У отца Виктора Нечаева были печальные глаза. Все, кто смотрели в них, чувствовали либо жалость и симпатию к нему либо неловкость – словно были виновниками чего-то такого, что сильно его огорчило.  Да и во всей его сутулой фигуре было что-то печальное. Может быть, поэтому он проходил в дьяконах 15 лет.

- Ну какой ты священник, когда ты все время унываешь! – говорил ему секретарь епархии, объясняя очередной отказ рукоположить его во пресвитера.

- Я не унываю. Я печалюсь, - тихо отвечал  дьякон.

-  Печалишься. А ты не печалься. Смотри орлом. Владыка не любит мямлей. Печалюсь…  Тоже мне, «рыцарь печального образа». Ты можешь себе представить Дон Кихота с кадилом?!

Конечно, причина отказа в священстве была не только в печальном зраке дьякона Виктора. А печалиться ему было отчего. Сколько он себя помнил, поводов для радости в его жизни было немного. Он был внуком репрессированного профессора. Дед его озеленял южные степи лесополосами и угодил на просторы ГУЛАГа по доносу одного из своих коллег. Его обвинили в отравлении колхозного стада. Навет был нелепым, но это не помешало грозным дядям осудить его на 10 лет за «вредительство».

Слава Богу, он выжил, вернулся домой и даже был восстановлен на родной кафедре. Но его любимый ученик, женившийся на его дочери, бросил ее вместе с полугодовалым сыном, как только узнал об аресте тестя. Так что Виктору не удалось испытать  отцовской любви.  Мать его - Вера Сергеевна - так и не вышла во второй раз замуж. В их профессорской квартире (прадед и прапрадед  тоже были профессорами) семье Нечаевых оставили две комнаты, а  в отобранные три вселили  три семьи. Новые сожители в количестве 16-ти человек пламенно возненавидели бывших хозяев. Чего только не натерпелись мать и бабушка Виктора, став «жиличками» коммунальной квартиры. Бабушка скончалась еще до войны. Она с великим трудом переносила унижения и издевательства властей и соседей. Виктора соседские дети нещадно били.  Как только он оказывался в коридоре, все двери мгновенно распахивались, и трое мальчишек с двумя девчонками выскакивали, как бесенята из коробки, и начинали лупцевать его, приговаривая: «Советская власть вас не добила, так мы добьем. Ишь, буржуи.  Две комнаты на двоих»...  Конечно, это не дети придумали …

Вере Сергеевне редко удавалось  придти на помощь сыну. Она работала на полторы ставки в районной поликлинике. Витя  после школы шел прямо домой, если не нужно было заходить в библиотеку сдавать прочитанные книги.  Он читал в своей комнате, но время от времени нужно было, все же, выходить в коридор. Чуть ли не каждый вечер Вера Сергеевна, открывая входную дверь, видела одну и ту же картину: сын, прижатый к стене, закрывает лицо руками, а трое или пятеро отроков с отроковицами, расталкивая друг друга, пинают и бьют  его кулаками. Она  бросалась на выручку. Зверята со смехом и визгами разбегались по своим логовам, выкрикивая угрозы и обещая  продолжить прерванную экзекуцию. Это, однако, не мешало матерям  этих детей обращаться к Витиной матери, когда их жестокие сорванцы подхватывали какую-нибудь болезнь. Вера Сергеевна безо всяких упреков принималась лечить заболевших, хотя очень часто ей хотелось своими руками задушить эти злобные создания.   

  – Мама, не лечи их, - просил Витя.

- Не могу. Я врач, - отвечала Вера Сергеевна, прижимая его к сердцу, целуя и стараясь утешить. – Терпи,  Витенька. Господь терпел, и нам надо терпеть. Они исправятся.  Им же самим от их злобы одно мучение.

- Ну, да, мучение! Они хохочут и радуются.

- Это не радость, а болезнь души. Рано или поздно они поймут это.

- Поймут…  Когда добьют меня.

- Терпи, мальчик. Господь сказал: «В мире скорбны будете».

Но терпеть было очень трудно. Особенно когда под глазом появлялся багровый синяк, и одноклассники предлагали такой же поставить под другим «для красоты и симметрии».

Читать рассказ полностью