Квартира находилась на четвертом этаже одной из старых хрущевок. Рядом выросла большая береза,   ее ствол был крепок, кора шершава, и, выйдя на балкон покурить или просто помечтать, я могла дотянуться до нее рукой. И думала,  смогу ли я по этой березе спуститься вниз или, наоборот, наверх забраться. А мой двоюродный брат Егор рассказывал, что как-то по пьяному делу пробовал, но сорвался где-то между вторым и третьим этажом. Хорошо хоть, обошлось.

 Мы часто стояли рядом на этом балконе: зима, весна, лето, пятнадцать, двадцать, двадцать пять, «девушек о возрасте не спрашивают»… Мы цинично хохмили, жаловались на жизнь, доверяли друг другу тайны, хвастались приключениями. На этом балконе Егор научил меня курить, но так и не научил харкать по-мальчишески. Рассказывая что-то, он почти всегда врал и преувеличивал, но ничуть не расстраивался, когда я в очередной раз ловила его на этом. «Жизнь не должна быть тухляком примороженным, всегда же можно краски добавить», – сказал он мне как-то. Это было не так уж давно: лет десять-пятнадцать назад. Всего лишь. А вот раньше…

            На балконе курил дедушка, он еле помещался там: все вокруг было заставлено большими трех и пятилитровыми банками с вишневым, сливовым, яблочным, крыжовенным и даже ревеневым, и одуванчиковым вареньем – запасы на зиму.

            Дедушка курил много и быстро. Еще он быстро убирался, быстро стирал и быстро  готовил, когда бабушка плохо себя чувствовала, у нее была хроническая астма. А вот рисовал он медленно, у него был старенький мольберт и много-много тюбиков с масляными красками, бабушка говорила, что вонючие, а мне нравилось, как они пахли, даже попробовать хотелось, но дедушка не дал.

Помню, весна была ранняя: снег талый и дом серо-коричневый напротив, а дедушка решил это нарисовать. Я тогда сказала, что лучше бы осенью или летом, а теперь все равно некрасиво получится, как ни старайся. «Света такого не будет», - ответил дедушка. Сейчас эта картина висит у меня на стене, пойманная в тонкую коричневую рамку заспанная улыбка того далекого марта.

Все стены большой комнаты были заняты дедушкиными картинами и «бабушкиными глупостями». Глупостями назывались разные аппликации из ракушек, камешков, дерева, лоскутков, которые бабушка, когда еще работала, любила привозить из командировок, она была переводчиком и часто ездила.

«Глупости» располагались не только на стенах, но еще и на полках, и в шкафу. Моей любимой «глупостью» был деревянный дедок-лесник, сидящий на пеньке, он очень интересно пах, едко и притягательно, «по-белорусски» - решили мы с братом, ведь бабушка привезла его из Белоруссии… На коленях у деревянного деда была большая тарелка, якобы с кашей, а в руку его вставлена большая ложка. Пропорции, конечно, были не те, и тарелка скорее походила на тазик, а ложка - на лопату. Ложка-лопата была съемной, и можно было играть в «кормежку деда кашей». У него еще губы были как настоящие, толстые, увесистые такие губы, они, как мне тогда казалось, особенно хороши для причмоков. Нам разрешалось трогать «эту глупость», пока бабушка не видит. Она боялась, что мы дедка сломаем… Но это была взрослая комната. Мы в ней редко играли.

            Играть с мальчишками тихо не получается, мы играли в войну. Сначала строили две армии из солдатиков. Солдатики из алюминия, без лиц, почти плоские, в касках и с ружьями, таких хорошо класть на трамвайные рельсы: после того как трамвай их шлифанёт, они становились совсем плоскими, горячими и будто пополневшими.

Раньше у нас был  и более красивый набор: там и офицеры были, раскрашенные, в формах, с красными звездами. Но тот набор быстро растерялся. А оставшиеся плоские даже непонятно, кто были: то ли наши, то ли немцы.

