Заказать третий номер








Просмотров: 1904
04 сентября 2012 года

… Может, уже здесь, в этом мире, нам всё открыто, всё на виду – только вглядись. Но, вглядываясь так, мы сжимаем своё время.

О! Сжатие времени, это не внешнее ускорение, спешка нынешнего человека, когда гонишь себя во времени, торопишься – и, всё равно, не успеваешь. Как раз в этой-то внешней спешке мы и пробегаем мимо той былинки, в которую, может, и надо вглядеться, чтобы понять, для чего живёшь. А понять-то бы надо, иначе – скучно…

…Ванька скучно не жил. А вся его жизнь двадцатилетняя от рождения вот до этого мига – событие, то ли растянувшееся на дни, недели, годы, то ли сжавшееся в точку. Он живёт, не ведая времени.

Раньше называли его "дурак", теперь же, когда по воскресеньям  в церковь на берегу озера приезжает служить городской батюшка, всё чаще – "блаженный". Только братовья Куликовы как звали "пришибленный", так и зовут.

А Ванька и в школе поучился, семь классов одолел, счёт и письмо знает. Да ни к чему ему, видать, счёт и письмо…

Присядет на корточки перед муравейником, и, если никто не прогонит, хоть весь день, до темноты уж, просидит, радуясь и дивясь мурашиной жизни.

И если в работу какую впряжётся – не оторвёшь. Только когда перетаскает, к примеру, все мешки с картошкой в подполье, удивлённо встанет, покрутит головой, руки разведёт – всё, что ли?

 Дрова ещё очень любит колоть…

Мать его, Василина, непутёвая по молодости бабёнка (да и ныне не стала толковой) – прижила его от проезжего молодца.

- Ванька, ирод, дурак, ну что ты там увидел? - орёт на сына, склонившегося над колодезным срубом, заглядевшегося в глубокую, мерцающую мглу.

Обернулся на голос, глаза будто той мглы напились – тёмные. Но на солнышке сразу светлеют – голубые на редкость…

"Весь в отца", - думает Василина, и сердце сжимается.

- Воды-то наноси, - уже мягче молвит.

- Ладно, мама, - Иван улыбнулся и принялся за нетрудную работу…

… Всё, осень уже, хоть и лето на календаре. Небо с утра свинцом налилось, к земле прижалось. Волны на озере тяжёлые, желтоватые от песчаной взвеси, макушки в белой пене. Мелкое озеро-то. И узкое, будто щука, вытянутое на семьдесят вёрст, а в ширину редко где триста метров будет. Рыбы ещё много в озере, той же щуки, есть и судак, и царская рыба нельмушка, не говоря уж об окуне, леще и прочей сороге… И рыбаков много. Ловят удочками, сетями, неводами… Но и озеро свою дань исправно берёт. Вот хотя бы и этой весной – пятеро вышли в лодке, живым выплыл один…  Налетел ветерок, поднял волну, сперва захлестнуло мотор, потом лодку…

Сидит Ванька на берегу, на валуне, взял в руку камень - мокрый, холодный – глядь, а в нём ракушка отпечаталась всеми спиральками своими, и мнится Ваньке живое тепло той улитки, что жила в этой ракушке…

И он уж не знает, и не думает о том, вспоминаются ли это уроки истории, которые вёл в пятом и шестом классе замечательный  учитель Иван Анатольевич (лет пять уж на недалёком погосте лежит), или это просто само по себе видится ему, Ваньке: деревянная церковка, домики-кельи вокруг – монастырь; а по озеру плывут ладьи белопарусные; к монастырскому берегу правят; и не знает чернец, глядящий из-под ладони на те ладьи, чего ждать от беспокойных гостей, новгородских ушкуйников, добра или лиха… 

Женька да Колька Куликовы вытащили на берег свою "казанку", тут же выпутывают из сети рыбу, в ведро кидают и никакого рыбнадзора не боятся.

