.jpg "Заказать третий номер") 
СЕРГЕЙ СОБАКИН. ГРИГОРИЙ-"БОГОСЛОВ" СНЕЖАНА ГАЛИМОВА. ТОНКИЙ ШЕЛК ВРЕМЕНИ ИРИНА ДМИТРИЕВСКАЯ. БАБУШКИ И ВНУКИ Комментариев: 2 МИХАИЛ ОЛЕНИН. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ
АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА. "О РУСЬ, КОМУ ЖЕ ХОРОШО..." Комментариев: 3 АЛЕКСЕЙ ВЕСЕЛОВ. "ВЫРОСЛО ВЕСНОЙ..." МАРИЯ ЛЕОНТЬЕВА. "И ВСЁ-ТАКИ УСПЕЛИ НА МЕТРО..." ВАЛЕНТИН НЕРВИН. "КОМНАТА СМЕХА..." ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. "В ШКУРЕ ЛЬВА..."
НИНА ИЩЕНКО. «Русский Лавкрафт»: Ледяной поход по зимнему Донбассу АЛЕКСАНДР БАЛТИН. ПОЭТИКА ДРЕВНЕЙ ЗЕМЛИ: ПРОГУЛКИ ПО КАЛУГЕ "Необычный путеводитель": Ирина Соляная о книге Александра Евсюкова СЕРГЕЙ УТКИН. "СТИХИ В ОТПЕЧАТКАХ ПРОЗЫ" «Знаки на светлой воде». О поэтической подборке Натальи Баевой в журнале «Москва»
СЕРГЕЙ ПАДАЛКИН. ВЕСЁЛАЯ АЗБУКА ЕВГЕНИЙ ГОЛУБЕВ. «ЧТО ЗА ПОВЕДЕНИЕ У ЭТОГО ВИДЕНИЯ?» МАРИНА БЕРЕЖНЕВА. "САМОЛЁТИК ВОВКА" НАТА ИГНАТОВА. СТИХИ И ЗАГАДКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ НАТАЛИЯ ВОЛКОВА. "НА ДВЕ МИНУТКИ..." Комментариев: 1
"Летать по небу – лёгкий труд…" (Из сокровищницы поэзии Азербайджана) ПАБЛО САБОРИО. "БАМБУК" (Перевод с английского Сергея Гринева) ЯНА ДЖИН. ANNO DOMINI — ГИБЛЫЕ ДНИ. Перевод Нодара Джин АЛЕНА ПОДОБЕД. «Вольно-невольные» переводы стихотворений Спайка Миллигана Комментариев: 3 ЕЛЕНА САМКОВА. СВЯТАЯ НОЧЬ. Вольные переводы с немецкого Комментариев: 2
|
Просмотров: 1830
26 августа 2012 года
Удочки валялись в траве. Не размотал, не закинул. Зачем? Рыбой вся морозилка забита. В пакете слипаются, мелкие. Из морозилки достанешь, под водой держишь-держишь – руки стынут. Вода холодная, рыба холодная. Хвостато-головастый ледяной ком. Не утерпишь, и давай их рвать неразмороженных. Хвосты поотрываешь, а головы так и останутся слипшимися. Можно, конечно, водой горячей залить и ждать, пока разморозится. А потом взять часть, отварить, а другую часть опять в морозилку, чтобы в следующий раз – вновь ком ледяной, только поменьше. А коты всё равно не жрут и смотрят скорбно, свежее им подавай, прямо из речки. Обожрались тогда свежей, от глистов потом лечили. Таблетки эти им в пасти засовывать, плюются, гады, без сноровки не справишься. А как тогда с матерью ругались, чуть ли не до драки, в общем, как обычно. «Не мужское дело – котов кормить! Да ты сам-то кто, мужик, что ли? Ты хоть сто рублей сам заработал? Вали отсюда, куда хочешь! Хоть к этой проститутке своей». – «Да сама ты б...дь!» Ну и что? Пожил три дня в палатке в лесу. Первый раз, что ли… А потом, когда вернулся, глазами буравила и не разговаривала неделю. А отец виноватый ходил, будто это он её словом неприличным... Вот так бы всегда молчала, а глаза эти черные, душу вытягивающие, уже давно ему нестрашные. Потому что смотреть в них незачем. Не глядя на него, щи помешивая, рыбные, вонючие – это ж кто такое придумать может, - щи рыбные – или она это варево как-то иначе называет… «Чтобы я этих двух извращенцев больше в своём доме не видела, у меня здесь не бордель!». И всё из-за рыбы этой, да из-за старых, беззубых котов… *** Разве возможно такое? Чтобы у платежного терминала, в дождь. Никого рядом. Зонт над ней раскрыл черный. И сам был не как на даче, в куртке старой, соплями рыбными изгаженной, вонючей, а в кашемировом пальто с красной подкладкой, и волосы – только что из парикмахерской, а главное – трезвый совсем. Она запуталась с заполнением электронных квитанций. Он подсказал. А потом разговорились. Виктор, Вика – Victoria – одно имя на двоих. *** Менеджер. Ну, какой он менеджер. Был менеджером у родителей. Пока они бизнес не продали свой. На пенсию ушли, раннюю, незаслуженную. Вот и он теперь с ними на пенсии. И ничего нет