СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..." НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва» СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1 "Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2 |
Просмотров: 2234
21 марта 2013 года
Куда «во дни тягостных сомнений», с надсадой в сердце, томимые тоской и смятеньем чувств, отправлялись истинно русские люди? В Баден-Баден? Или теплую солнечную Италию? Нет. Там они лечили тело. Лечить же исстрадавшуюся больную душу отправлялись в русскую глубинку, в нашу сермяжную деревню. «В деревню, к тетке, в глушь…» Традиция исконная такая – лучшее лекарство для мятущейся и раненой души - прикоснуться, припасть к корням, отдохнуть сердцем , созерцая ивы у крохотного прудика, серо-меловые шиферные крыши, ветхий штакетник палисадников, кренящийся под буйством флоксов, георгинов и золотых шаров. И во все времена - то кареты пылили по разбитым дорогам, то юркие дрожки и брички, а потом уже разноцветные авто – жигули и запорожцы, и как пик цивилизации – с запыленными, замызганными фарами роскошные иномарки. И все - за лечением души – усталой, иссохшей, покрытой не тонким слоем позолоты и даже не благородной бронзовой патиной, а банальной разъедающей ржавчиной. Железные люди нового века, ржавые коррозированные души и сердца…
Жил-был бизнесмен, жил он с полной нагрузкой, Прибавочной стоимостью был озабочен. Достаточно новый, достаточно русский, Как все бизнесмены затраханный очень.
Фрустрации, стрессы, налоги, проплаты, Пахал, как верблюд, через день напивался. Других разбивают инсульты, инфаркты, А с этим внезапно случился катарсис.
Он вдруг ощутил, что душа истомилась И деньги не греют, и жить нет резона, Бессмысленно все, и слеза покатилась В бокал недопитого "дон периньона".
Вроде, тачка стоит наворочена, И люстра висит позолоченна, И тикает "роллекс" на левой руке, Откуда ж в душе червоточина?
А он на метро, одинокий и лишний, Уехал в деревню, в гнездо родовое. Там бабушка лепит вареники с вишней, Там тихо, и утром туман над рекою.
Тимур Шаов
........
«Ну о чем вы?» - воскликнет недовольный читатель – «Это же китч. Это же – Шаов.. в какую деревню? Деревня умерла. Как и деревенская поэзия души. А уж о деревенской прозе и говорить не приходится…» Да, похоронена она основательно, и памятник поставлен, на котором даже разрешили написать имена последних могикан-«деревенщиков» – Астафьева, Абрамова, Белова, Распутина, Проскурина, Шолохова, Шукшина. Написали – и ах, батюшки! Вдруг поняли: просмотрели… оплошность досадная вышла… недосмотрели. Они же носители абсолютно чуждых идей – ну никак не в русле нынешней литературы. Даром, что уже ушедшие… Но не дремал гениальный писатель всех времен и народов – Дмитрий Быков – всем сестрам по серьгам он раздал в своей статье «Телегия». Начал мощно: «В русской литературе 70-х годов XX века сложилось направление, не имеющее аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистническому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданническому лицемерию. Это направление, окопавшееся в журнале «Наш современник» и во многом определившее интеллектуальный пейзаж позднесоветской эпохи, получило название «деревенщики», хотя к реальной деревне, разумеется, отношения не имело.» Оставим пыл «болотной лексики» рупора местечкового либерализма. Интересно другое – такая оговорка незначительная: «...это направление, окопавшееся в журнале «Наш современник» и во многом определившее интеллектуальный пейзаж позднесоветской эпохи…». Очень точное слово – «окопавшиеся». То есть – это последний рубеж интеллектуального пейзажа, то бишь литературы, не пожелавший сдаться? Не принявший стилистику «новой литературы» или ее идейную составляющую? Идейные враги? А с идейными врагами – на войне как на войне – их уничтожают. Правда, в этом случае сверхинтеллектуальный и донельзя человеколюбивый Д. Быков решает просто расставить своих идейных противников …по талантливости. Задним числом. «Некоторые писатели из славной когорты действительно умели писать, у них не отнять было корневой изобразительной силы; случались очень талантливые, как Шукшин и Распутин, Можаев и Екимов. Был несколько менее одаренный, но все равно заметный Белов. Подверстывали к ним и Астафьева. Деревенщики отличались от горожан,… как Россия от Европы: у них в активе было несколько очень ярких, но монструозных личностей, тогда как общий фон деревенской прозы и сельского же кинематографа был удручающе сер.» Опять оговорился велеречивый наш «болотный рупор» - «окопавшиеся деревенщики» - это Россия, «городская проза» - Европа. А кто бы сомневался? Шаркающий ныне преподавательскими подошвами в МГИМО – сам Д.