Потом идут мимо Ваньки, у каждого в руке по полному ведру, и Колька, кривоногий и низкорослый, с руками синими от наколок (отмотал своё за драку), кричит:

- Ванька, купи рыбу!

- Не-а…

- У, тупорылый! – зло бросает старший Куликов – Женька, тоже кривоногий, но чуть повыше брата и пошире в плечах.

Им есть с чего злиться. Погода испортилась, и не наехали из города "отдыхающие", за счёт которых всё лето кормились (а больше поились) Куликовы. Теперь им нужно переть три километра до большака, "водилам" рыбу толкать. Оно, может, и выгодней, но долго, а им – лишь бы поскорее на бутылку срубить…

Ванька не бросает, а опускает камень в воду, зябко ёжится, но не уходит, смотрит на волны, на четыре чёрных полоски вдалеке – катера рыболовецкой бригады, что таскают невода на "глубокой" воде.

А метрах в ста от того камня, на котором сидит Ванька, – храм с кирпичными пятнами осыпавшейся штукатурки, высокой колокольней и двускатной зелёной крышей.

Когда-то, очень давно, был, говорят, тут монастырь, сгорел, церковь потом деревянная стояла, а полтора века назад и каменную построили. Пришло время – церковь закрыли, батюшку на севера загнали, купол зачем-то снесли. Баня в храме была. А в последние годы – рыбокоптильня. Отец Илья, когда впервые приехал сюда, спросил у мужиков-рыбаков, переставших в то время быть колхозной бригадой и ставших "кооператорами":

- Как бизнес-то ваш рыбный, процветает?

- Какое там, батюшка, прогораем.

- И неудивительно: догадались тоже – в алтаре коптильню устроили…

Мужики то ли усовестились, то ли по другой какой причине рыбу в храме коптить перестали.

Но все эти годы провисел на колокольне огромный колокол. Или не смогли его скинуть, или специально оставили – осенью, когда пластаются над озером густые туманы, зажигали на колокольне прожектор и в колокол били, путь кораблям казали, что посерёдке, по фарватеру, с одного конца озера в другой плавали. И всякий в этих местах знает (хоть и закрыт вход на колокольню на тяжёлый замок), что на колоколе – барельеф-медаль с изображением последнего Императора и надпись: "Сей колокол отлит в честь вступления на царство государя Николая Второго"…

Довелось раз и Ваньке на колокольне побывать, в колокол вдарить – гул над озером, над лесом, над деревней покатился и долго, вибрируя, истаивал в небе. Ванька тогда прижался к колоколу-великану, а он – живой, внутри себя гудящий, тёплый… С той поры, всякий раз, как священник приезжает, перед службой Ванька на колокольню лезет…

Из крайней к озеру избы вышла Галина, в куртку болоньевую запахнулась, ветер осветлённые волосы треплет. Рядом с храмом встала, тоже на озеро пенное глядит. И на Ивана. "А ведь красивый он, ладный, а работать-то как может… С головой бы дружил – лучше бы и мужа не надо".  Усмехается студентка-медичка, приехавшая домой на побывку. Всё – завтра кончится её побывка – в город. Погода испортилась, отдыхающих нет – скучно.

И вспоминает, как обнимал её, мял, в воде, а потом уж вон за тем кустом, Алик, с которым тут,  на берегу, и познакомилась. Чернявый, и цепь золотая. И ещё пятеро с ним таких же. Но Алик никого больше к ней не подпустил, видать, понравилась. Машина у них большая была, чёрная, блестящая, и музыка из распахнутых дверей на всё озеро орала.

Тут у них, когда погода-то, как в Анталии. Вода тёплая-тёплая. И весь берег машинами уставлен, и музыка, и смех, крики. Вот тогда весело. А сейчас – пустой холодный берег, чёрные пятна кострищ, бутылки и банки вокруг них, да бредёт вон вдоль берега Ванька-дурак…

И запахнувшись плотнее, она возвращается к дому, а ветер всё треплет её осветлённую гриву…

Завтра она уедет. Вот только на исповедь к отцу Илье сходит. Да, верит она, верит. И всё про себя знает, и кается, но не зарекается… И шальная мысль пролетает в шальной голове: "А как бы э т о  с Ванькой могло быть?.."