своего. «За тарелку супа в добровольное рабство», - Маринка так сказала. Это та, которую в кошачье-рыбной перепалке проституткой назвали. А на самом деле Марина дизайнер. Ручки у нее маленькие, как у ребенка, и она ими и платья свадебные, и костюмы на любую фигуру, и шторы фантастические, чтобы как в театре, для элитных домов особо преуспевших, а может, и попроще, но тоже симпатично получается – глаз радует. Открыла свою небольшую фирмочку и шьет шторы на заказ еще с двумя женщинами. Даже кризис умудрилась пережить, не процветает, конечно, но и не бедствует. Двух дочек, кобылок, что на голову уже маму выше, кормит, одевает, образовывает. Муж у нее гражданский, Николай. На десять лет моложе, но до того объемный – не обхватить. А она и в сорок - дюймовочка. Рядом смотрятся как ровесники. И все бы хорошо…
*** Приехали к нему, пили водку, по душам говорили. Николай в палатку спать пошел. А они с Мариной на берегу сидели, из фляжки потягивали по очереди, неспеша. А звезды всё ярче становились, и вот закружились, замерцали, задрожали. «Они танцуют неуклюже, стукаются друг об друга, рассыпаются, а потом богини на эту постель из острой пыли ложатся голыми, они же богини, и когда встают, серебрятся всем телом, эта пыль не ранит, но чтобы так светиться, нужно немножко, немножко потерпеть». У Марины перехватило дыхание. *** Он покупал ей цветы у бабушек, что торгуют рядом с метро. Хотя на даче у матери был роскошный цветник, но он не хотел рвать тех цветов для неё. Вика не любила роскошных букетов из салонов. «Хочу те, что бабушки продают». – «Но ведь быстро завянут» - « И пусть. А зимой вообще не надо. Дари мне сосульки». Он уже лет пять не дарил никому цветы. Два года у него не было женщины, если не считать ту, что младший брат привез на дачу вместе с подругой, потом наутро никак вспомнить не могли: то ли каждому из них досталось по девчонке, то ли это была одна и та же, а её подруга так и не определилась, с кем ей лучше рискнуть. И этот роман с гражданской женой друга… Уже три года как, друг знает и не против, они, оказывается, с Мариной ходили на какие-то странные семинары, где им внушили, что нельзя быть эгоистом, и если партнеру хорошо с кем-то ещё, то надо за него порадоваться, а не обвинять в измене и предательстве. Вика не должна была об этом узнать. Она и не узнает. Потому что всё это - неправда, и было ли? *** Не было последних лет. Зато были другие. Ему почему-то вспомнилось детство. …когда в солнечном луче вальсировала пыль, а под столом с тяжелой бордовой скатертью жили домовые: один умел сопеть, а другой кашлял тихо. А еще он командовал армией пластмассовых солдат семи цветов, солдаты жили в разноцветной крепости, стреляли разноцветными пластмассовыми шарами. И говорили: «Слушаюсь, товарищ Генералиссимус!» Ненастоящие солдаты... Настоящей была мина, брошенная в костер. И бежали, и волна сбивала с ног, а потом – голые деревья и огромный котлован... Настоящей была пустая граната, брошенная в школе под ноги психу-химику, и его бабский визг, и Витя герой класса, и никто не выдал. Настоящими были глаза той, первой, и её искреннее: «Ух, ты!». А позже, позже - ненавистный институт, скандалы с матерью… На их корабле под громким именем «Святитель Георгий» он числился в должности то охранника, то менеджера, один раз даже генерального директора. Родители его постоянно увольняли то за прогулы, то за пьянку. А он гордо уходил, бросая матери в лицо: «Я больше не вернусь, и тоните вы все вместе со своим корытом!». И неделю бухал на квартире какого-нибудь приятеля, забыв обо всём. Но потом приятелю надоедало бухать, и он сначала вежливо, а потом чуть ли не кулаками его выпроваживал. Почти также происходило и с девушками. Он всегда возвращался домой. Его не сразу