.jpg "Заказать третий номер") 
СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ
АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..."
НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва»
СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1
"Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2
|
Просмотров: 1904
04 сентября 2012 года
О! Сжатие времени, это не внешнее ускорение, спешка нынешнего человека, когда гонишь себя во времени, торопишься – и, всё равно, не успеваешь. Как раз в этой-то внешней спешке мы и пробегаем мимо той былинки, в которую, может, и надо вглядеться, чтобы понять, для чего живёшь. А понять-то бы надо, иначе – скучно… …Ванька скучно не жил. А вся его жизнь двадцатилетняя от рождения вот до этого мига – событие, то ли растянувшееся на дни, недели, годы, то ли сжавшееся в точку. Он живёт, не ведая времени. Раньше называли его "дурак", теперь же, когда по воскресеньям в церковь на берегу озера приезжает служить городской батюшка, всё чаще – "блаженный". Только братовья Куликовы как звали "пришибленный", так и зовут. А Ванька и в школе поучился, семь классов одолел, счёт и письмо знает. Да ни к чему ему, видать, счёт и письмо… Присядет на корточки перед муравейником, и, если никто не прогонит, хоть весь день, до темноты уж, просидит, радуясь и дивясь мурашиной жизни. И если в работу какую впряжётся – не оторвёшь. Только когда перетаскает, к примеру, все мешки с картошкой в подполье, удивлённо встанет, покрутит головой, руки разведёт – всё, что ли? Дрова ещё очень любит колоть… Мать его, Василина, непутёвая по молодости бабёнка (да и ныне не стала толковой) – прижила его от проезжего молодца. - Ванька, ирод, дурак, ну что ты там увидел? - орёт на сына, склонившегося над колодезным срубом, заглядевшегося в глубокую, мерцающую мглу. Обернулся на голос, глаза будто той мглы напились – тёмные. Но на солнышке сразу светлеют – голубые на редкость… "Весь в отца", - думает Василина, и сердце сжимается. - Воды-то наноси, - уже мягче молвит. - Ладно, мама, - Иван улыбнулся и принялся за нетрудную работу… … Всё, осень уже, хоть и лето на календаре. Небо с утра свинцом налилось, к земле прижалось. Волны на озере тяжёлые, желтоватые от песчаной взвеси, макушки в белой пене. Мелкое озеро-то. И узкое, будто щука, вытянутое на семьдесят вёрст, а в ширину редко где триста метров будет. Рыбы ещё много в озере, той же щуки, есть и судак, и царская рыба нельмушка, не говоря уж об окуне, леще и прочей сороге… И рыбаков много. Ловят удочками, сетями, неводами… Но и озеро свою дань исправно берёт. Вот хотя бы и этой весной – пятеро вышли в лодке, живым выплыл один… Налетел ветерок, поднял волну, сперва захлестнуло мотор, потом лодку… Сидит Ванька на берегу, на валуне, взял в руку камень - мокрый, холодный – глядь, а в нём ракушка отпечаталась всеми спиральками своими, и мнится Ваньке живое тепло той улитки, что жила в этой ракушке… И он уж не знает, и не думает о том, вспоминаются ли это уроки истории, которые вёл в пятом и шестом классе замечательный учитель Иван Анатольевич (лет пять уж на недалёком погосте лежит), или это просто само по себе видится ему, Ваньке: деревянная церковка, домики-кельи вокруг – монастырь; а по озеру плывут ладьи белопарусные; к монастырскому берегу правят; и не знает чернец, глядящий из-под ладони на те ладьи, чего ждать от беспокойных гостей, новгородских ушкуйников, добра или лиха… Женька да Колька Куликовы вытащили на берег свою "казанку", тут же выпутывают из сети рыбу, в ведро кидают и никакого рыбнадзора не боятся. Потом идут мимо Ваньки, у каждого в руке по полному ведру, и Колька, кривоногий и низкорослый, с руками синими от наколок (отмотал своё за драку), кричит: - Ванька, купи рыбу! - Не-а… - У, тупорылый! – зло бросает старший Куликов – Женька, тоже кривоногий, но чуть повыше брата и пошире в плечах. Им есть с чего злиться. Погода испортилась, и не наехали из города "отдыхающие", за счёт которых всё лето кормились (а больше поились) Куликовы. Теперь им нужно переть три километра до большака, "водилам" рыбу толкать. Оно, может, и выгодней, но долго, а им – лишь бы поскорее на бутылку срубить… Ванька не бросает, а опускает камень в воду, зябко ёжится, но не уходит, смотрит на волны, на четыре чёрных полоски вдалеке – катера рыболовецкой бригады, что таскают невода на "глубокой" воде. А метрах в ста от того камня, на котором сидит Ванька, – храм с кирпичными пятнами осыпавшейся штукатурки, высокой колокольней и двускатной зелёной крышей. Когда-то, очень давно, был, говорят, тут монастырь, сгорел, церковь потом деревянная стояла, а полтора века назад и каменную построили. Пришло время – церковь закрыли, батюшку на севера загнали, купол зачем-то снесли. Баня в храме была. А в последние годы – рыбокоптильня. Отец Илья, когда впервые приехал сюда, спросил у мужиков-рыбаков, переставших в то время быть колхозной бригадой и ставших "кооператорами": - Как бизнес-то ваш рыбный, процветает? - Какое там, батюшка, прогораем. - И неудивительно: догадались тоже – в алтаре коптильню устроили… Мужики то ли усовестились, то ли по другой какой причине рыбу в храме коптить перестали. Но все эти годы провисел на колокольне огромный колокол. Или не смогли его скинуть, или специально оставили – осенью, когда пластаются над озером густые туманы, зажигали на колокольне прожектор и в колокол били, путь кораблям казали, что посерёдке, по фарватеру, с одного конца озера в другой плавали. И всякий в этих местах знает (хоть и закрыт вход на колокольню на тяжёлый замок), что на колоколе – барельеф-медаль с изображением последнего Императора и надпись: "Сей колокол отлит в честь вступления на царство государя Николая Второго"… Довелось раз и Ваньке на колокольне побывать, в колокол вдарить – гул над озером, над лесом, над деревней покатился и долго, вибрируя, истаивал в небе. Ванька тогда прижался к колоколу-великану, а он – живой, внутри себя гудящий, тёплый… С той поры, всякий раз, как священник приезжает, перед службой Ванька на колокольню лезет… Из крайней к озеру избы вышла Галина, в куртку болоньевую запахнулась, ветер осветлённые волосы треплет. Рядом с храмом встала, тоже на озеро пенное глядит. И на Ивана. "А ведь красивый он, ладный, а работать-то как может… С головой бы дружил – лучше бы и мужа не надо". Усмехается студентка-медичка, приехавшая домой на побывку. Всё – завтра кончится её побывка – в город. Погода испортилась, отдыхающих нет – скучно. И вспоминает, как обнимал её, мял, в воде, а потом уж вон за тем кустом, Алик, с которым тут, на берегу, и познакомилась. Чернявый, и цепь золотая. И ещё пятеро с ним таких же. Но Алик никого больше к ней не подпустил, видать, понравилась. Машина у них большая была, чёрная, блестящая, и музыка из распахнутых дверей на всё озеро орала. Тут у них, когда погода-то, как в Анталии. Вода тёплая-тёплая. И весь берег машинами уставлен, и музыка, и смех, крики. Вот тогда весело. А сейчас – пустой холодный берег, чёрные пятна кострищ, бутылки и банки вокруг них, да бредёт вон вдоль берега Ванька-дурак… И запахнувшись плотнее, она возвращается к дому, а ветер всё треплет её осветлённую гриву… Завтра она уедет. Вот только на исповедь к отцу Илье сходит. Да, верит она, верит. И всё про себя знает, и кается, но не зарекается… И шальная мысль пролетает в шальной голове: "А как бы э т о с Ванькой могло быть?.." … Отец Илья – высокий, костистый, носатый. В "Волгу" свою садится – в три погибели гнётся. Протоиерейский золотой крест на груди. Норов у него, с роду, – порох. Но постепенно научился себя в руках держать, когда нужно, все-таки, уж бороду серебряной ниткой простегнуло. А надо же когда-то и разжать кулаки, тесёмочки развязать, "расслабиться", как теперь говорят. Вот там, у озера-то, и разожмёт кулаки, даст душе роздых. Служится у озера как-то легче, хотя, люди-то ведь везде люди, что в городе, что в деревне… За город выехал, потянулись серо-зелёные поля, замелькали жёлто-зелёные перелески, обломки деревень, и невольно вспомнилось: "Эти бедные селенья, эта скудная природа, край родной долготерпенья…" Гонит отец Илья лихо, по-другому не умеет. На заднем сидении дремлет дьякон отец Анатолий – невысокий, кудреватый, с аккуратной бородкой. Задумался, видно, отец Илья, не заметил, что встречная машина ему мигнула. И вот он, "родимый", полосатой палочкой машет. Вышел священник из машины, чтоб видно было – в рясе, с крестом. Но гаишник тоже – тёртый калач: - Согрешил, батюшка, - говорит, - скорость превысил, - усмехается. Усмехнулся и отец Илья в ответ, штраф заплатил, квитанцию покорно принял. - Будьте осторожны, батюшка, - напутствует приветливо сержант. - Спаси Господи, - отвечает священник. Вот и отворотка к озеру. Скинув скорость, отец Илья признал братовьёв Куликовых, тормознул. - Здорово, мужики! Много ли наторговали? - На пузырь есть, - брякнул пустым ведром Николай, - надо бы и на закусь, - кивнул на полное. - Ну, садитесь, домой подброшу. И рыбу вашу возьму. Почём? - А цена всё та же, батюшка, - бодро откликнулся Николай, уже распахивая дверь справа от священника. Брат его в заднюю дверь полез, к отцу Анатолию. - Здравствуйте, - очнувшись от дрёмы, тихим, полным, кажется, скорби голосом сказал дьякон. И глаза у него – скорбные. - Есть, значит, рыба-то? – разгоняя машину, говорит священник, просто, чтобы что-то сказать. - А куда она денется, - такой же необязательный ответ. - Завтра бы, после службы, как в тот раз, к острову сплавать. - Ноу проблем, отец Илья, сделаем! – откликается Куликов. И вскоре, уже при свете фар, въезжают в деревню (конечно же, село это было когда-то, село – ведь храм стоит). Тут, прямо на въезде, и магазин – кирпичный одноэтажный сарай, окно ещё светится. Отец Илья, поняв беспокойство Куликовых, остановился здесь, отдал деньги за рыбу. - Ведро завтра возьмёте. - Да… Бог с ним, с ведром-то… Деревня в одну улицу. Домов двадцать. И во многих свет горит – отпуска у людей, приехали, кто на родину, кто на дачу. А постоянно здесь только Куликовы, Василина с Ванькой, егерь Генаха с женой, да ещё три старухи… "Волга", лихо поднимая пыль, пронеслась по деревне, встала у избы Полины Николаевны – бабы Поли. А она уж бежит с высокого крылечка, до земли батюшке кланяется, руку целует, в белом платочке, уютно-округлая, каждой морщинкой своей сияет. Вон и старуха Кадкина, на палку опираясь, ковыляет, и Потапиха – под батюшкино благословение спешат. Отец Илья дождался старух, благословил. Но Полина Николаевна грозно на них зыркнула – покой батюшки охраняет, а больше – честь высокую, ей оказанную, блюдёт. Отец Илья и отец Анатолий идут в избу. … Геннадий Пахолков, егерь местного охотничьего хозяйства, муж продавщицы, видел лихо промчавшуюся по деревне машину. Собрался, пошёл. Это уж привычкой у него стало – со "святым отцом" побеседовать. Геннадий сухой, жилистый сорокалетний мужик, егерь и браконьер, рыбак и охотник. Охотник не только до дичи, но и до разговора. - Здорово, святые отцы, - весело бросил от порога. - Здоровей видали, заходи. Хозяйка от души кормила гостей. На Геннадия (Генаху по-местному) Полина Николаевна зло глянула, да он на неё даже