Мы стреляли кубиками, деталями от конструктора, шариками от пинг-понга, когда «боеприпасы» заканчивались, стреляли солдатами по другим солдатам, часто попадали друг другу по рукам и голове, но не обижались, а почему ни разу не засветили никому в физиономию, до сих пор остается для меня загадкой.

В конце игры прилетала зеленая диванная подушка – атомная бомба, и после ее падения уже было непонятно, кто выиграл.

Еще мы очень любили сидеть в шкафу, среди старых, линяющих шуб, двух почти одинаковых скрипучих плащей, каких-то длинных платьев и прочего непонятно чего. Внизу лежали старые сумки с оторванными ручками и сломанными замками, старые шарфы вперемешку с колготками и рейтузами, которые, по словам бабушки, уже носить стыдно.

            В шкафу было очень жарко, но выйти сразу нельзя: шкаф был тюрьмой, куда нас посадили враги, а иногда - дремучим лесом, в котором мы заблудились и ищем выход. Доказав друг другу свою выносливость, мы решили, что в шкафу должны сидеть враги. Сидеть или приходить оттуда.

И тут Егор придумал! На ночь бабушка часто читала нам сказки, а еще во времена нашего детства показывали много фильмов о войне, и там кого-нибудь обязательно пытали, а иногда  ещё  и  вешали. Егору очень нравились и сказки, и фильмы…

***

            Я  сижу в шкафу с большим игрушечным медведем, в самой глубине. Вдруг рукав бабушкиной шубы тянется к моей щеке. Замираю. Шуба больше не шалит. «Давай, ползи!» - командует Егор. Я кладу медведя на живот и двигаю его вперед, изображаю, что он ползет, рычу тихонько. В темноте шкафа большой, неуклюжий медведь напоминает мне полного человека с покатыми плечами. Мы с медведем доползаем до двери шкафа.

Егор резко распахивает дверь. «А, жених приполз, - восклицает он, – ну, здравствуй, гад!» Брат накидывает на шею медведя веревку и выволакивает его из шкафа. Следом выползаю я. Медведь издает чуть слышный плакающий звук: у него в животе вставлена урчалка.

– Вот, еще одного принца повесили, – возбужденно восклицает Егор, – теперь и его королевство наше. Как его звали?

– Чербуздер, - выдыхаю я. Егор хохочет, сгибается пополам.

В комнату входит бабушка.

– Башка, башка, мы Чебуздера повесили.

– Кого повесили?

– А это принц из Чизномордья, пришел из леса Иришку сватать, а я его повесил.

– Средиземноморья, – поправляет бабушка.

– Ну да.

– А зачем же его вешать, раз он свататься пришел?

– Чтобы королевство нам досталось.

– Господи! – восклицает бабушка, - Кость, поди сюда.

Входит дедушка.

– Ну что, сорванцы, опять вешалку у пальто оторвали, - говорит утвердительно.

– Кость, они принцев вешают.

– То есть? – не понял дедушка.

– Ну, у нас игра такая, из леса выползают принцы свататься, а мы их вешаем.

– Ага, – подтверждаю я, – чтобы их королевства нам достались.

– Ну кто же так вешает?! – дедушка берет у Егора  веревку, – петля делается вот так, потом накидывается на шею, потом затягивается, вот видишь, затянулась, и это называется не повесить, а удавить.

– Костя …

– Не мешай, – отмахнулся он от бабушки.

– О, зыкинска,  – Егор  держит медведя в петле на вытянутой руке. – Спасибо, дешка.

– Ты мне лучше скажи, если ты всех принцев перевешаешь, то за кого же тогда Иришку замуж выдавать?

– А ее вообще не надо выдавать, мы сами будем всеми королевствами править.

– А-а-а, – дедушка задумался.  – А если к тебе принцессы из леса приползут?

Вопрос оказался для брата неожиданным.

– Так их Иришка вешать будет! – сообразил он наконец,  – с принцессами-то она справится.

– Мда…  А ты знаешь, вешать–то, вообще говоря, не очень приятное занятие.

– Почему?