     … Отец Илья – высокий, костистый, носатый. В "Волгу" свою садится – в три погибели гнётся. Протоиерейский золотой крест на груди. Норов у него, с роду, – порох. Но постепенно научился себя в руках держать, когда нужно, все-таки, уж бороду серебряной ниткой простегнуло.

 А надо же когда-то и разжать кулаки, тесёмочки развязать, "расслабиться", как теперь говорят. Вот там, у озера-то, и разожмёт кулаки, даст душе роздых. Служится у озера как-то легче, хотя, люди-то ведь везде люди, что в городе, что в деревне…

За город выехал, потянулись серо-зелёные поля, замелькали жёлто-зелёные перелески, обломки деревень, и невольно вспомнилось: "Эти бедные селенья, эта скудная природа, край родной долготерпенья…"

Гонит отец Илья лихо, по-другому не умеет. На заднем сидении дремлет дьякон отец Анатолий – невысокий, кудреватый, с аккуратной бородкой.

Задумался, видно, отец Илья, не заметил, что встречная машина ему мигнула. И вот он, "родимый", полосатой палочкой машет.

Вышел священник из машины, чтоб видно было – в рясе, с крестом. Но гаишник тоже – тёртый калач:

- Согрешил, батюшка, - говорит, - скорость превысил, - усмехается.

Усмехнулся и отец Илья в ответ, штраф заплатил, квитанцию покорно принял.

- Будьте осторожны, батюшка, - напутствует приветливо сержант.

-  Спаси Господи, - отвечает священник.

Вот и отворотка к озеру. Скинув скорость, отец Илья признал братовьёв Куликовых, тормознул.

- Здорово, мужики! Много ли наторговали?

- На пузырь есть, - брякнул пустым ведром Николай, - надо бы и на закусь, - кивнул на полное.

- Ну, садитесь, домой подброшу. И рыбу вашу возьму. Почём?

- А цена всё та же, батюшка, - бодро откликнулся Николай, уже распахивая дверь справа от священника. Брат его в заднюю дверь полез, к отцу Анатолию.

- Здравствуйте, - очнувшись от дрёмы, тихим, полным, кажется, скорби голосом сказал дьякон. И глаза у него – скорбные.

- Есть, значит, рыба-то? – разгоняя машину, говорит священник, просто, чтобы что-то сказать.

- А куда она денется, - такой же необязательный ответ.

- Завтра бы, после службы, как в тот раз, к острову сплавать.

- Ноу проблем, отец Илья, сделаем! – откликается Куликов.

И вскоре, уже при свете фар, въезжают в деревню (конечно же, село это было когда-то, село – ведь храм стоит). Тут, прямо на въезде, и магазин – кирпичный одноэтажный сарай, окно ещё светится.

Отец Илья, поняв беспокойство Куликовых, остановился здесь, отдал деньги за рыбу.

- Ведро завтра возьмёте.

- Да… Бог с ним, с ведром-то…

      Деревня в одну улицу. Домов двадцать. И во многих свет горит – отпуска у людей, приехали, кто на родину, кто на дачу. А постоянно здесь  только Куликовы, Василина с Ванькой, егерь Генаха с женой, да ещё три старухи…

"Волга", лихо поднимая пыль, пронеслась по деревне, встала у избы Полины Николаевны – бабы Поли. А она уж бежит с высокого крылечка, до земли батюшке кланяется, руку целует, в белом платочке, уютно-округлая, каждой морщинкой своей сияет. Вон и старуха Кадкина, на палку опираясь, ковыляет, и Потапиха – под батюшкино благословение спешат. Отец Илья дождался старух, благословил. Но Полина Николаевна грозно на них зыркнула – покой батюшки охраняет, а больше – честь высокую, ей оказанную, блюдёт.