Быков – очень хорошо знает, что завоевывать страну сейчас не нужно – к чему траты-то такие? Надо просто из писателей сделать «манкуртов», людей, не желающих помнить своего прошлого, своих корней. А они уж постараются – верноподданнического лицемерия-то в избытке, а еще желание – признания творческого, и не у своих сиволапых сограждан, а там – на блистающем Западе. Заметят, отметят, наградят – вдруг Нобелевской ? А надо-то чуть-чуть – язык попроще (чтоб переводить без проблем), но мат – в полном ассортименте (это для русского колорита), сдобрить сексом покруче (желательно извращенным), прибавить светлые образы геев и лесбиянок, фрейдистский анализ доморощенных маньяков и педофилов, и залить все это темной жижей «убогой постсоветской действительности без надежд на светлый луч демократии». Вот такие мы – убогие совки, а так хочется приблизиться к стопам, облобызать, приникнуть к цивилизованным европейцам. Ах, ты Господи… Да ежели надо – да мы всех – этих – сиволапых, сермяжных – к ногтю. Вон уже сколько идейно-зрелых мутантов навоспитывали – хоть сейчас к Европе присоединяйся, или к Америке… отдельным штатом. Мы-то готовы, главная вот закавыка – народ-подлец. Не повезло с народом. Мало того, что быдловатый, так еще и упрямый до одури. Объясняешь ему, втолковываешь – дескать, не смотри, дурак, кинематограф советский – там один человеконенавистнический напор и сентиментальное фарисейство… А он – негодяй – смотрит. Да еще и слезами обливается. «Вечный зов», «Девчата», «Белые росы»… Очень серчает на эти фильмы лощеный европеец Быков - это его тонкая интеллектуальность бушует. «Кино такого типа называлось «Росные травы» или «Овсяные зори». Добра этого было завались», - ёрничает талантливый писатель, он же преподаватель. А герои-то, герои какие – все не может успокоиться Д. Быков: «Нечего и говорить, что диалоги в сельских фильмах были невыносимо фальшивы, набор типажей стандартен (Нинка из сельпа, веселый балагур а-ля Щукарь, непутевый гулена-бабник, который всех шшупает…), а уж каким языком писали прозаики-деревенщики — никакой Даль не разобрал бы. Ай, молодца, наш великий просветитель! На Шолохова замахнулся! «Ай, моська, знать она сильна…» Не по нраву ему Шукарь. И Нинка из сельпа – ну кому нужна эта Нинка? Так, шелупонь деревенская, стоило ли перо марать, описывая? Да еще и смеются, и других веселят, невежды деревенские. Очень не нравится Быкову такое веселье - не по рангу оно. Да и с чего им радоваться-то? И некая критикесса ему вторит: «Классическая русская школа деревенской прозы - это всегда слезы. И непременно - бунт. Бунт тихого человека» (Юлия Беломлинская, певица, актриса, писатель). Ей-то виднее. А здесь что? Ни слез, ни бунта… прямо не тот народ, ох, не тот… так что и жалеть его ни к чему – пусть вымирает. Ополчился наш мудрый писатель и на сериалы «Вечный зов», «Судьба» - а они-то чем осердили? Любовью недозволенной, посконной? И это – тоже. «Но существовали же поставщики сельских эпопей, обожаемых обывателем, экранизируемых, затрепываемых: существовали Анатолий Иванов и Петр Проскурин, авторы соответственно «Вечного зова» и «Судьбы», с могутными мужиками и ядреными бабами, которые так и падали в духмяные росы и там с первобытной энергией шевелились…» Ой, прав, прав наш жестяной рупор! Какой ужас, какой кошмар! Насколько эстетичнее похмельный синдром олигарха, топящего его в собственном бассейне на Рублевке, или утро светской львицы Собчак, или же нежная искренняя любовь двух геев. Те, сиволапые, могутные, с первобытной