– Потому что люди перед тем, как их вешают, очень пугаются, и поэтому гадят в штаны.

– Костя…

– Подожди, Шур.

– Вот ты когда еще проситься в туалет не научился, знаешь, как штаны обгаживал, - мы с бабушкой помним. И вот люди от страха тоже – в штаны. В фильмах это не показывают. А вообще, убивать - это очень неприятно. Вот мне повезло, я всю войну прошел, а ни одного человека не убил, только самолеты ремонтировал.

– А откуда знаешь тогда? – не понял Егор.

– С мое проживешь, и не такое узнаешь…

– А давайте лучше им голову Медузы Горгоны показывать, – предложила я.  – Они даже не испугаются, а мы будем скульптуры во дворе ставить…

– Точно! – согласился брат, – и будет у нас музей.

– Час от часу не легче, – вздохнула бабушка.

– Ну, музей – всё-таки лучше, чем вешать, – сказал дедушка и расхохотался.

***

– Ее зовут Мальвина.

– Которая с Буратино.

– Нет, она как ты.

– Как я?        

– Только еще красивее.

Я сижу на диване. Напротив, на стене - шкура лося и большие обломанные рога, ветер дует из приоткрытой форточки, волоски на шкуре шевелятся, и я представляю, что шкура дышит. А он все рассказывает, рассказывает. Конечно, она красивее, она же Мальвина, – мне становится обидно.

–Ты просто не помнишь, а я сегодня вспомнил, они прилетели, ты спала, дядьки-чудищи, но я всех перестрелял, я с автоматом спал.

– Он же игрушечный.

– Так это днем, а ночью настоящий. Там Элимонец и Мальвина не успели убежать.

– А Элимонец – это кто?

– Брат Мальвины. Они наши друзья. Надо спасать, вот я уже патроны заготовил, их убьют. Это за железной дорогой, надо бежать.

– Нас не отпустят.

– Тогда их убьют. Почему ты ничего не помнишь?..

            Егор придумал для нас волшебную страну, где мы жили раньше, до того, как попали к родителям. В этой стране Егор был старше меня и выше ростом - в волшебной стране все было наоборот. Потом на эту страну напали дядьки-чудищи, они взяли в плен наших  друзей – Мальвину и Элимонца.

Каждую ночь дядьки-чудищи прилетали к нам под окна на большой черной туче, и пока я спала, Гошка обстреливал их из автомата. А еще в этой стране никто никогда не ходил в туалет. Все ели и пили, что хотели, а в туалет никто не ходил. «Там все в желудке совсем переваривается», – объяснил мне брат, – природа такая потому что». И штаны у всех были чистые.

***

             Я лежу на кровати, смотрю на свое отражение в двери полированного шкафа. Скрипнул паркет. Кто-то невидимый переминается с ноги на ногу в маленьком проходе между Гошкиной и моей комнатой. Дверь в комнату Гошки открыта, я вижу его черную макушку. «Гош», – зову я. Не откликается. Хочу добежать до него, разбудить, но ведь между нашими комнатами невидимка, он точно там. Опять скрип. Только, пожалуйста, просто стой, не иди ко мне, не надо…

Накрылась одеялом с головой, скрипы стихли, но теперь еще хуже: рядом со мной кто-то задышал. Громко, прерывисто, так дышат лошади. Откинула одеяло и поняла: это дышала лосиная шкура. Точно дышала, а сейчас воздуха набрала и притихла, а сама живая, притворяйся – не притворяйся, я-то знаю, слышала, как ты вздыхаешь, вот и сейчас чуть шевельнулась, думала, не замечу…

А за моим отражением в двери шкафа - лицо… Нет, там много лиц: два старика, тетка в кокошнике пожилая, ребенок лысый, и дядька толстый позади всех ухмыляется. Отвернулась к стене, смотрю в ковер. Какие-то узоры, цветы, листья. Луна прямо в подушку светит, спать мешает, может, лучше задернуть занавеску. Нет, к окну подходить страшно. Веду рукой по ковру: мягкий, ворсистый. Эти крупные блеклые цветы, такие неровные,  противные какие, будто подвяли, да еще в воде долго лежат, были бы живые – завоняли бы. Да это же и есть те лица! Оборачиваюсь, смотрю в дверь шкафа. Точно! И шкура притихла. Закрываю глаза, всё – спать, спать.