Отец Илья и отец Анатолий идут в избу.

      … Геннадий Пахолков, егерь местного охотничьего хозяйства, муж продавщицы, видел лихо промчавшуюся по деревне машину. Собрался, пошёл. Это уж привычкой у него стало – со "святым отцом" побеседовать.

Геннадий сухой, жилистый сорокалетний мужик, егерь и браконьер, рыбак и охотник. Охотник не только до дичи, но и до разговора.

- Здорово, святые отцы, - весело бросил от порога.

- Здоровей видали, заходи.

Хозяйка от души кормила гостей. 

На Геннадия (Генаху по-местному) Полина Николаевна зло глянула, да он на неё даже не посмотрел – батюшка к столу позвал…

… - Тут всю неделю с американцем медведя высиживали на лабазе. Был мишка, точно. До американца каждую ночь на овёс приходил. А тут как отрезало… Я его спрашиваю – чего, в Америке медведей нет? Есть, говорит, но дешевле три раза в Россию съездить, чем там поохотиться… Раньше – если клиент зверя не возьмёт, мне как-то неудобно было, вроде – работу свою не сделал. А теперь – не взял он мишку, и ладно, пусть живёт. Старею, что ли…

- Да, стареешь, - подала голос хозяйка дома, - сам возьмёшь потом.

- Не знаю. Может, возьму, может – нет…

- Ну, он, американец-то, хоть отблагодарил тебя, лично тебя? - спросил отец Илья.

- Да. Десятку долларов сунул. И то – спасибо. От наших и того не дождёшься – приедут, нажрутся, зверя распугают – я ещё и виноват…

… Отец Анатолий вставил своё слово в разговор (не к месту, как всегда), мол, по всем признакам – конец света близок…

И все тут притихли, призадумались – по признакам, да, близок Суд Страшный…

      Генаха, наконец, распрощался, домой двинул. Отец Анатолий ушёл в отведенную ему горенку, на молитву встал. А отец Илья захотел в храм пойти. Он всегда, когда приезжает сюда, накануне службы один в храме молится.

Взял ключи. Пошёл в темноте уже. Недалеко – метров двести.

Но только со двора вышел – увидел ещё одного, к нему идущего.

Николай Петрович Окатышев это был, пасечник. Любитель задавать неудобные вопросы.

- О, батюшка! Погулять, что ли, вышел?

- В храм.

- Ну, и я с тобой прогуляюсь.

- Пожалуйста.

     Случайно, будто бы, встретились. Священник поморщился, устал он уже. Да и Николай Петрович этот… Трудно с ним разговаривать…

Прошли освещённый окнами конец деревни, и отец Илья включил электрический фонарик. Дорога вся в рытвинах, лужи, тёмные ивовые стены с обеих сторон. Слева кусты расступаются, тропинка от дороги туда бежит. Кинул по тропе отец Илья луч фонарный – кресты кладбищенские высветились. А впереди уже белеет храм. Дорога раздвигается, кусты отступают. Берег, ветер, бесконечный шелест волн…

Тут Николай Петрович и приступил со своим разговором:

- Слушай, батюшка, я вот думаю – ладно, Бог всё сотворил. А Бог-то откуда? Его-то кто сотворил?.. – И не дожидаясь ответа, продолжил, уже не спрашивая, утверждая: - Наш мир – один из способов организации пустоты. Если же Бог его сотворил, значит, Он – способ организации пустоты…

Священник прервал его рассуждения:

- Тогда надо признать, что пустота твоя, Николай Петрович, разумна. И тогда вопрос – что это за пустота, откуда она? То есть, тот же вопрос, что задал мне ты, но в квадрате. А вообще, постановка таких вопросов – путь к сумасшествию.

- Но я же не виноват, что возникают такие вопросы! Ну, не могу я в бородатого дедушку, на облаке сидящего, верить!

- В любовь верь. В пустоте какая любовь может быть? А Бог – Он и есть сама любовь.