не посмотрел – батюшка к столу позвал… … - Тут всю неделю с американцем медведя высиживали на лабазе. Был мишка, точно. До американца каждую ночь на овёс приходил. А тут как отрезало… Я его спрашиваю – чего, в Америке медведей нет? Есть, говорит, но дешевле три раза в Россию съездить, чем там поохотиться… Раньше – если клиент зверя не возьмёт, мне как-то неудобно было, вроде – работу свою не сделал. А теперь – не взял он мишку, и ладно, пусть живёт. Старею, что ли… - Да, стареешь, - подала голос хозяйка дома, - сам возьмёшь потом. - Не знаю. Может, возьму, может – нет… - Ну, он, американец-то, хоть отблагодарил тебя, лично тебя? - спросил отец Илья. - Да. Десятку долларов сунул. И то – спасибо. От наших и того не дождёшься – приедут, нажрутся, зверя распугают – я ещё и виноват… … Отец Анатолий вставил своё слово в разговор (не к месту, как всегда), мол, по всем признакам – конец света близок… И все тут притихли, призадумались – по признакам, да, близок Суд Страшный… Генаха, наконец, распрощался, домой двинул. Отец Анатолий ушёл в отведенную ему горенку, на молитву встал. А отец Илья захотел в храм пойти. Он всегда, когда приезжает сюда, накануне службы один в храме молится. Взял ключи. Пошёл в темноте уже. Недалеко – метров двести. Но только со двора вышел – увидел ещё одного, к нему идущего. Николай Петрович Окатышев это был, пасечник. Любитель задавать неудобные вопросы. - О, батюшка! Погулять, что ли, вышел? - В храм. - Ну, и я с тобой прогуляюсь. - Пожалуйста. Случайно, будто бы, встретились. Священник поморщился, устал он уже. Да и Николай Петрович этот… Трудно с ним разговаривать… Прошли освещённый окнами конец деревни, и отец Илья включил электрический фонарик. Дорога вся в рытвинах, лужи, тёмные ивовые стены с обеих сторон. Слева кусты расступаются, тропинка от дороги туда бежит. Кинул по тропе отец Илья луч фонарный – кресты кладбищенские высветились. А впереди уже белеет храм. Дорога раздвигается, кусты отступают. Берег, ветер, бесконечный шелест волн… Тут Николай Петрович и приступил со своим разговором: - Слушай, батюшка, я вот думаю – ладно, Бог всё сотворил. А Бог-то откуда? Его-то кто сотворил?.. – И не дожидаясь ответа, продолжил, уже не спрашивая, утверждая: - Наш мир – один из способов организации пустоты. Если же Бог его сотворил, значит, Он – способ организации пустоты… Священник прервал его рассуждения: - Тогда надо признать, что пустота твоя, Николай Петрович, разумна. И тогда вопрос – что это за пустота, откуда она? То есть, тот же вопрос, что задал мне ты, но в квадрате. А вообще, постановка таких вопросов – путь к сумасшествию. - Но я же не виноват, что возникают такие вопросы! Ну, не могу я в бородатого дедушку, на облаке сидящего, верить! - В любовь верь. В пустоте какая любовь может быть? А Бог – Он и есть сама любовь. И замолчали оба, остановившись у калитки в деревянном, местами разобранном, покосившемся заборчике, огораживающем храм. Отец Илья понимал, что не убедил собеседника. И ничего тут не поделаешь, только на благодать, на милость спасающую и остаётся надеяться… - Ну, ладно, батюшка, бывай. – Окатышев, будто радуясь чему-то, ухмыльнулся, и, резко развернувшись, пошёл к своему, на отшибе деревни стоящему дому. Длинная его фигура маятниково покачивалась при ходьбе. Скоро тьма скрыла его. Отец Илья постоял перед калиткой и не вошёл за неё. Окатышев будто лишил его внутренней собранности, спокойствия, необходимых для молитвы. Мимо храма, перекрестившись, пошёл к воде. В темноте накатывались на берег белесые волны и, шипя, отступали. На огромном валуне, поджав ноги, завороженно глядя на волны, сидел Ванька. - Здравствуй, Ваня. - Здравствуйте, батюшка, - нисколько не удивившись