            Паркет скрипнул рядом совсем. Главное – не открывать глаз. Кто-то склонился надо мной, нет, не дышит, смотрит только. Досчитать до ста, и все кончится. Считаю – уходит, медленно, на счет.

            Иду одна по темному лесу и не боюсь. Большие черные ели, хочу дотронуться до одной, тянусь и ловлю рукой воздух, хотя  вижу, что трогаю крупную ветвь.

            Круг света на траве, с серыми пятнами и разводами, похож на луну, может, это она и свалилась. Встаю в этот круг, ногам тепло. А вокруг ничего не видно, чернота, выставляю руки за границу света, они в темноте тонут, будто тают, но нет, пальцы шевелятся, на месте руки, только там им не жарко, не холодно, не тепло, не прохладно, никак. И тут я понимаю, что за пределами моего круга ничего нет, в пустоте он висит. Смотрю себе под ноги, свет начинает бледнеть и уже не греет, и, когда он погаснет, я упаду, и буду падать долго-долго, нет, всегда буду падать. Но я не боюсь, я хочу этого…  Хочу…

Проснулась раньше, чем круг растаял.

***

            Сон, явь, воспоминания, фантазии – сейчас уже не разберешь. Но я знаю, что люди с лучистыми глазами встречаются не только на страницах книг. В карих глазах моего дедушки было много огоньков, и это видно даже на фотографиях. Он выращивал на балконе помидоры, и говорил, что на них обязательно нужно смотреть с любопытством несколько минут в день, тогда им расти захочется.

Дедушка был хрупкого телосложения, высокий, но не сутулился. А вот руки у него были крупными, и ногти такие крепкие, что он мог ими гайки закручивать.

Бабушка никогда не носила халаты, она носила вязаные юбки и кофточки, а сверху фартучек, чтобы не запачкаться. На ночь бабушка завивала волосы на тряпочки и надевала специальную сеточку. Когда я подросла, она стала дарить мне свои драгоценности – бабушка очень любила брошки. Она говорила, что интеллигентная девушка обязательно должна носить брошки.

            Я никогда не слышала, чтобы бабушка с дедушкой кого-то осуждали. Но однажды заметила, что, если дедушке не нравится какой-то человек, он не смотрит ему в лицо, а куда-то в волосы смотрит.

Бабушка и дедушка познакомились на танцах, бабушка лучше всех била чечетку. Они ходили на танцы, даже когда их дети, мой и Егоров отцы, уже учились в институте, до тех пор, пока у бабушки не обострилась астма.

Как только дедушка вышел на пенсию (всю жизнь он проработал инженером-авиаконструктором), у него сразу появилось три новых увлечения: он стал рисовать маслом, играть на балалайке и собирать информацию о неопознанных летающих объектах.

Бабушка предпочитала читать историческую литературу. А моими маленькими праздниками были каждые вторые выходные, где были я, Егор и наши странные сказки.

            Мы росли, менялась жизнь, менялась страна, старели бабушка с дедушкой. Три года назад их обоих не стало. Мы с Егором по-прежнему слышали их шаги, когда оставались вдвоем в этой квартире. Они никуда не ушли. Они были с нами.

***

            Родители Егора обанкротились, и, чтобы расплатиться по кредитам, пришлось продать квартиру нашего детства.

            Однажды в июле мы с Егором, совсем уже взрослые, стояли не у нашей березы и смотрели уже не на наш балкон. Мы даже не знали, кто теперь там живет: квартира была продана через посредника.

            На балкон никто не выходил, может быть, хозяева куда-то ушли.

– А давай влезем и посмотрим, что там, – предложил Егор.

– Перестань, – усмехнулась я.

– Какая же ты, Ирка, в последнее время не романтичная.