И замолчали оба, остановившись у калитки в деревянном, местами разобранном, покосившемся заборчике, огораживающем храм.

Отец Илья понимал, что не убедил собеседника. И ничего тут не поделаешь, только на благодать, на милость спасающую и остаётся надеяться…

- Ну, ладно, батюшка, бывай. – Окатышев, будто радуясь чему-то, ухмыльнулся, и, резко развернувшись, пошёл к своему, на отшибе деревни стоящему дому. Длинная его фигура маятниково покачивалась при ходьбе. Скоро тьма скрыла его.

Отец Илья постоял перед калиткой и не вошёл за неё. Окатышев будто лишил его внутренней собранности, спокойствия, необходимых для молитвы. Мимо храма, перекрестившись, пошёл к воде.

В темноте накатывались на берег белесые волны и, шипя, отступали.

На огромном валуне, поджав ноги, завороженно глядя на волны, сидел Ванька.

- Здравствуй, Ваня.

- Здравствуйте, батюшка, - нисколько не удивившись появлению здесь священника, откликнулся парень. – Вот, батюшка, смотрите-ка, - и протянул что-то.

Отец Илья взял – камень. Осветил его фонариком и увидел – окаменевшую, впаявшуюся в камень, ставшую камнем спиральную ракушку.

Держал камень в руке, а Иван глядел на него, и, видимо не дождавшись ожидаемых от священника слов, сказал:

- Время. Каменные часы.

- Да… "Ну, какой же он дурак. Мудрец…", - подумал.

- Ванька-а-а! Домой иди-и! – разнёсся крик его матери.

И Ванька встал с камня, пошёл.

- На службу-то придёшь завтра?

- Да, батюшка.

Рыбацкие катера подошли ближе к берегу, встали на якоря. Вскоре от них отделились лёгкие вёсельные лодки, заныряли по волнам к берегу…

Отец Илья держал в руке камень с ракушкой, глядел на лодки, на волны… "Сколько же тысяч лет назад была эта ракушка живой?" И ещё думалось: "Наверняка, и тысячу лет назад вот так же возвращались из озера рыбаки со своим уловом, вытаскивали на берег лодии, выгружали рыбу, развешивали на сушила сети… И так же какой-нибудь Ванька или Илья стоял на берегу и силился постигнуть непостижимое – весь этот мир, и время, и неразрывность его, и вечность…"

Ведь и он, и он сам упирался в тот же вопрос, что и Окатышев…

От деревни разрезали тьму два столба света, выше по берегу, к низкому деревянному строению, куда рыбаки стаскивали рыбу, проехала легковая машина – покупатели.

Он поднялся на крыльцо храма, снял два навесных замка, светя себе фонариком, вошёл в храм, затеплил свечу перед образом Спаса, опустился на колени…

А когда через полчаса выходил из храма, та же машина с орущей из окон музыкой ехала обратно. И встала неподалёку.

Отец Илья спустился с крыльца. К нему шёл человек. Когда он приблизился, священник разглядел – невысокий, кряжистый, наголо бритый парень лет двадцати, раздетый по пояс, на груди, там, где сердце, какая-то наколка. Рухнул вдруг на колени:

- Святой отец, исповедуй! – пьяно прохрипел.

- Что ты, что ты, встань…

- Исповедуй! – головой в землю ткнулся.

Но от машины уже бежали две девицы:

- Васька! Придурок! Пошли давай!.. – подхватили парня под руки поволокли к машине. Он не упирался.

Отец Илья шёл обратно к дому, к ночлегу. Вспомнил, как и сам в первый раз пьяным в храм заявился, тоже  исповеди просил. А священник сказал: "Приди завтра, трезвый… Только обязательно приди…"

А чего стоило ему – Илье Вострикову – себя переломить, просить, хоть и исповеди. Совсем уж его тогда припёрло. Что припёрло-то?.. Тоска. Вот это: когда всё есть (он работал прорабом на стройке, мужиком был хватким, зарабатывал прилично, да ещё и приворовывал) – а зачем?..