появлению здесь священника, откликнулся парень. – Вот, батюшка, смотрите-ка, - и протянул что-то. Отец Илья взял – камень. Осветил его фонариком и увидел – окаменевшую, впаявшуюся в камень, ставшую камнем спиральную ракушку. Держал камень в руке, а Иван глядел на него, и, видимо не дождавшись ожидаемых от священника слов, сказал: - Время. Каменные часы. - Да… "Ну, какой же он дурак. Мудрец…", - подумал. - Ванька-а-а! Домой иди-и! – разнёсся крик его матери. И Ванька встал с камня, пошёл. - На службу-то придёшь завтра? - Да, батюшка. Рыбацкие катера подошли ближе к берегу, встали на якоря. Вскоре от них отделились лёгкие вёсельные лодки, заныряли по волнам к берегу… Отец Илья держал в руке камень с ракушкой, глядел на лодки, на волны… "Сколько же тысяч лет назад была эта ракушка живой?" И ещё думалось: "Наверняка, и тысячу лет назад вот так же возвращались из озера рыбаки со своим уловом, вытаскивали на берег лодии, выгружали рыбу, развешивали на сушила сети… И так же какой-нибудь Ванька или Илья стоял на берегу и силился постигнуть непостижимое – весь этот мир, и время, и неразрывность его, и вечность…" Ведь и он, и он сам упирался в тот же вопрос, что и Окатышев… От деревни разрезали тьму два столба света, выше по берегу, к низкому деревянному строению, куда рыбаки стаскивали рыбу, проехала легковая машина – покупатели. Он поднялся на крыльцо храма, снял два навесных замка, светя себе фонариком, вошёл в храм, затеплил свечу перед образом Спаса, опустился на колени… А когда через полчаса выходил из храма, та же машина с орущей из окон музыкой ехала обратно. И встала неподалёку. Отец Илья спустился с крыльца. К нему шёл человек. Когда он приблизился, священник разглядел – невысокий, кряжистый, наголо бритый парень лет двадцати, раздетый по пояс, на груди, там, где сердце, какая-то наколка. Рухнул вдруг на колени: - Святой отец, исповедуй! – пьяно прохрипел. - Что ты, что ты, встань… - Исповедуй! – головой в землю ткнулся. Но от машины уже бежали две девицы: - Васька! Придурок! Пошли давай!.. – подхватили парня под руки поволокли к машине. Он не упирался. Отец Илья шёл обратно к дому, к ночлегу. Вспомнил, как и сам в первый раз пьяным в храм заявился, тоже исповеди просил. А священник сказал: "Приди завтра, трезвый… Только обязательно приди…" А чего стоило ему – Илье Вострикову – себя переломить, просить, хоть и исповеди. Совсем уж его тогда припёрло. Что припёрло-то?.. Тоска. Вот это: когда всё есть (он работал прорабом на стройке, мужиком был хватким, зарабатывал прилично, да ещё и приворовывал) – а зачем?.. … И было воскресное утро. И голос колокола-великана разливался на десять вёрст по округе, а над озером и на все двадцать, и счастливый Иванушка-дурачок прижимался, обхватив руками, к колокольной груди и слушал, как долго ещё затихает, гудит медный динамик… Служба была, исповеди… И дребезжащие голоса поющих на клиросе бабушек были не менее молитвенно-прекрасны, чем голоса выпускниц "музпеда", поющих в городском храме. И как же хотелось ему, отцу Илье, чтобы никогда уж не согрешила исповедавшая грехи свои Галина – совсем же ещё девчонка; чтобы успокоилась мятущаяся душа Геннадия Пахолкова; чтобы не только в эти минуты, но и навсегда уже скинули с себя скорлупу показной наглости братья Куликовы… А как светится всегда скорбное лицо дьякона!.. Вон и Окатышев стоит, острым глазком на всё поглядывает. Но настанет день, отец Илья верит в это, когда и этот Окатышев, смирив гордыню, истосковавшись душой, на исповедь подойдёт… Последним на исповедь подошёл Ванька. - Батюшка… - только и сказал, и вдруг слёзы из глаз его голубых потекли. - Ну, что ты, что ты… - И священник поскорее накрыл его голову епитрахилью… И было