пускали. Разыгрывался спектакль. Мать орала на всю площадку – и что не сын он ей больше, и что иди, откуда пришёл, и тварь, и рубля больше не получишь… И старалась, или делала вид, что хочет расцарапать ему лицо. Отец обхватывал ее руками, не давая накинуться на сына, и лепетал: «Людочка, успокойся, Людочка, успокойся…», а за их спинами лыбился уже подрастающий младший брат Антон. Витя молча разворачивался, шел на улицу, садился на скамейку у подъезда, закуривал. Минут через пятнадцать из подъезда выходил поникший, хлюпающий носом отец, садился рядом. - Ну что ж ты с матерью делаешь, а? – и просяще заглядывал в глаза. - Ведь мы уже немолодые… …вот помнишь дядю Сережу от сердечного приступа умер а я что думаешь железный и мать один на этом свете останешься друзья твои только потусовать-попьянствовать а случись что с тобой только мы с матерью и есть жить-то знаешь как страшно кругом одно ворьё предадут своя-то шкура ближе вон как наши депутаты только на этом свете и осталось что семья да и то гомики эти проклятые c лесбиянками без того страна рушится а ты какой пример младшему брату всё сердце изболелось... Монолог отца немного менялся от случая к случаю, но Вите всё равно становилось стыдно каждый раз. - Прости, - говорил он. А потом они шли домой, садились за стол, выпивали водки, пока мать молча обижалась в комнате. - Да мы с тобой, Витька, да мы, - мечтал захмелевший отец, - да мы еще три корабля купим, да у нас пароходство будет своё, да нас с тобой по ящику показывать будут и в газетах писать. Ничего, ничего, я в тебя верю. Чувствую, есть в тебе стержень. Просто ты молодой ещё, не нагулялся, вот в ум войдешь, и мы такое с тобой наворотим! Назло им всем. Миллионерами, Витька, с тобой будем. На Канарах дачу отстроим… Не сложилось с пароходством, и по ящику их не показали. Помешал пожар в машинном отделении. Потушили, но на ремонт ушло слишком много денег. А потом кризис, потом кое-как выкарабкались, но «кое-как» продолжалось долго, и ушлая мать семейства решила поскорее продать их бизнес. Продали вовремя, сумма была приличная, но о миллионерстве и даче на Канарах говорить было смешно. Жили теперь летом и ранней осенью на своём загородном участке в двенадцать соток, с добротным домом, огородом и садом, а зимой в двухкомнатной квартире, где Виктор оказался лишним, поскольку повзрослевший младший брат оккупировал всю их бывшую общую комнату. Виктор теперь жил на даче круглый год, изредка наведываясь в Москву. *** Она не то, чтобы понимала его, но была уверена, что понимает. Двоюродные… Полуродственники, полудрузья. Красивая Катя. Всегда была красивой: и маленькой девочкой, и подростком, и девушкой, и… Он не мог назвать её женщиной. Пару лет Катя была замужем, Виктор не верил этому. Вскоре она развелась. Развелась в каком-то недоумении, будто всё произошедшее случилось не с ней, а с какой-то похожей на неё Катей. - Как ты? – как всегда спросил он, как будто себя спросил, - как ты?.. - Ничего, - тихо ответила она, разливая чай. - Ничего? - Поговорить не с кем… Я, наверное, вообще, для этой жизни не создана или не в то время родилась, - сказала Катя и тут же нервно прыснула. - Понимаю, не ново. Сама себе кажусь заезженной пластинкой. - Ты встречаешься с кем-нибудь? - Я сейчас не хочу об этом, - неожиданно резко оборвала она. – А у тебя, что нового на личном? Всё Маринка напополам с Колей? - Не угадала… Да я сам не ожидал. Вот бывает, я уж не надеялся. Я, ты сама знаешь, на всякий случай, вообще ни на что уже не надеюсь. И тут влюбился, представляешь? Я даже не пью уже почти. Всё думаю - о том, какая она волшебная и что во мне нашла, о том, как я ей все про себя объясню. Я ж никто... Но знаешь, чувствую, что вот теперь всё смогу, лишь бы она рядом была.