энергией отстояли в войне свою Россию, а потом ломили в колхозах – кормили «нарождающуюся свободолюбивую городскую прослойку». Но – быдло ведь… Эстетики быковской нет, нет понимания толерантности. То ли дело «новый демократически выдержанный класс новых горожан», этот всегда за Отечество постоит, толерантность – залог успеха. «Ой, враг русский, ты что на мою землю пришел оккупантом противным?» - хлопнет по щеке ромашкой ворога постылого и… победит. Два раза» - как в одном народном анекдоте. А эти – могутные мужики – они же в навозе по уши… Кривится тонкочувствующий нос европеизированного писателя, даром что фамилия говорящая – Быков. Ему бы бесплотным Ангеловым именоваться. Серчает на этот деревенский навоз, ох, серчает. А заодно и на Пастернака – потому как в своих стихах опустился до примитивной деревенщины. А ведь кто бы мог подумать!!! Тоже ведь – Нобелевская премия! Недосмотрели там – что ли? Недочитали? «… апология навоза как символа сельской здоровой морали и честного труда заразила даже таких авторов, как Пастернак: «И, всего живитель и виновник, пахнет свежим воздухом навоз». Таких вкусовых провалов, как «Март», у Пастернака немного, это и вообще довольно слабые стихи — многословные, очень советские, декларативные («Как у дюжей скотницы работа, дело у весны кипит в руках», и рифма «работа» — «до пота» отсылает к сборникам вроде «Твоя спецовка, парень». Но гений проговаривается и в неудачных стихах: навоз действительно всего виновник, ключевое понятие сельского реваншизма. Горожанин виноват в том, что не нюхает навоза, что прорвался в отвратительный, бездуховный город, где все со всеми, свальным образом, как в романе Василия Белова «Всё впереди»». И опять уже сам Быков проговаривается (ох, уж эти оговорки! Внимательнее надо быть, господин рупор! Или вы уверены, что не найдется читателя, смогущего это все прочесть?). По Быкову самое страшное заражение писательского творчества (не дай Бог, заразиться-то таким) – это « …сельской здоровой моралью и честным трудом…»Вот заразятся таким недугом ныне здравствующие писатели – и все – пиши пропало. Захотят «…сеять разумное, доброе, вечное..», объяснят «маленькому человеку», горожанину ли, крестьянину ли кондовому, что он Человек, созданный по подобию Божьему, а не скопище пороков фрейдистких, и что вместо ада в оболочке людской – у него есть Душа, благодатная и сострадательная. Именно та Душа, о которой постоянно напоминали «деревенщики», та Русская Душа, которая даже в самые страшные времена – становление колхозов, война, послевоенные годы, – не исчезла в горниле времен, которое переплавляет характеры, судьбы, мироощущение. А – очистилась страданием. И не рвется эта нить, накрепко они связаны с землей своей, а, следовательно, понятие Отечество и Родина для них – не пустые слова. И как бы не клеймили сейчас «деревенщиков» - «певцов крепостных» советского строя, рабов поневоле, тянущих лямку – эти писатели были намного честнее своих городских собратьев. А уж для новоявленных мессий типа Д.Быкова и иже с ним – они как красная тряпка для быка. Вот уж непридуманный каламбур – из жизни. А вообще, надо поблагодарить уважаемого Д.Быкова за предельно откровенную статью. Превзошел он себя в ней. Открылся. Выплеснул. Лихо отбил чечетку на крышке гроба поверженных, «окопавшихся» врагов. Излил глубинную ненависть, как будто святой водой на хвост капнули. Именно так на него действуют слова – «деревня, деревенщики, Душа народная, Россия». И – напоследок не удержался, добавил… попытался осиновый кол воткнуть, который заострил самолично. «…Не припомню ни в одной литературе мира такой апологии дикости и варварства, к которой в конце концов скатилась деревенская проза: все самое грубое, животное, наглое, грязное и озлобленное объявлялось корневым, а чистое было виновато одним тем, что оно чисто…» Даааа… даже не знаю, как и прокомментировать. Федор Абрамов «Пелагея» - образ деревенской женщины, пекаря. Слова ее поистине животные и варварские, а уж жизнь нагла до безобразия: “Всю жизнь думала: каторга, жернов каменный на шее — вот что эта пекарня. А