.jpg "Заказать третий номер")
|
Просмотров: 1465
11 ноября 2011 года
 …Туда вела дорога из цветного булыжника, почти как в Изумрудный город, и она тоже была дорогой надежд, дорогой исполнения желаний. Мы с Юркой были бессовестно молоды - лохматые, горластые, наглые и модные - для начала семидесятых военный лётный гарнизон снабжался шмотками по высшему разряду: польские джинсы, югославские башмаки вместе с лётными отцовскими кожанами - питерские центровые да московские стиляги - курят! Да и Юрка - золотые руки - уже тогда шил шикарные штаны- из тонкого брезента, или вельвета кирпичного цвета - округа стонала, девки млели...
Дорога, дорога, сколько по ней было хожено... Юрик тогда учился в какой-то "хмызне" - радиотехнической, что ли, я год болтался после школы - в институт не поступил. Чтобы родичи не очень гудели, пошёл работать в домоуправление электриком под руководство бывшего прапора, отличного мужика. Вкус его домашнего самогона, которым мы завтракали и обедали в подвале домоуправления, помню до сих пор...
Поздний вечер пятницы - время маленького счастья. Юрик привозил бутылку водки с ядовито-зелёной этикеткой, вваливался ко мне домой - родители давно спали, и нам никто не мешал. Тихо шуршал на столе магнитофон "Айдас", и волшебные звуки нашего любимого рок-н-рола лились оттуда нескончаемым потоком - "Beatles", "Rolling Stones", "Creedence.", "Deep Purple" - десятки групп, мутными подпольными фотографиями которых были оклеены стены, завален стол, сотни песен, уносящих нас в небывалые дали и зовущих, зовущих на дорогу из булыжника.
Знать бы заранее, куда нас заведёт эта дорога, куда она приведёт Юрика, куда меня - может, и не пошли бы по ней? Куда там, всё равно бы пошли, потому что не могли - не пойти, потому что он нас звал, и он нас ждал - наш Тяжёлый Советский Рок.
В субботу к обеду Юрик приходил ко мне снова, и мы отправлялись в наше незабываемое путешествие в деревуху Колышкино (Рио-де-Колышкино, как звали ее смеясь ), именно туда нас вела неотвратимо наша проклятая дорога - родная и ненавистная, знакомая до каждой выбоины, до малейшей царапины на камнях, дорога, по которой я чуть не прошёл мимо своего счастья, а Юрик пришёл к своему последнему приюту. Но это потом, потом...
Бежала она мимо места, где заканчивалась взлётно-посадочная полоса, затем подбегала к деревянному мосту через ручей, и часто - ночью - проходя по этому мосту, жуть охватывала душу; казалось, там, под мостом, в шелестящей мириадами звуков ночи, колобродят кикиморы, русалки, лешаки с домовыми, а там просто ждала нас наша кособокая судьба...
Клуб, в котором мы отжигали и ставили на уши местных аборигенов, был облупленной кирпичной коробкой - вершина советской архитектуры - с заплёванным шелухой полом, но это был НАШ клуб, где мы от души запиливали то, что хотели - запретный тогда западный музон. Ну, до высот Pink Floyd да Deep Purple подыматься было тяжеловато, да ещё и на самопальном аппарате, и запускали мы чего попроще да позабористей - "Rolling Stones" там, да ещё каких "Slayde" с "Creedanse"...
Развлекалово было..... Забудешь разве такое...
Как только с Юркой заходили в деревню - со всех сторон к нам сбегались пацанята, которые до танцулек ещё не доросли, оглушительно вопя: "Экстрадники приехали!..", и смотрели на нас с немым обожанием и восхищением... Вставляло их очень - А как же, рок-звёзды прибыли! Ох и звездили мы тогда...
Нажирались так, что Юрка микрофон заваливал, струны гитарные рвал, а я к концу плясок уже не попадал палками по барабанам. Но держал ритм, держал... Пока уже глубокой ночью местные мягкосердечные селянки не растаскивали нас по деревенским баням да сеновалам для торопливой неумелой любви...
А самое милое было – свадебка.. деревенская, духмяная – со вкусом леденцово-свекольной самогонки, пшеничную-то ханку попридерживали…
Мы с Юркой - в постиранных джинсах, с намытыми земляничным мылом лохмами, освежившиеся привезённым женихом пивом "Жигулёвским" бодро закидывали на кузов его грузовичка "аппарат". По пыльным улицам деревухи доставили нас с почётом к своему дому.