*** Ночь стихала. Небо затянуло серой поволокой, вязкой, непрозрачной. Душно. Редкие, будто острые капли оставляют чуть заметные круги на воде, а может, они не от дождя, может, это водомерки. Неуверенные такие круги… Вода тяжелая, черная. Не вода, асфальт расплавленный, и круги эти снова, чуть заметные такие царапины. Застывает. И листья серые, будто старая фотопленка, шелестят мертво. И деревья папье-маше. Сожми посильнее – раскрошатся. Сиди тихо, кроши ветки неживые, и траву эту, и землю. Подними руку повыше, зачерпни серую кашицу неба – как паутина свалявшаяся, разотри в руках – непрочные грязные нити. Небо, вода, ветви, рогатка для удочки – откуда-то из глубины выцветает фотография, умирает память, нет прошлого, не будет будущего, ничего нет… Навсегда уснуть в этой старой выцветшей фотографии, забыться и не вспомниться никому, никогда. Может, так и нужно, может, так и правильно. Ему показалось, что его руки и ноги не двигаются - он застыл в прямоугольнике неба, воды и деревьев, вместе с так и не заброшенными удочками. В руке фляжка с водкой. Почти полная. Сколько же он так просидел… Мертвое время. Вот оно, значит, какое… Он закрыл глаза. *** …Легкие каштановые волосы, солнце и ветер в них, стройная фигура в коротком светло-сиреневом халатике, чуть выпирающие лопатки под тонкой тканью… Балкон многоэтажки, а если чуть вдаль посмотреть – крыши домов тонут в зелени, накрыли их шелестящие волны. Район не новый, её дом - самый высокий корабль. И легко так с балкона - в листья эти, и плыть в этом зеленом шелесте, нырнуть, а потом наверх – не воздуха, а солнечного света вдохнуть. - А не везде глубоко: есть отмели, по колено идешь, щекотно, - она смеётся, - я часто так летом... – А представь, - шторм, кидает со свистом туда-сюда, и где я?.. А если в воронку попадешь? Вначале крутит медленно, ты еще различаешь очертания листьев, а потом просто всё зелено-солнечное, и непонятно, где низ, где верх, - вот так, да? Он обнял её за плечи. Ткнулся носом в мягкие волосы. - Так сходить с ума почему-то нестрашно. А вот на речке страшно было, наверное, потому что без тебя. Не то что нестрашно, а до такой степени всё равно, что уже опять немного страшно. Не знаю… А вот как-то давно… я с удочкой шел вдоль берега, вроде, всё как обычно. Трава в тот год вымахала высокая, и так в ней солнца было много, да и в воде тоже. Еще ветер, знаешь, бывает такой ветер, будто обнимающий, теплый. И тут я на небо посмотрел. Облака порой невероятные штуки вытворяют, не всегда же они по-детски – в бегемотов, слонов и крокодилов. Иногда расступятся, и, если внимательно приглядеться, увидишь там дорогу, лес, реку, поле, будто такой же мир, как у нас, только разумнее, добрее. И кажется, что и нам здесь не хватает немного совсем, а то жили бы как на небе, а не как на земле. Или может, то – тоже земля, только выше, а небо, - оно же вокруг, а если вокруг, выходит, мы – в небе. Я не по астрономии, а по душе. А если понимать, чувствовать, что мы в небе, то, может… Тебе интересно слушать этот бред? - Да. - В небе тогда были не просто какой-то лес, какое-то поле. Я увидел свой лес, свою речку, и (нечетко, правда, совсем) себя увидел с удочкой. Я почувствовал, что этот момент важен не только тут, но и там тоже. И как бы дальше ни сложилось, там я уже есть и буду. Чудно, конечно… Знаешь, я сначала пытался как-то от родителей отсоединиться, уйти. Потом - то пугался чего-то, то жалко их