 … И было воскресное утро. И голос колокола-великана разливался на десять вёрст по округе, а над озером и на все двадцать, и счастливый Иванушка-дурачок прижимался, обхватив руками, к колокольной груди и слушал, как долго ещё затихает, гудит медный динамик…

      Служба была, исповеди… И дребезжащие голоса поющих на клиросе бабушек были не менее молитвенно-прекрасны, чем голоса выпускниц "музпеда", поющих в городском храме. И как же хотелось ему, отцу Илье, чтобы никогда уж не согрешила исповедавшая грехи свои Галина – совсем же ещё девчонка; чтобы успокоилась мятущаяся душа Геннадия Пахолкова; чтобы не только в эти минуты, но и навсегда уже скинули с себя скорлупу показной наглости братья Куликовы… А как светится всегда скорбное лицо дьякона!.. Вон и Окатышев стоит, острым глазком на всё поглядывает. Но настанет день, отец Илья верит в это, когда и этот Окатышев, смирив гордыню, истосковавшись душой, на исповедь подойдёт… Последним на исповедь подошёл Ванька.

      - Батюшка… - только и сказал, и вдруг слёзы из глаз его голубых потекли.

      - Ну, что ты, что ты… - И священник поскорее накрыл его голову епитрахилью…

      И было причастие…

      И люди, входившие в храм толпой, выходили – народом.

      И отец Илья вновь дивился этому чуду обновления. Пройдёт минута, день, месяц, и снова короста греха покроет эти чистые души, а сейчас-то - какая радость, какое единение!

        И ведь эти же люди ещё несколько лет назад в алтаре рыбу коптили… Да и он-то сам, отец Илья, ещё семь лет назад…

        … - Осторожнее, батюшка, - скорбным свои голосом сказал отец Анатолий, когда после службы и обеда, переодевшись в "штормовку", брезентовые брюки и сапоги-бродни, отец Илья пошёл к озеру.

        Братаны Куликовы уже поджидали на берегу.

        Столкнули лодку. Старший Куликов сел на носу, отец Илья на скамейку в середине ближе к левому борту, младший на корме у мотора.

         А мотор что-то не заводился. Куликов дёргал и дёргал шнур, мотор рыкал и умолкал.

         Отец Илья увидел на берегу Ваньку. Тот сидел на валуне, глядел на воду… "Блаженны нищие духом…"

          Мотор взревел. Лодка, сразу задрав нос, рванулась. "Руль держи!" – истошно рявкнул старший Куликов брату.

          Отец Илья, выпав за борт, сразу с головой ушёл под воду. Сапоги наполнились водой, он отчаянно пытался стянуть их…

          Ванька бросился в воду, поплыл…

           Куликову, наконец,  удалось скинуть скорость, развернуть лодку. Метров на сто вперёд уже улетели.

          Вынырнувшего, точнее, вытолкнутого Иваном из-под воды священника подхватили за волосы и капюшон, потом подмышки… Пока втащили, Ванька потерялся…

         Отец Илья, с трудом придя в себя, сел. Рядом на траве лежал Иван. Куликовы склонились над ним, не зная, что делать.

         - Что? – спросил священник, понимая, зная уже – "что"…

         … Галина подбежала, сунула руку к шее, к сонной артерии Ивана. Нос зажала пальцами, и, вдохнув, к его губам припала, выдохнула – так несколько раз.

         - Переверните его, - Куликовым скомандовала.

         Те развернули безжизненное тело со спины на живот, Галина всем весом даванула. И вздрогнул Иван, головой затряс, закашлялся, на четвереньки встал…

          - У-у! – не найдя слов, выдавил из себя старший Куликов, сплюнул под ноги, к лодке пошёл, сигареты из кармана доставая. А младший спросил священника:

           - Ну, как ты, батюшка?

           - Нормально всё. – отец Илья поднялся, шагнул к Ивану, который уже сидел, глядя на всех удивлёнными голубыми глазами.