оказывается, без этой каторги да без этого жернова ей и дышать нечем”. Ведь какое варварство? Какая дикость? Не правда ли, господин Быков? Страх сказать – нагло не могла НЕ работать? И это – объявить на весь мир – корневым, основополагающим? Ведь всем известно, что в деревне – пьянь и сплошная голь, недоумки и дебилы. Вот лицемерие-то неприкрытое!!! А Мелентьевна – другая квазивыдумка Абрамова? И того хуже. Старухе 70 лет, а она по грибы ходит, никак не может без работы остаться, хоть и больна. Ведь не поверим же, правда? Как может у этой «бабьей пародии» быть какие-то чувства - сострадание к сыновьям, жалость к невестке, которой помогает? Сплошная наглость и животная грубость. И вот таким описателям деревенской жизни не место в НАСТОЯЩЕЙ литературе, поэтому с таким воодушевлением истый реалист Д.Быков возмущается, дескать, они не видели настоящую ЧИСТОТУ. Белоснежную правду о деревенских мутантах. А он – Быков – ее знает. И доносит до всех. И даже печалится, что нет сейчас писателей, стремящихся ПРАВИЛЬНО живописать быт деревни. То таланта не хватает, то наблюдений. «..Деревенской прозы в России сегодня практически нет. Последними адекватными произведениями на сельскую тему были «Новые Робинзоны» Петрушевской и «Четыре» Владимира Сорокина». Ну, с Петрушевской он явно впросак попал – уж очень, видно, понравились места, где престарелая и никому не нужная, забытая старуха питалась сырой картошкой, грудой в сенях наваленной… Да картинка рахитичного, изморенного ребенка, которому соску совали из тряпки, смоченной в молоке. Вот только Петрушевская не быт деревенский писала, а фантастику – Апокалипсис, который разразился. И тут же городские голодные жители рванули в деревню – за едой. И самые проворные стали окапываться в непроходимых местах. Да и то - не чужда писательница сострадания: семья, сама голодая, еще и подбирает брошенное дитя – этого самого рахитичного ребенка, подкармливает старуху, дает приют еще одной старухе, и с ней вместе все НАУЧАЮТСЯ отличать грибы… Просмотрел Быков, недопонял. Ах, незадача… Зато с АДЕКВАТНОСТЬЮ произведения Сорокина «Четыре» - попал в точку. Вот она – деревня, вот она – правда о русской деревне и ее обитателях. Зачитаешься. «Над вымыслом слезами обольюсь». То бишь – о чем я? От чистой правды – слезу пробьет… А язык-то какой! Куда там деревенщикам с их пустыми словесами, от которых Даль бы завял. Здесь он от гордости за русскую словесность – просто душой бы воспарил. Итак. Начало: московский бар, в котором некто из администрации Президента откровенничает с русской девушкой Мариной и подошедшим химиком-технологом. «ВОЛОДЯ: Сейчас такой поток информации, что мы сначала обращаем внимание на какую-то чушь. А ценным сообщениям не придаем значения. В «МК» полгода назад была большая статья под названием «Деревня Близнецы». Там описывалась одна деревня в Мордовии. Где живут одни больные близнецы. Двойняшки, тройняшки, четверки. Только одни близнецы. И у всех различные поражения внутренних органов. ОЛЕГ: Ну и что? Близнецы — нормальное явление. МАРИНА: А уж больных у нас... ВОЛОДЯ: В четырех километрах от этой деревни находится один из самых первых советских инкубаторов — «Союз-4». А эти близнецы — просто отходы производства. Первые советские дубли. ОЛЕГ: А почему же... общество не создадут? ВОЛОДЯ: Дублей? Так они же не знают, как они появились на свет божий. Они уверены, что они детдомовские, брошенные родителями. И их там — сотни три. Оборванные, грязные, одетые кое-как. Отделения по возрасту и полу. Ну, он сразу повел в отделение номер 32. А там девочки до шестнадцати лет. И все — четверками, четверками. И входим мы к этим девочкам, а они вдруг так вот все руками сплелись, как венок, и вот такой вот волной прямо на нас и прямо... ОЛЕГ (встает): Всё, закрыл рот. Куча клонов-малолеток, которых вы трахали, а потом они вам на четыре голоса песенку спели, под названием: «Не п**ди!» (Бармену.) Сколько с меня? Ладно, на. (Кидает пару бумажек, идет к двери.) А ей еще повешай, повешай. Она поверит. Может, и даст. Четверка, б**! Магическое число! Академик Бронштейн!