становилось, особенно отца. И вдруг в какой-то момент понял, что только так и могу. Только с ними, и больше ни с кем. Придумал себе, что мы, в конце концов, сильно разбогатеем, и денег станет так много, что уже никому в нашей семье не надо будет работать. И я всю оставшуюся жизнь буду путешествовать. И ни от кого зависеть не буду. А если я не буду ни от кого зависеть, значит, я смогу всех любить. Буду путешествовать, знакомиться, узнавать людей, природу. Думать о том, почему люди так живут и так думают, в чем причины… Кто о чем мечтает, можно ли мечтать вместе, только серьезно, не для того, чтобы что-то воплотить, а чтобы понять, почувствовать, какой она может быть, душа другого человека. А ведь у природы тоже душа есть. И она разная… Знаешь, вот как люди есть маленькие, высокие, худые, толстые… Ощущение своего тела, все-таки, влияет на душу, мне кажется. Вот так и природа, у неё от того, как она выглядит и звучит – и самоощущение разное, ну не может же природа не чувствовать саму себя, она же живая… - Я тоже об этом думала. Иногда, как и ты, сомневалась. А потом оказалось, что так и есть, и даже лучше… И понимаешь, что сил-то на самом деле у всего живого много, и уж на эту – то жизнь точно хватит. - И у меня они есть? А на что? - Хотя бы на то, чтобы не бояться. *** Он шел среди крепких белых берез в мягкой фиолетовой ночи. Меж стволов мерцали звезды. Низко спустились, разбрелись по лесу прохладные огоньки, и будто не только ветви раскачивались, но и звезды чуть двигались, а под ногами кое-где как замершие искорки костра – светлячки. На их участке горел фонарь, его свет падал на клумбу, и большие садовые цветы казались похожими на каких-то диковинных морских обитателей. «Мать вырастила каракатиц на клумбе, молодец, здорово…» - Вить, ну что, как рыба? – из сарая вышел отец. - Никак. А где мать? - Завтра приедет. Встретила в Москве старую подругу из Питера. Ей же тоже иногда надо пообщаться. А здесь только ты пьяный, да я - старый, понятно, тоска. Антон приехал и сразу к друзьям, даже не поел. Твои тоже, небось, сегодня нагрянут, хорошо матери нет, а то шибко её эта ваша, даже не знаю как сказать, ситуация расстраивает. - Нечего расстраиваться, пап. Я нашел свою девушку. А насчет Маринки – это мать сама придумала, воображение у неё от скуки разыгралось. - Это когда же ты успел? - Ну, я же иногда езжу в город-то, все-таки. - А, ну так ты её привози! Мне ж интересно. Эх, может, путевая девка, мозги тебе на место поставит, пить бросишь, на работу устроишься. Как зовут-то? - Вика. - Также как тебя, занятно. Ладно, пойду на радостях спать, пока ты меня опять чем-нибудь не расстроил. *** - Эх, Витька, хорошо-то как, - Коля разлил пиво по стаканам. – Вот приезжаю к тебе, хоть тишину послушать, а то пыль, галдеж, начальство орастое. И всё только затем, чтобы было что пожрать. Может, ты и прав, что здесь окопался. Коля выпил залпом. - Ой, как же хорошо-то, а завтра на байдарках. Хорошо… - Вить, ты какой-то не такой, трезвый, что ли? - Протрезвленный, Мариш. - И кто виноват? - Да вот влюбился я, мои дорогие товарищи. - Как это? – не поняла Марина. - Я давно должен был тебе сказать, расстраивать не хотел. - Кто она? - Вика, - Витя пожал плечами. - И я её люблю. - Сколько ей лет? - чуть слышно спросила Марина. - Это неважно. - Но меня она, конечно же, моложе. - Да, наверное, моложе, я как –то… - Ну конечно, конечно, а я… - Марина резко встала и вышла на улицу.