причастие… И люди, входившие в храм толпой, выходили – народом. И отец Илья вновь дивился этому чуду обновления. Пройдёт минута, день, месяц, и снова короста греха покроет эти чистые души, а сейчас-то - какая радость, какое единение! И ведь эти же люди ещё несколько лет назад в алтаре рыбу коптили… Да и он-то сам, отец Илья, ещё семь лет назад… … - Осторожнее, батюшка, - скорбным свои голосом сказал отец Анатолий, когда после службы и обеда, переодевшись в "штормовку", брезентовые брюки и сапоги-бродни, отец Илья пошёл к озеру. Братаны Куликовы уже поджидали на берегу. Столкнули лодку. Старший Куликов сел на носу, отец Илья на скамейку в середине ближе к левому борту, младший на корме у мотора. А мотор что-то не заводился. Куликов дёргал и дёргал шнур, мотор рыкал и умолкал. Отец Илья увидел на берегу Ваньку. Тот сидел на валуне, глядел на воду… "Блаженны нищие духом…" Мотор взревел. Лодка, сразу задрав нос, рванулась. "Руль держи!" – истошно рявкнул старший Куликов брату. Отец Илья, выпав за борт, сразу с головой ушёл под воду. Сапоги наполнились водой, он отчаянно пытался стянуть их… Ванька бросился в воду, поплыл… Куликову, наконец, удалось скинуть скорость, развернуть лодку. Метров на сто вперёд уже улетели. Вынырнувшего, точнее, вытолкнутого Иваном из-под воды священника подхватили за волосы и капюшон, потом подмышки… Пока втащили, Ванька потерялся… Отец Илья, с трудом придя в себя, сел. Рядом на траве лежал Иван. Куликовы склонились над ним, не зная, что делать. - Что? – спросил священник, понимая, зная уже – "что"… … Галина подбежала, сунула руку к шее, к сонной артерии Ивана. Нос зажала пальцами, и, вдохнув, к его губам припала, выдохнула – так несколько раз. - Переверните его, - Куликовым скомандовала. Те развернули безжизненное тело со спины на живот, Галина всем весом даванула. И вздрогнул Иван, головой затряс, закашлялся, на четвереньки встал… - У-у! – не найдя слов, выдавил из себя старший Куликов, сплюнул под ноги, к лодке пошёл, сигареты из кармана доставая. А младший спросил священника: - Ну, как ты, батюшка? - Нормально всё. – отец Илья поднялся, шагнул к Ивану, который уже сидел, глядя на всех удивлёнными голубыми глазами. - Ну, как ты? - Я уж думал что умер, а живой… - ответил Иван и улыбнулся. Галина сидела на валуне у воды, на том самом, на котором сидел недавно Ванька. Священник подошёл к ней, увидел, что она плачет, сел рядом. "Ну, ты дурак-дурак, а дура-ак…", - одобрительно сказал Ваньке Колька Куликов. От деревни бежала, крича что-то, Ванькина мать. Молча бежали дьякон отец Анатолий и егерь Геннадий Пахолков… На валуне, рядом, сидели пожилой бородатый мужчина с длинными мокрыми волосами и светловолосая девушка, и мужчина сказал, то ли к себе самому, то ли к ней обращаясь: - Слушай, это же не просто так, как-то же по-другому теперь надо жить, да?..
фото с сайта Кирилловский портал
|
 Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 
НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ"
Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон»
"МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона)
«Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2
"ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове)
Александр Балтин. "Два двухсотлетия: Достоевский и Некрасов" "Идеи, в слово облеченные..." Памяти Валентина Курбатова "РУССКИЙ ХРИСТОС ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА". К 80-летию со дня рождения поэта "КАК АНГЕЛА РАСПЕЧАТЛЕТЬ..." К 190-летию со дня рождения Николая Лескова
|
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
… Может, уже здесь, в этом мире, нам всё открыто, всё на виду – только вглядись. Но, вглядываясь так, мы сжимаем своё время.
Москва