И началось священнодействие - установка и подключение "аппарата". Это всегда мы делали самолично, в любом состоянии души и тела. По углам впереди - огромные чёрные гробы-колонки с мощными динамиками, за ними самопальные Юриком же сварганенные усилители, по центру - весь помятый и покусанный в рок-угаре микрофон на завязанной узлами стойке, а в тылу - барабаны мои громоподобные. И всё это опутывалось вёрстами разноцветных и разномастных проводов, в которых мы вечно запутывались, несусветно матерясь...
Стульчик для меня пристроили, затыренный из местной столовки - вот и готовы мы к труду и обороне от местных млеющих девиц. Гости давно уже подтягивались - радостные бабы-бабки в праздничных плюшевых разноцветных жакетках и светлых платочках-полушалочках, мужики в плохо очищеных от векового навоза кирзачах и новых прибережённых до поры ватных фуфайках, девицы, выкупанные в "Красной Москве", мощный дух которой чуть не сметал нас с помоста, оштукатуренные килограммами бело-розовой пудры, пластами отваливающейся с простоватых круглых мордАх.
Жених терся тут же. И водка его не брала. Видно от плохо скрываемого ужаса предвкушения неминуемого семейного счастья.. Раза три уже к нам с Юркой прибегал, бормоча обречённо: "Давай, ребята, давай...", расплёскивая трясущейся рукой цивильную прозрачную ( для вип-персон ) по три шестьдесят две в залапанные гранёные стаканы. Ну и мы "давали" от души... Праздник разгорался...
Когда запас цивильной водки иссяк, в ход пошли трёхлитровые банки самогона, подкрашенного марганцовкой. Это был нектар... Амброзия, от которой бравые механизаторы обблевали все углы в жениховском доме , а также близлежащее пространство. Меня за день раза три уносили полумёртвого, вяло размахивающего руками с намертво зажатыми в них палками и хрипящего в сивушном бреду "Смо-о-о-к он зе во-о-о-те -е..."в садик за домом и укладывали передохнуть на ржавую солдатскую кровать, накрытую каким-то грязным мокрым половиком.
Очередной раз очнувшись на этом ложе летней любви, я обнаружил под боком скукожившуюся мелкую древнюю бабуленцию, пристроенную рядом со мной с той же самой – "освежаемой" целью. Оклемалась она пораньше, видно, потому как мне довелось только с середины слушать ее нудно повествующую о своём долгом, тернистом, унылом и бессмысленном жизненном пути, заливающуюся горькими слезами исповедь. И я, глядя в крутящееся синей каруселью небо, тоже глотал сочувственно-пьяные слёзы, медленно струящиеся по моей «красивой обветренной голове», как писал некий графоман-классик...
Потом неуспокоенная ханкой бабка, рухнув на карачки на сыру землю-матушку, вознамерилась ползти до дома, обласкивать забытую в пьяном угаре многочисленную безымянную домашнюю скотинку в виде кур, гусей, уток, а также корову Зорьку и хряка Борьку. Я же, как истинный джентльмен, ( жалостливый всегда был, а тут – спьяну - и того хлеще) попёрся проводить ослабелую старушку ко двору.
Держась друг за друга, чтобы не упасть, мы, почти уже родные души, доковыляли до гнилушного ручейка, через который были перекинуты ещё до Первой мировой войны несколько жердин с поручнем справа. Мужественно раскорячившись, повёл я бабку в светлое коммунистическое завтра, держа её за шиворот. Больше половины мостика прошли, два шага-то оставалось всего до тверди - не дошли. Качнуло бабку влево, я рванул её за шкирку - мотнуло вправо, с ехидным хрустом разломился поручень - и отправился я со своей дамой в чудный полёт - мордами прямо в зелёную вонючую жижу...
Так себе ручеёк был, гадость одна, но чуть не утопли, пьяно барахтаясь в грязи осклизлой... Вытянули нас пацаны какие-то, разложили на берегу для просушки и возвращения товарного вида. Отрезвел я со злости, бабку разомлевшую на солнышке передал пацанам для дальнейшей доставки по адресу, а сам побрёл на вопли набирающей обороты свадьбы.