- Мариш, ты чего? - не понял Коля, разлил еще пиво. – Чего она? - Слушай, Коль, - Витя внимательное посмотрел в большое усатое лицо приятеля, - странный ты, все-таки. - Я странный? - Ну да. Был бы нормальный, хоть морду мне бы набил. - Это еще зачем? - Да так, для приличия, - Витя усмехнулся, - за предательство. - Да какое предательство… Глупости. Вот мать моя так отца ревновала, уж, не знаю, действительно ли он ей изменял, маленький я тогда был… А скандалы эти, вопли её, да истерики постоянные век помнить буду. Ну и что? Помер отец от такой скандальной жизни. А она умом тронулась, да в петлю, не будь деда с бабкой, не знаю, чтобы сейчас со мной было. - Коль, я тебе сочувствую, конечно. Но я не думаю, что причина… - В этом, в этом, Витек. Сначала трагедии на пустом месте, а потом и настоящая трагедия. А кто виноват? А сами и виноваты… Нет, чтобы спокойно, без эгоизма. Ну, погулял отец, порадовался, сама бы погуляла… И так напряги постоянные. Тебе тут на природе хорошо, одну мать-скандалистку еще потерпеть можно… Сердце –то человеческое не так уж на много и рассчитано. Поэтому хотя бы в семье надо с пониманием. - Ты думаешь, у тебя семья? - Конечно, я уж и к дочерям её привык, и будто всегда так жил. А что она с тобой, так я к тебе всегда хорошо относился… - Коль, а ты Маринке изменял? - Честно? Нет. Я толстый. Вот еще денег накоплю, займусь собой, тогда может, девушки со мной и захотят. А пока только Маринка не отказывает, за что ей тоже спасибо. - Ты думаешь, что в тебя нельзя влюбиться, потому что ты толстый? - Не знаю, Вить. Но не хотят… Глупые потому что. Я так считаю, какой бы человек ни был, он ведь тоже существо природное. А в природе изначально всё прекрасно, я бы хоть с толстой, хоть с тонкой – всё мне кажется интересно, радостно и по-разному, главное – чтобы искренность была. А любить можно вообще всех, ну так, понемногу. - Хиппи вы недобитые с вашей псевдофилософией, - прыснул Витя. - Это ты зря, Витек. Хотя, как знаешь. Я тебе насильно ничего не навязываю. Ты сам для себя всё решать должен. А захочешь – приходи к нам. - Слушай, а ты меня к себе на работу можешь взять? - Зачем тебе? - Да так. По людям, знаешь, соскучился. Может, я поспешил в них разочароваться. - Так лучше тогда к нам на семинар. - Нет, Коль, вот этого не надо… *** Марина тихо плакала за сараем, никак не могла остановиться, да и не хотела. «Моложе, моложе, - чуть слышно причитала она, - но что я могу, что…». - Это что тут за ежи расхныкались, - окрикнул её пьяный голос (с дискотеки вернулся Антон). - А я тут такую отцепил, правда, плоская…но это ниче… мне все равно нравится… завтра дожму, сегодня сорвалось, ниче… Как думаешь, Марин, она мне завтра даст? Ну, как у тебя предчувствие? Говорят, у взрослых баб сильно предчувствие развито? - Да уйди ты от меня, идиот малолетний, - всхлипнула Марина. - Иди, куда шел… - Мне спешить-то сегодня уже некуда, только спать, а я так рано не ложусь. Ну колись, что ли… что стряслось… Я не совсем бухой-то… Ну… - Я его люблю. Просто он не хочет ничего, а к Коле я привыкла. Мы хорошо живем, спокойно. Я думала, так будет, ну, может, не всегда, но хотя бы долго. А тут какая-то Вика, - залепетала Марина, не глядя на него. - Вика! - Антон расхохотался. - Ты что, с ума сошел? - Не бойся, Мариша. Вика благополучию вашей шведской семьи не помеха.