Городская девушка Марина оказывается родом из деревни, в которой давненько не была. Она получает известие – умерла ее родная сестра. Молодая еще. Она едет на похороны. Причина смерти – подавилась хлебным мякишем(!). Вся деревня жевала мякиш и из них лепила куклы на продажу (вот она где – правда-то сермяжная!!!) Маленькие вставки – встреча с родственниками: «…Марину молча обнимают родственники: две сестры, Вера и Соня, тоже абсолютно схожие с ней, и муж покойной Марат — странноватый мужик неопределенного возраста. МАРИНА: Ой, девоньки. Чего ж мне так плохо? СОНЯ: Е**шься редко». Описание дома в деревне (здесь Сорокин превзошел себя в эстетике чистого искусства. Мои аплодисменты – гению-деревенщику):«…Дом покойной Зои. Скотный двор. Грязь, остатки снега. Дровни стоят под навесом. Лежит крестьянская утварь. Две свиньи копошатся в отбросах. Сестры выходят на скотный двор. Из избы доносится пьяный гомон поминок: кто-то причитает по покойной, кто-то пьяно смеется. Сестры немного пьяноваты. Они закуривают. МАРИНА: Я не помню... где здесь сортир-то был? ВЕРА: Вон там, за сараем. Пошли. Втроем проходят по скотному двору, минуют сенной сарай. За ним на огороде виднеется деревянный покосившийся туалет. Но на пути к нему — непролазная весенняя грязь. СОНЯ: Блин, а тут и не пройдешь. ВЕРА: Девчат, давайте здесь.
Марина и Соня расстегивают брюки, Вера поднимает юбку. Присаживаются на корточки, мочатся и курят». Не обошел стороной культурный новоявленный «деревенщик» и церковь. «..Сестры входят в церковь. Внутри — битый кирпич, хлам, остатки снега. В пустых проемах окон гуляет ветер. Вера садится в угол. Соня и Марина закуривают»
Поминки «…Обильный обед в доме старухи-соседки. Стол завален мясом. Стоят бутылки с самогоном. Здесь опять почти вся деревня. Пьют самогон, едят. Все быстро напиваются. Ревут невразумительную песню. Сестры и старухи сильно пьяны. Кто-то танцует со свиной головой. Некоторые уже спят вповалку. Марина встает, с трудом пробирается сквозь тела». Цитировать этот шедевр АДЕКВАТНОЙ деревенской прозы можно бесконечно – кроме убогой лексики, щедро сдобренной матом, Сорокин не внес ничего нового. Ну разве свою больную фантазию. Как говаривал профессор Преображенский, «Разруха – она прежде всего в голове». Вот такую прозу мы и имеем сегодня – с разрухой в голове. А вообще, такое ощущение – сна-бреда. Помните кривое зеркало троллей, осколки которого сделали свое черное дело – заморозили души и сердца? Почти тридцать лет безвременья в литературе и искусстве, как будто какой-то злой тролль искривил пространство – заставив всех смотреть через призму кривого зеркала. И нагло оттуда выглядывает, показывая язык. Белое стало черным, черное – представляется белым… И все же… все же… Почему в такое неистовое бешенство этих кривых троллей приводит именно деревенская проза? Почему она вызывает такую ненависть? Не потому ли, что боятся? Боятся, что именно там – в русской глубинке, в русской деревне, и начнется истинно новая деревенская литература, говорящая о душе и возрождающая душу? Пусть боятся… А мы будем ждать.
|
Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ" Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон» "МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона) «Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2 "ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове) |
Москва