралла.

Шумит прибой

у входа в шаткий лес.

Мы нежно любим

глубину дубравы

за то, что топит боль,

оставив только плеск.

Грибы-медузы

окунают шляпы

в сырые мхи

и в толще их висят,

а в небе сухогрузом

пусть аляповатым,

но впрямь уже сухим

шлют облако назад.

Увидишь киль его,

винты грибные

сквозь ветки,

что сплетают клеть,

и дальних берегов

песчаные изгибы

представишь, света

подбирая медь.

*   *   *

Простуды раструб узок, но уже

ход ощутим истории болезни.

Настал черёд рассасывать драже

с каким-то содержанием полезным.

Саднит гортань, как будто пел псалмы

на всю вселенную, да надорвались связки,

и Ирода коварные послы

глядят на это хищно из-под масок.

Пасётся лошадь белая в лугах,

символизируя собой живую тягу

быть каплей крови в кружке молока

для чистоты и честности бумаги.

Гляди, гляди – не отводи глаза:

хворь в полутьме для зрения даётся,

чтоб остриё её в себя вонзать,

пока из раны не забрезжит солнце.