Не то что не любил, а, прямо сказать, ненавидел Валентин Петрович копать огород. Хуже каторги, честное слово: скрячишься  в дугу и налегай, пока в глазах не зарябит – всадил, поддел, поднял, бросил, разбил, всадил, поддел, поднял, бросил…

Нарубил земли – аж  до  забора соседского, до самого горизонта. Всё под лопату! Всё под помидоры! Как же: мало места им…  А ты на полусогнутых неделю ходишь потом, как  конь… в этих… в шахматах...

Крошево вскопанного земляного моря  со всех сторон обступало  небольшой твердокаменный островок неправильной геометрической формы, на котором  стоял и ругался Валентин Петрович: он лопату сломал. Вишню здесь когда еще корчевали, хуже сорняка дерево, цепкая, живучая, сантиметр корешка оставь – отобьется. Вот, хрясть! Лопаты и нет. А поди, купи её – рубликов пятьсот вынь да положь!  Пять сот. Лопатка. Да закопайтесь ей сами…

- Наташа! Наташа! – выкликал он с досадой, нетерпеливо переминаясь на месте. На подошвы старых огородных сапог  жирными слоями наросла земля, пристала трава, ноги не подымешь. Так в кандалах, наверное, ходят. – Наташа! Где ты там, не видишь, что ли, вилы-то дай!

Да он и не копал бы ни в жизнь, если бы не отец. Гангрена разболелась у старика. Так-то всё ничего, зальёт, бывало, марганцовкой, перебинтует потуже да шаркает себе потихонечку, то в огороде, то по дому, а тут что-то совсем размокла, стоять долго – и то не даёт, не то что копать. А  еще и грозится - «а  не то сам», да куда – сам-то?! В позапрошлом году мать, вон, дневала и ночевала тут. Помидоры свои охаживала, воду на конфорке грела, тёплый полив. Так  в этих помидорах и нашли её, чтоб им сгореть, помидорам… Магазины для кого?! Сам-сам…

- Наташа!

Из дома выглянула жена. Спустилась с крыльца. Полотенце на плече белое, руки на бегу отряхнула, вытерла краешком. Скользнула к сараю, обратно, молча отдала вилы, унесла черенок и лопату, исчезла  в доме.

Вилы входили в землю почти беззвучно. А лопатой – будто арбуз под лезвием треснет, а потом  что-то свистнет и тоненько, комаром, заноет. Душу тянет. Ну её, эту лопату, хорошо, что сломал.

…Вдруг тяжелее стало копать. Валентин Петрович вынул вилы, осмотрел. Так и есть: на одном из зубцов  пробка пивная  сидит. А посредине  -  земли набилось, и в ней половина дождевого червя извивается. Тьфу, дрянь, твари безглазые, жирные!

Валентин Петрович выбил кулаком землю с червем, стащил  пробку, отбросил ее в сторону, на вскопанное.  Казалось бы, недавно совсем  здесь, на траве, с шурином упокойным  пиво пили… Шурин пил медленно, с наслаждением и после каждого глотка по сторонам головой вертел, с какой-то блаженной даже улыбкой.

 -  Ты, Валя, - говорил  он Валентину Петровичу, -  смысла  во всем этом не видишь, гармонии, что ли… - и неуклюже водил рукой в воздухе.  

- Ну что ты, Коль, -  испуганно укорачивала брата Наташа, -  ты просто Валю плохо знаешь, он не такой…

Валентин Петрович вспомнил, как ему стало неприятно, что жена будто оправдывается, будто он и правда такой. Они тогда засиделись допоздна, и шурин все порывался что-то сказать про земную ось и Большую Медведицу, и что-то, мол, там всё вертится, а Валентин Петрович только посмеивался и снисходительно хлопал его по плечу…

…Эта бессмысленная работа неизменно портила Валентину Петровичу настроение. Он болел от неё: много курил в одиночестве, часто вздыхал и надолго задумывался. Жена  однажды спросила, о чём.

- Да ведь что…  ведь так и так закопают… Какого ещё и жить-то -­­  мучиться?! – зло выдал он вдруг, обращаясь к  кому-то в сумерках, будто продолжая давно начатый спор.

На этот раз работа, как ни странно, спорилась: Валентин Петрович быстро докопал вилами участок, очистил скребком инструмент, пристроил его к дереву возле дорожки, что шла по краю огорода.  Смешно расставляя ноги, чтобы не упасть, добрался  до ржавой железной рейки, торчащей из земли. Раз, два, срезало лезвие толстые стружки грязи.

Сапоги он бросил в огороде. Обычно убирал: пустыми, без человека, вида их терпеть не мог – зияют, мол, горлами, будто исчез из них кто-то.

В одних носках, на цыпочках добрался Валентин Петрович до крыльца, поднялся на ступеньку, нашарил свои тапки, нырнул в них, спустился снова. Закурил. Выдохнул вверх густой дым. Небо было чёрное, дугой над дворами,  деревьями, столбами, проводами, антеннами... Кругом звёзд насыпано. Недвижимо. Безмолвно. И замерло всё: не шелестела  листва на деревьях, притихли собаки, смолкли сверчки в траве, не стучали гулко поздние шаги на пустынной улице. Почему-то стало тревожно.

Какое-то время Валентин Петрович не мог понять, в чём дело. Сигарета в пальцах дотлела. Выбросил. Прикурил другую.  А когда понял – так и  вцепился в небо: может, померещилось?!  Мерцали несчетно в черноте чужие, несводимые ни в одну  привычную линию  точки. И тех семи, о которых он после того ночного разговора с шурином говорил с ухмылкой Наташе не иначе как – ну как там ваша ось, висит? – тоже не было!

Валентин Петрович  оглянулся на дом. Неестественно светилась под тусклым фонарём  голубоватая стена, грузно давила  её  крыша, расползалась в сплошное тёмное пятно…  Всё, что ли? – чуть слышно выдохнул…

- Наташа!!!

Жена появилась мгновенно. В ярком жёлтом свете из открытой двери. С ложкой в руке. Было слышно, как в кухне что-то шипит, и тихо бормочет телевизор.

- М-м-м?

- Где Большая Медведица, Наташа?! Смотри туда! Нет её! Видишь?! – показывал он.

Женщина вздохнула. Легонько, пальцами под локоть взяла, развернула мужа в другую сторону:

- Вон твоя Медведица. Переехала. Лето же...

Звездный ковш висел прямо над воротами.

А.Злобин Санкт-Петербург

Дата : Вт августа 30, 2011, 20:26:38 Смысл и бессмысленность... исход единственен. Познав собственную бренность бытия, переживать за ничего не значимое для него когда-то... - вот истинная диалектика человека. Последняя правка: августа 30, 2011, 22:20:31 пользователем manager

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.