           - Ну, как ты?

          - Я уж думал что умер, а живой… - ответил Иван и улыбнулся.

          Галина сидела на валуне у воды, на том самом, на котором сидел недавно Ванька. Священник подошёл к ней, увидел, что она плачет, сел рядом.

         "Ну, ты дурак-дурак, а дура-ак…", - одобрительно сказал Ваньке Колька Куликов. От деревни бежала, крича что-то, Ванькина мать. Молча бежали дьякон отец Анатолий и егерь Геннадий Пахолков…

         На валуне, рядом, сидели пожилой бородатый мужчина с длинными мокрыми волосами и светловолосая девушка, и мужчина сказал, то ли к себе самому, то ли к ней обращаясь:

         - Слушай, это же не просто так, как-то же по-другому теперь надо жить, да?..

 

фото с сайта Кирилловский портал

 


 
No template variable for tags was declared.
Ирина Митрофанова

Москва
Комментарий
Дата : Ср сентября 05, 2012, 12:39:23

Мне немножко чего-то не хватило в этом рассказе. В первых абзацах, я только со второго прочтения поняла, что автор понимает под сжатием времени. Это оказывается, когда вглядываешься в окружающее. Но как-то я не совсем прочувствовала, почему именно сжатие. Когда подобное заявляется в начале текста, почему-то ждешь кольцевой композиции по мысли, то есть герои (не только Ваня) каким-то образом в конце должны были "сжать" время, а не попасть в экстремальную ситуацию. И в представленной экстремальной ситуации я почему-то не успела испугаться за героев. А вообще, рассказ хороший, добрый, дающий надежду. Но как-то это по форме слишком привычно, что ли...
Екатерина Злобина

Cевастополь
Комментарий
Дата : Чт сентября 06, 2012, 18:15:07

А я, знаешь, как-то вот... даже не заметила формы. Читала, как дышала, - и не заметила. Не ждала, наверное, ничего, просто хотелось тихого чтения (давно), и - совпало, и попало)))Ничего не заметила, кроме людей и места, будто я их знаю сто лет и сто лет среди них живу. Дежавю такое...

Про сжатие времени здесь, Ир, неформульно, не расшифровано вот так прямо. Там образ интересный, с этим связанный - застывшей, окаменевшей ракушки ("каменные часы"); а кроме этого - вот как раз самый-то "экстремальный" эпизод и сжат до невозможности - и в нашем восприятии, и в восприятии героев - ты и сама пишешь, что испугаться не успела - это и есть сжатие времени! :) Только вот стояли, мотор не заводился - а уже - из воды вытаскивают - уже на берегу лежат - уже глаза открыл... и смотри, как здорово это закольцовано: "Я уж думал что умер, а живой… - ответил Иван и улыбнулся".

Для человека в один миг - и смерть, и жизнь сжались... И ты вместе с некоторыми героями не успела это сжатие ощутить, а оно - ПРОИЗОШЛО!

Для меня этот рассказ - о чуде. Которое не все ощутили явленным, но всё равно поняли, что случившееся было очень важным.
Наталья Баева

Москва
Комментарий
Дата : Чт сентября 06, 2012, 19:56:30

Рассказ очень понравился. Автору удалось "сжать время". Мне кажется, это и есть цель творчества, и когда она достигается, рождается живое произведение. Спасибо.
Ирина Митрофанова