*** Что же я сделал или не сделал еще ничего? К чему это всё и куда движется? Где ты и кто ты? Как сон наяву. И такой ясный сон…
Он видел луга белого клевера вдоль пыльной дороги. Вроде как на велосипеде ехал. Сколько простора, небольшие холмы до горизонта. Здесь будто неба больше, у него на даче лес гуще, темнее, а здесь редкие полосы леса, прозрачные. Солнце багряное, низкое, и облака в вишневый окрасились. …Окно: белое, облупившееся, между стеклом и рамой замазка, словно пластилин, поколупать. Крупные градины в стекло, на желтые длинные цветы, по большому столу в маленьком палисаднике, кошка, под скамейку шмыгнула, лохматая, серая, мокрая. Молнии серое небо режут, чиркают с высоты огненно, в землю уходят, рябь прудов рассекают. Земля душистая, черная. И дышится легко. - Теперь я узнаю это место. Ты когда-то жила там? Я – жил? - Да. - Оно, наверняка, тебя еще помнит. - Всё всех помнит. - Я правильно поступил? - Ты еще не поступил. - А если… - Ты проживешь свою жизнь, и она будет ценна. - И я буду счастлив? - Ты сможешь прожить свою жизнь. У тебя хватит сил.
|
 Ингвар Коротков. "А вы пишите, пишите..." (о Книжном салоне "Русской литературы" в Париже) СЕРГЕЙ ФЕДЯКИН. "ОТ МУДРОСТИ – К ЮНОСТИ" (ИГОРЬ ЧИННОВ) «Глиняная книга» Олжаса Сулейменова в Луганске Павел Банников. Преодоление отчуждения (о "казахской русской поэзии") Прощание с писателем Олесем Бузиной. Билет в бессмертие... Комментариев: 4 
НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "СЕБЯ Я ЧУВСТВОВАЛ ПОЭТОМ..." МИХАИЛ КОВСАН. "ЧТО В ИМЕНИ..." ЕВГЕНИЙ ИМИШ. "БАЛЕТ. МЕЧЕТЬ. ВЕРА ИВАНОВНА" СЕРГЕЙ ФОМИН. "АПОЛОГИЯ ДЕРЖИМОРДЫ..." НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ. "ПОСЛАНИЯ"
Владимир Спектор. "День с Михаилом Жванецким в Луганске" "Тутовое дерево, король Лир и кот Фил..." Памяти Армена Джигарханяна. Наталья Баева. "Прощай, Эхнатон!" Объявлен лонг-лист международной литературной премии «Антоновка. 40+» Николай Антропов. Театрализованный концерт «Гранд-Каньон»
"МЕЖДУ ЖИВОПИСЬЮ И МУЗЫКОЙ". "Кристаллы" Чюрлёниса ФАТУМ "ЗОЛОТОГО СЕЧЕНИЯ". К 140-летию музыковеда Леонида Сабанеева "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..." К 50-летию со дня смерти Николая Рубцова «ФИЛОСОФСКИЕ ТЕТРАДИ» И ЗАГАДКИ ЧЕРНОВИКА (Ленинские «нотабены») "ИЗ НАРИСОВАННОГО ОСТРОВА...." (К 170-летию Роберта Луиса Стивенсона)
«Атака - молчаливое дело». К 95-летию Леонида Аринштейна Александр Евсюков: "Прием заявок первого сезона премии "Антоновка 40+" завершен" Гран-При фестиваля "Чеховская осень-2017" присужден донецкой поэтессе Анне Ревякиной Валентин Курбатов о Валентине Распутине: "Люди бежали к нему, как к собственному сердцу" Комментариев: 1 Эскиз на мамином пианино. Беседа с художником Еленой Юшиной Комментариев: 2
"ТАК ЖИЛИ ПОЭТЫ..." ВАЛЕРИЙ АВДЕЕВ ТАТЬЯНА ПАРСАНОВА. "КОГДА ЗАКОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО" ОКСАНА СИЛАЕВА. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ Сергей Уткин. "Повернувшийся к памяти" (многословие о шарьинском поэте Викторе Смирнове)
Александр Балтин. "Два двухсотлетия: Достоевский и Некрасов" "Идеи, в слово облеченные..." Памяти Валентина Курбатова "РУССКИЙ ХРИСТОС ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА". К 80-летию со дня рождения поэта "КАК АНГЕЛА РАСПЕЧАТЛЕТЬ..." К 190-летию со дня рождения Николая Лескова
|
.jpg)
Москва