– Ну, что поделать…

– Ты не переживай! Я обязательно что-нибудь придумаю! И года через три, ну, пусть через пять, вот я буду не я, но куплю квартиру в этом же доме, неважно, на каком этаже, главное – чтобы в этом доме.

– Во-первых, вряд ли  у тебя получится, во-вторых, зачем?

– Ну как же?

– Гош, ну, даже если дом этот снесут, воспоминаний-то у нас уже никто, никогда не отнимет…

– Это точно… Но, все-таки, если не снесут – ну, хоть еще один год в этом доме, и неважно, через сколько лет, хотя бы год!

– Хотя бы месяц.

– Хотя бы день.

Максим Черубин Москва

Дата : Вт февраля 17, 2015, 17:09:10 Отличный рассказ у Ирины: и забавный, и трогательный, и есть над чем взгрустнуть. Детство оно всегда с нами, но физически-то в него не попадёшь. никак там уже не окажешься...

Галина Мальцева-Маркус Москва

Дата : Вт февраля 17, 2015, 23:07:56 вот ведь читала уже этот рассказ, думала, пробегу глазами, вспомню - ан нет, с Ириными текстами так не получается. Как только начинаешь читать - так слышится ее голос, интонации рассказчика, каждое слово-нотка вступает в повествование в свой черед - ни одну не пропустишь. Так всё заново и прочитала -и рада этому, вспомнила все замечательные детали, словечки, реплики. И свое детство тоже вспомнила, и свою волшебную страну, которую тоже делили с двоюродным братом.

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Вт февраля 17, 2015, 23:36:44 Спасибо большое первым ласточкам-комментаторам! Что-то мне всё казалось, что этот рассказ у меня относительно недавний, а уже больше четырех лет прошло с момента написания. Ничего себе... Время летит. Помню, как я давно много раз подступала к этой теме, пыталась воссоздать эту детскую вселенную - и всё не то, не то получалось. И в какой-то момент она во мне воскресла, что ли, родилась заново. Мне этот рассказ еще особенно дорог тем, что мне кажется, если бы я тогда его не написала, то не написала бы уже никогда...:)

Денис Васильев Пекинск

Дата : Чт февраля 19, 2015, 18:50:24 Мне понравился и рассказ, и интонация - воспоминания, уважения к человеку и его чувствам.

Виталий Аркадьевич Надыршин Севастополь

Дата : Вт февраля 24, 2015, 21:18:20 Простой, трогательный детством рассказ о нас - взрослых. У каждого были свои балконы, и на них делались первые затяжки (и не только). Ирина, спасибо!!!

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Вт февраля 24, 2015, 21:32:12 Спасибо, Денис! Спасибо, Виталий Аркадьевич! Какое у вас образное и свежее выражение получилось: "трогательный детством рассказ о нас - взрослых".

Валерий Былинский Санкт-Петербург

Дата : Ср февраля 25, 2015, 21:18:18 Один из лучших рассказов в книжке. Хотя, они там все разные, и все почти хороши. И, что интересно, что такое "Элимонец" я вроде запомнил специально из рассказа, но теперь вновь забыл. А и не важно.

Ирина Митрофанова Москва

Дата : Ср февраля 25, 2015, 22:04:40 Валер, Элимонец - брат Мальвины, так же как Егор брат Иры. Сказка Егора - детская лабуда, логики в ней, с точки зрения взрослого человека, мало:). Поэтому и запоминать необязательно. Пробую сейчас смотреть на свой же рассказ глазами детского психолога-дилетанта и предполагаю, что Элимонец и Мальвина - это Егор и Ира в своей сказочной стране. Ведь Мальвина, по словам Егора, такая же как Ира, "только еще красивее":) Последняя правка: февраля 25, 2015, 23:16:22 пользователем Ирина Митрофанова

Вход

Логин:
Пароль:
	Запомнить
	Забыли пароль? Регистрация на сайте

Это случается с каждым...

Введите почту чтобы восстановить пароль:
Чтоб выйти нажмите Отмена.