Москва
Комментарий
Дата : Чт сентября 06, 2012, 22:10:00

Я может, не права, но если разложить, на отрезки:
1."Но, вглядываясь так, мы сжимаем своё время". - значит, "сжимание" предполагает вглядывание.
2."О! Сжатие времени, это не внешнее ускорение, спешка нынешнего человека, когда гонишь себя во времени, торопишься – и, всё равно, не успеваешь. Как раз в этой-то внешней спешке мы и пробегаем мимо той былинки, в которую, может, и надо вглядеться, чтобы понять, для чего живёшь. А понять-то бы надо, иначе – скучно…" - вот это всё вообще зачем сказано-то было, по-моему, любой адекватный читатель, если ему говорят, что ты "сжимаешь время", когда вглядываешься, следовательно не спешишь. Зачем объяснять то, что уже и так объяснено, запутывая.
3. То, что говорит Катя про ракушку, каменные часы и т.п. - получается, что герой сжимал время прошлое и настоящее в своей душе, а точнее: видел или чувствовал сжатое время. Не своё собственное, а вообще.
4. С экстремальной ситуацией - тут "сжатие" не то, что в другом смысле, а с другого ракурса "и смерть, и жизнь сжались..." и для этого не нужно было вглядываться.
5.Возвращаемся к началу:
"Но, вглядываясь так, мы сжимаем своё время" Выходит иногда ты сжимаешь время, иногда оно само сжимается в твоем сознании.
Формулы тут нет, но есть философский наворот, довольно путаный. И на мой скромный взгляд, этот наворот портит рассказ. Живые, узнаваемые персонажи, всё правдиво, честно, без пафоса. Зачем эти тяжелые, очень условные конструкции про сжатие. Начать с того, что "Ванька скучно не жил..." -и прекрасно...:), а можно вообще с "Раньше называли его...". Ну если уж так хочется явного философского подтекста по поводу времени пусть с "Ванька скучно...". Ну, неудачное начало, да простит меня уважаемый, талантливый автор и уважаемые комментаторы :).
Лариса Ефремова

Москва
Комментарий
Дата : Чт сентября 06, 2012, 22:50:15

Мне, как и Наталье с Катей, философский наворот почему-то ни философским, ни наворотом не показался,а прочелся больше как некий зачин, вступление, услышался как голос рассказчика, который нигде больше в тексте не будет уловим, и потому важен. Он тоже настоящий герой рассказа, свидетель происходящего, как минимум.
Смею предположить, что без этого зачина настрой на рассказ будет совершенно иной, и такого мощного желания задуматься на предложенную тему после прочтения, сопоставляя текст и "тему", не вызовет.
Впрочем, мне кажется, это дело вкуса и каких-то личных "болевых точек": у кого опыт переживания подобных "сжатий" совпал, тому это просто и ясно, у кого был другой опыт и другое ощущение, возникают законны возражения. Это отличный резонанс! :)
Ирина, я поддержу вас в терминологии - всё-таки, наверное, речь не о сжатии времени, а о совпадении, впадении времён друг в друга, одновременности всего происходящего. Если думать на эту тему долго, получится, что времени как такового и нет, и всё всегда и сейчас.

Я рада читать такие вещи; мне кажется, они лечат. Хотя бы от уверенности в том, что реальность только такая, как она видится именно нам.
Ирина Митрофанова

Москва
Комментарий
Дата : Чт сентября 06, 2012, 22:59:28

Вот Лариса, вы совершенно правы "о совпадении, впадении времён друг в друга, одновременности всего происходящего" :).
Наталья Баева

Москва
Комментарий
Дата : Пт сентября 07, 2012, 00:46:42

Ну, если уж "вглядываться"... На самом деле я не говорила, что меня совсем не смутило "сжатие времени" именно в том контексте, о котором говорила Ира. Просто я решила, что Ира уже об этом сказала и чего ж еще упираться?:) Но раз уж такой спор разгорелся... Мне вообще кажется, что время можно (и нужно) как сжимать, так и разжимать. В экстремальных ситуациях мы его сжимаем, а вот насчет "былинки"... Когда мы смотрим на воду и на предметы окружающего мира подолгу, мы, наоборот, останавливаем время и прикасаемся к вечности. А вечность и дилемма "скучно-не скучно" как-то не очень "рифмуются" между собой... Поэтому согласна с Ирой - лучше присказку, зачин упростить или поточнее назвать состояния, связанные со временем:)

Вход

 
 
  Забыли пароль?
Регистрация на сайте