Обласкали меня, грязного и нещадно матерящегося, переодели во что-то ватно-фуфаечное, влили внутрь полагающееся в этом случае - и снова на помост, на арену битвы, наш Колизей сельскохозяйственный, где Юрик с Витькой устали уже без провалившегося в никуда барабанщика затягивать русские народные баллады. И вновь забухали барабаны, зазвенели тарелки медные, заклубился над лесами и долами неповторимый наш тяжёлый колышкинский рок...
С новыми силами, воспряв духом, я махал руками как заведённый, девицы прыгали козами вокруг, старательно увёртываясь от обуреваемых тёмными инстинктами и медленно звереющих трактористов, пытающихся отловить заскорузлыми ручищами нежно-тёплые девичьи тела для дальнейшего использования в корыстных целях, небеса раскалялись...
А впереди кладки, с которой мы несли в сельхозмассы очистительный рок, рядком стояли несколько стульев, где отдыхали особо притомившиеся бабуленции. И вот, в очередной раз от души приложился я по тарелке, и та пошла вдруг так плавно и нацеленно - вперёд и вниз, аккурат на доверчиво подставленные, незащищённые затылки сидящих внизу старух. Стойка неотвратимо кренилась вперёд, я бросил барабанить, завороженно наблюдая, как тарелка - стопорного винта сверху над ней никогда не было - плавно слетает со стойки и, набирая обороты, кровожадно поблёскивая отражённым закатным солнцем, летит к шее центральной бабки...
В голове у меня мутно проносилось : "Непреднамеренное убийство... Срок... Сколько дадут?.. Может, условно?.. Непреднамеренное же...". И тут тарелка с глухим победным звяком врезается в шею не подозревавшей ни о какой каверзе бабки... Наверное, спасло её - да и меня тоже - только то, что тарелка за время долгого употребления была мной так нещадно излуплена, что края её, по счастью, давно погнулись, лишилась она своей смертоносной кромки, не то покатилась бы буйна бабкина головушка по травам луговым...
Не крякнула даже бабка - осинкой срубленной нырнула вперёд, руки не успев выставить, ткнулась платочком в мягкую, перепаханную механизаторскими дерьмодавами, землю, да так и замерла с откляченным задом. Товарки же её с визгом порскнули в разные стороны, ничуть не озаботившись бедственным положением своей недавней подружки. Юрка с Витькой тоже бросили играть, недоумённо поглядывая на замечательный пейзаж внизу. Был он очень живописен: багровый закат, всё замерло, на лужке - кольцо молчаливо остывающих селян, а в серединке - торчащая кверху бабкина задница, безнадежно устремленная в небеса обетованные...
Загалдели все, кинулись к контуженой заезжим тяжёлым роком, распрямили с трудом окостеневшее в ужасе тельце, влили мурцовки дозу - оклемалась бабка, задышала., Обошлось, в общем. Только немножко полежала на травке у кустов - и снова в бой...
А мы, оклемавшись после деревенской разудалой свадебки, отоспавшись и выплеснув из себя неистребимый сельский сивушный дух хоть на четверть, опять готовились к субботнему путешествию по нашей булыжной дороге – « Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной..»...
И родимый танц-холл принимал нас в свои обычные объятья - забористым матом сквозь огонёчки цыгарок на крыльце - сыскались экстрадники долбаные, живы пока.., мужественной вонью комбайнёрской кирзы, удушливой смесью "Шипра", сивухи да "Красной Москвы" - селяне гуляли... За углом клуба кто-то кому-то вяло и привычно разбивал рожу, с тылу визжали зажимаемые трудовыми мозолистыми руками девки, из колонок, к которым был подключён магнитофон, ожидая нас, надрывался Мик Джаггер - жизнь кипела...
И мы с восторгом снова погружались в неё с головами - лохматыми, не задумывавшимися особо - а правильно ли мы живём, а что с нами со всеми будет завтра... Молодые были, дурные... И очень счастливые. Нас любили, мы любили - чего ещё надо? А судьба бродила всюду за нами - приглядывалась, прислушивалась да ждала - на сколько нас хватит? На эту ли деревню, на пару ли ещё соседних, а может - на целый необъятный мир? Мы не думали об этом - нам было хорошо...
No template variable for tags was declared.
|
|
.jpg)
Москва